Шломо подумал, что первичный вдохновляющий толчок к воплощению в жизнь его идеи он найдет в просвещенной Европе. Необходимо лучше разобраться в обстоятельствах создания Франкенштейном его чудовища и понять двигавшие ученым мотивы.
Прежде Шломо ездил на запад холостым, теперь он возьмет с собою жену Рут. Она, конечно, робеет, но во всем надеется на мужа. Шломо не поделился с Рут своим грандиозным замыслом, не любил бахвалиться, да и кто знает, что ждет его – удача или разочарование? Кроме Шмулика никто не ведал о его намерениях.
Верный хасид сердечно расстался с раби Яковом. Последний, как всегда, остерегал своего питомца от чуждых соблазнов. Шломо не повидался с Ахазьей накануне отъезда, дабы не будить в инвалиде воспоминаний о прошлой жизни в Европе. Рут расцеловала Яэль на прощание и решила по возвращении порадовать ее какими-нибудь диковинным заграничными вещицами. Вскоре супружеская чета отправилась в путь.
2
Жизнь европейская если и не привычна, то уж точно знакома была Шломо. Зато Рут первое время смущалась и трусила, и не диво – улицы, дома, люди и повадки их не такие, как в родном Божине. Внимательный муж всё объяснял, когда надо остерегал, показывал значительное и величественное, переводил речи варваров на богатый и изысканный божинский язык.
Поначалу европейцы производили на Рут впечатление людей неразвитых и даже глуповатых, обычаи их казались ей бессмысленными, а товары в лавках бесполезными. Однако усилиями Шломо, и, благодаря собственному гибкому уму, Рут вскоре пришла к мысли, что Европа хоть и слишком далека от Божина и заброшена на край света, но все же достаточно цивилизованна.
Шломо не рассказывал Рут ни о Франкенштейне, ни о том, что собирается повстречаться с аристократической особой женского пола, описавшей научный подвиг швейцарского ученого. Не будучи осведомлена о намерениях мужа, Рут недоумевала, зачем нужно покидать континент и плыть на остров, язык которого даже сам Шломо не знает?
Лондон – город космополитический, он охотно оказывает гостеприимство платежеспособным путешественникам со всех концов света. На французском языке Шломо написал письмо супругам Шелли – Мэри и Перси. Он выразил свое восхищение литературным произведением о Франкенштейне и просил уделить ему и его жене немного времени для обсуждения книги и ее героя.
В высшей степени благоприятный ответ не заставил себя ждать: экзотические гости с востока были приглашены в английский аристократический дом. Рут слишком стеснялась и потому решила дожидаться мужа в гостинице. Она остерегла его от употребления недозволенной пищи и убеждала основательно поесть загодя, ибо ничего кошерного ему все равно не подадут. “Учти, тебе предстоит встреча с отъявленными вольнодумцами, безбожниками, и, хуже того, охотниками до свободной любви, не про нас с тобой будь сказано!” – заявила Рут мужу. Шломо пожалел об излишней своей откровенности накануне.
Любознательный Шломо не нанял извозчика, а продвигался к цели пешком, чтобы получше разглядеть город и его обитателей. Добравшись до богатых особняков, в одном из которых проживали Мэри и Перси, с удивлением наблюдал Шломо всадников верхом на конях. Они, не торопясь, шествовали по мостовым, иногда гордо и значительно приветствуя друг друга. Шломо подумал, что такого дива в Божине никогда не увидишь: хасиды не ездят верхом, ибо возвышаться над толпой – не привычно и не доступно иудеям. Да и откуда у бедняков дорогие верховые кони? К тому же не разъедутся два встречных всадника на узких божинских улицах.
3
Чета Шелли чрезвычайно обрадовалась неожиданному визиту. Кажется, никогда прежде им не приходилось знаться с восточными иудеями, тем более с хасидами. Оказалось, что Мэри и Перси прекрасно владеют французским языком. Шломо извинился за отсутствие Рут – она не вполне здорова и вынуждена отказаться от чести лично познакомиться со светилами европейской литературы. Визитер был немедленно прощен. Его пригласили в сад, лед официальной части знакомства быстро растаял, и беседа потекла.
– Уважаемые и гостеприимные хозяева, я крайне польщен вашим согласием побеседовать с украинским хасидом, – церемонно произнес Шломо.
– Ах, Соломон, мы оба из когорты любознательных и всегда с большим интересом знакомимся с новыми людьми и бываем истинно рады видеть их в нашем доме, – сказал Перси.
– Вас не смущает, дрогой гость, что муж переиначил ваше имя на привычный для нас лад? – спросила Мэри.
– Мы, иудеи, свыклись с манерой иных народов приспосабливать наши имена на удобный фасон. Если вы не против равновесия, я буду называть вас Мирьям и Пинхас, – широко улыбаясь, заметил Шломо.
– В таком случае, Шломо, ради равновесия вернемся к подлинности! – предложил Перси, – я думаю, мы только выиграем, являясь друг к другу в нашем подлинном обличье.
– Жажда подлинности – краеугольный камень научного поиска. Возможно, поэтому я необычайно высоко оценил деяние Виктора Франкенштейна, столь глубоко и талантливо описанное в вашей книге, Мэри, – сказал гость, сворачивая к интересующему его предмету.
