Волков и его спутники не были исключением, они тоже встали и поклонились Брунхильде. И при этом генерал был рад видеть, как всё это отродье, все эти Гейзенберги, все Гофты, все Займлеры кланяются ей, хоть и ненавидят всей душой. Её саму и её сына.
А за Брунхильдой шёл и Хуго Фейлинг с тремя молодыми людьми из своей семьи, все они были вооружены. И один из них, отлично знакомый генералу Курт Фейлинг, был одет в бригандину поверх кольчуги с рукавами, на нём также был горжет, а под мышкой молодой человек нёс шлем. При нём был большой меч и кинжал.
— О, нас уже восемь, — заметил полковник.
Брунхильда подошла и села рядом с «братом». А Хуго Фейлинг сообщил ему:
— Вопрос с мостом уже решён, сейчас начнут читать наше дело.
И вправду, вопрос с мостом был решён единогласно, и секретарь городского совета встал у своего отдельно стоящего столика, взял с него бумагу и чётко, выговаривая каждое слово, стал зачитывать прошение от графини фон Мален к сенаторам, в котором та просила их содействовать в возврате собственности. Причём упор делался на то, что Брунхильда хочет вступить во владение собственностью мирно, без свар и бесчинств. Это происходило в полной тишине. Хоть в ратуше находилось немало народа, но вопрос, видно, был так важен, что никто не шептался и тем более не прерывал секретаря совета, и тот дочитал текст до конца.
И когда было зачитано всё прошение, слово взял сенатор Эрнхард и произнёс:
— Не думаю я, что сенату нужно влезать в семейные распри благородной фамилии. Пусть уж они сами промеж себя решат, кому быть хозяином дворца.
И это был самый удобный способ семейству Маленов защитить своё владение от графини. И то верно, зачем городу лезть в чужие дела? По сути, в дела родственников герцога. Но тут же слово взял сенатор Нагель, деловой партнёр Фейлинга, которому тот заранее объяснил, как действовать в подобном случае. И он сказал:
— Все тяжбы в городской черте лучше решать делом судейским или решением сенаторским. А лучше всё решать миром, если противоречие будет меж такими силами, как дом Гейзенбергов и дом Эшбахтов. Не дай нам Бог увидеть, как эти дома примутся прямо тут, в городе, решать свои распри железом.
И почти все сенаторы с этим были согласны.
— Да, да, уж лучше мы.
— Все распри внутри городских стен решать нам, а не железу.
— Нам свары в городе ни к чему. Решим всё по закону.
— На то мы и избраны.
И начались переговоры сенаторов, но говорили они, низко склоняясь друг к другу, спорили так тихо, что никто из сидящих за оградкой не мог расслышать сути сказанного. Но вот напряжение в ратуше нарастало, это было видно по Маленам. Молодые люди этой фамилии вскакивали с мест, подходили к ограде, что-то пытались говорить сенаторам, и по их поведению генерал понимал, что они недовольны происходящим. Он поглядывал на графиню; профиль её был безукоризнен, как и поведение женщины. Она была спокойна, холодна, неподвижна. Её глаза были прикованы к тому, что происходило за оградкой.
А людей в ратуше прибавилось, и уже нельзя было разобрать, что это были за люди — простые зеваки городские или кто привёл их сюда своей волею. Наверное, появление многих людей и взволновало бы барона, но, во-первых, вели они себя весьма смирно, а во-вторых…
В тот момент, когда ещё не всё было решено и сенаторы продолжали перешёптываться, в ратушу вошла целая колонна людей во главе с Дитмаром Кёршнером. А с ним был его старший сын и двенадцать молодых мужчин, при каждом из которых было изрядно оружия.
— Вот теперь нам, кажется, уже не нужно волноваться, — произнёс Карл Брюнхвальд. — А что это за люди с нашим другом?
Волкову, который хорошо уже знал и город, и горожан, одного взгляда было достаточно, чтобы ответить на вопрос товарища:
— По лентам видно, что это люди из гильдии дубильщиков, — он ещё раз оглядел пришедших и добавил: — Вооружены хорошо, наверное, сыновья мастеров и старшие подмастерья.
Как Кёршнеры и их люди уселись рядом с людьми Волкова, так и началось голосование сенаторов. Секретарь обходил их всех по очереди, останавливался, спрашивал каждого, и делал записи на листе бумаги, а когда обошёл всех, то уселся за свой стол, что-то написал на листе и встал. Встав, он поднял бумагу и начал читать:
— Совет города Малена, на котором присутствовали все сенаторы без исключения, в деле графини Брунхильды фон Мален против господина Гейзенберга большинством голосов постановил: дворец графа Малена, что находится в пределах города, должен принадлежать… — тут секретарь городского совета сделал драматическую паузу, — … должен принадлежать графу Малену, — и добавил для пущего эффекта: — Консилиум фактум эст!
Он ещё раз взглянул в бумагу и потом закончил:
— Сие постановление будет передано консулу для исполнения незамедлительно.
— Несправедливость! — заорал кто-то из Маленов что есть силы. И с правой, их, стороны один за другим понеслись возгласы, полные раздражения и даже ненависти:
— Всё куплено!
— Подлость и лицемерие, вот вам имя!
— Мерзавцы, все мерзавцы!
— Бесстыжие свиньи!