– Ну, что вы, Шломо, моя заслуга не так уж и велика! Я всего лишь добросовестно констатировала факты, – возразила Мэри.
– Ах, дорогая моя, – воскликнул Перси, – не будь чересчур скромна! Твою книгу ждет великое будущее!
– Горячо присоединяюсь к мнению вашего мужа, – воскликнул Шломо, – поясните мне, Мэри, как же это удалось молодому швейцарцу создать и оживить человекоподобное существо из частей трупов?
– Франкенштейн смолоду отличался исключительным трудолюбием. Юношей он увлекся изучением сочинений древних испытателей природы, потом упорно учился в одном из лучших университетов и овладел современной наукой естествознания, – ответила Мэри.
– Знатоков немало, но только Франкенштейну покорилось великое таинство! – заметил Шломо.
– Это неспроста! – воскликнула Мэри, – ибо он единственный, кто постиг тайну зарождения жизни и научился гальванизировать мертвую материю!
– Созданное швейцарцем существо отличалось крайним уродством и необычайно огромным ростом. Это и стало, в конечном счете, причиной его непрестанных бедствий и страшных преступлений. И своему создателю монстр принес горе и смерть. Почему же Франкенштейн не сотворил особу привлекательную и людям понятную? – спросил Шломо.
– Я затрудняюсь ответить вам, Шломо, – промолвила Мэри, – я уж говорила, я видела свою задачу в констатации фактов.
– Полагаю, не найти ответа на вопрос “почему”, ибо он заставляет искать причину в царстве случайности, – высказал свою догадку Перси.
– Ах, опять эта случайность! – воскликнул Шломо.
– Похоже, случайность делит с причиной власть над миром, – добавил Перси.
– Я думаю, будь творение Франкенштейна благообразнее, – задумчиво произнесла Мэри, – судьбы обоих были бы счастливее.
– Какая сила влекла ум и сердце Франкенштейна? Чего хотел он? – спросил Шломо, – я этого не понял из книги о нем!
– Чисто научный интерес! – твердо заявила Мэри.
– Не идеализируешь ли ты своего героя, дорогая Мэри? Может, то было честолюбие или жажда славы? – усомнился Перси.
– Виктор Франкенштейн унес в могилу свою тайну, – с грустью заметил Шломо.
– Ужасны последствия попытки человека посягнуть на прерогативу Творца! – провозгласила Мэри.
Это заявление Мэри Шелли насторожило Шломо. Однако к общему удовольствию участников, разговор продолжался еще довольно долго. Возвращаясь, гость размышлял о себе, о Франкенштейне и о его творении. Шломо думал о том, сколь велика и как далека цель, которую предстоит достичь ему, скромному божинскому хасиду.
Деяние Франкенштейна представлялось хасиду великим и бессмысленным вместе. Шломо задумал произвести нечто безусловно полезное. Он уже воображал себя избавителем напрасно страдающих. “Я пойду другим путем. Люди назовут меня спасителем. Воистину, я буду для них Гоэль! Нет, это не скромно. Имя Гоэль я, пожалуй, присвою своему творению!”
Глава 8 Проснется наука – тьма уснет
1
После лондонской беседы с литературной четой супругов Шелли, хасид Шломо посчитал свою европейскую миссию исчерпанной. Рут, в свою очередь, утомилась от переездов, поисков кошерной пищи, спанья в гостиничных кроватях без клопов, ходьбы по мощеным улицам без луж и грязи, восхищения роскошными храмами чуждой веры и так далее, и так далее. Обоим хотелось домой.
Подъезжая к Божину, родному и желанному, Шломо высунул голову в окно тряской кареты и высокопарно возгласил: “Приветствую вас, отчизны сладкий дым и древний град отцов!” Рут достала из рукава платочек и утерла слезы умиления. “Наконец-то мы дома!” – незатейливо, но от души проговорила она.
Свой первый визит в родном городе Шломо нанес раби Якову. После радостных объятий и поцелуев путешественник успокоил цадика в главном вопросе – Европа не испортила его питомца, который остался верным хасидом, преданным своему раби. Шломо подарил учителю прекрасный календарь иудейских праздников будущего года. Это приобретение он сделал в Большой синагоге Амстердама. На коже отличной выделки были вытеснены и раскрашены золотом будничные и торжественные даты и подобающие молитвы. Шломо рассказал цадику о прекрасном синагогальном хоре и о достойных тамошних иудеях, сторонящихся заразы просвещенчества.
Голде, супруге раби, Шломо привез в подарок позолоченное ситечко для чая. Он объяснил восхищенной матроне, что нынче в солидных домах европейских иудеев принято сначала процеживать чай, а затем уж употреблять его. Так напиток выглядит красивее, и пить его приятнее – не надо отгонять черные чаинки. Когда вскипела вода в самоваре, заграничная новинка была успешно опробована и превзошла лучшие ожидания хозяев и гостя.
Шломо не забыл о любимом занятии Шмулика – разглядывании звезд и луны в ночном небе, и преподнес ему в дар особенную подзорную трубу. Ахазья получил шкатулку из благородного цветного камня. На дне и по стенкам этого ларца выточены были канавки, а в них покоились костяные ручки со стальными перьями, которые бойко распространялись в Европе взамен гусиных. “Новейшие перья пригодятся тебе, чтобы записывать переложения с одного языка на другой” – пояснил Шломо.