— Это кого они называют свиньями? — с угрозой в голосе интересовался фон Готт, пристально глядя на раздражённых людей с другой стороны прохода.
— Успокойтесь, фон Готт, — сразу пресёк всякие его догадки полковник Брюнхвальд, — всё в порядке, это они про сенаторов.
И тут графиня встала, и весь шум в огромном зале ратуши сразу поубавился, а она, подойдя к ограждению, за которым сидели сенаторы, сказала им — при этом так громко, что слышали это и многие другие:
— Господа сенаторы, спаси вас Господь, вы не убоялись гнева сильных и встали на сторону истины, на сторону бедной вдовы и малого дитя, чьи права ущемлялись сильными родственниками. Я верю в то, что на суде Божьем, на котором мы все когда-либо будем, ваша храбрость вам зачтётся.
«Молодец! Она и вправду заметно поумнела за последнее время; может быть, ведьма Агнес ей наварила зелья какого, от которого умнеют?».
Да… Это был хороший ход. Малены поносили сенаторов последними словами, а графиня подошла и поблагодарила их, а ещё так умно возвысила этих людей перед другими горожанами, что были в ратуше.
А Брунхильда уже шла к выходу — как и прежде, гордая и прекрасная.
«Спина прямая, подбородок вверх, юбки чуть приподняла, чтобы не мешали. И вправду она великолепна!».
А когда она, Фейлинг и его люди уже вышли из ратуши, у дверей вдруг случилась толчея и крики, кто-то, кажется, выхватил оружие, но кто-то другой выбил его у него из рук, и оно зазвенело по каменному полу; и тогда, забыв про хромоту, генерал кинулся в толпу, крича на весь зал ратуши:
— Не сметь! Остановитесь! Всем стоять!
И это были своевременные действия, так как у дверей с обнажённым мечом уже стоял фон Готт, а по руке его стекала кровь, и колет его был распорот на рукаве.
И тогда генерал заорал что есть силы:
— Гейзенберг, где вы⁈ — он стал озираться по сторонам, ища предводителя фамилии.
— Что вам угодно, Эшбахт? — очень недружелюбно отозвался тот, выходя вперёд из-за своих людей.
— Велите своим людям умерить пыл! — так же зло отвечал ему барон. — Имейте в виду, я сейчас очень нужен Его Высочеству… И если вы вдруг решите убить хоть кого-то из моих людей, я приду в город с тремя сотнями солдат и сотней мушкетёров и вырежу всех Маленов, что найду тут. Убью без всякой чести, словно разбойников. И, уверяю вас, герцог мне ничего за то не сделает! Слышите, Гейзенберг? Никаких дуэлей, никаких вызовов, за каждого из моих людей вы будете отвечать лично. Так что не подстрекайте свою молодёжь. Сохраните им жизнь!
Гейзенберг ничего не ответил, лишь смотрел на Волкова с ненавистью, но его ответ уже и не был нужен: та страсть, с которой говорил генерал, заставила всех Маленов поверить, что он не расположен шутить, а репутация человека, у которого слово не расходится с делом, давно играла барону на руку. И все его люди и люди, пришедшие с Кёршнером, беспрепятственно покинули ратушу под злыми взглядами недругов, которые так ни на что опасное и не решились.
Глава 43
Скорее всего, фон Готт сам был виноват в том, что его поранили, — было такое подозрение у барона. Ведь не просто так этот задира оказался у дверей именно тогда, когда там была молодёжь Маленов. Мог бы подождать, пока они выйдут, и тогда сам пойти к дверям. Но теперь говорить о том смысла не было. Может быть, это даже хорошо, что Малены напали на его человека прямо в ратуше. Нужно было обязательно о том распустить слухи по городу, дескать, у этого подлого семейства ничего нет святого, могут и в ратуше напасть, а могут даже и в храме. С них станется. Хорошо, что рана оказалась пустяковой, простой порез. Тем не менее прямо у ратуши распоротый колет и окровавленную руку фон Готта видели многие городские бездельники, торчащие у ратуши из любопытства. Также они видели, как графиня, не успев уехать, выскочила из своей кареты и стала собственным платком перевязывать руку оруженосцу барона. А тот, словно бравируя своей раной, поглядывал по сторонам с самодовольной улыбочкой, мол, вы видите, кто мне перевязывает руку? Графиня и красавица!
Волков замечал взгляды зевак и слышал, как те перебрасывались словами: «напали», «Малены», «Эшбахты». А тут как раз из ратуши стали выходить сенаторы на обед и всякий чиновный люд, и они тоже присоединились к обсуждению случая.
К генералу подошёл Хуго Фейлинг и сказал:
— Барон, приглашаю вас и людей ваших к себе, будут перепела и вырезка с розмарином, ваше любимое вино, заодно обсудим дело. Стол уже накрывают, перепела жарятся, вырезка томится. Нашу победу надобно отпраздновать.
— Я буду вскоре, — обещал Волков, — лишь заеду к епископу, а вы берегите графиню.
— Непременно, — обещал Фейлинг.
И они разъехались. Барон, как и обещал, поехал с фон Флюгеном, с фон Готтом и Карлом Брюнхвальдом к епископу. И застал того за унылым постным обедом из варёных бобов с соусом из ржаной муки и какой-то постной рыбы.