3
Минуло несколько месяцев. Добровский цадик раби Меир-Ицхак вновь гостил у своего друга раби Якова. Как всегда, на исходе субботы божинские хасиды собрались за столом учителя и слушали, и рассказывали сказки. Первое слово, конечно, было предоставлено гостю. Когда раби Меир-Ицхак окончил одну из своих историй, кто-то из хасидов спросил, как сложилась судьба Давида.
Лицо Меира-Ицхака опечалилось. “Плохо, очень плохо!” – мрачно сказал цадик, – но нельзя держать истину под спудом, дабы не народились лживые слухи!” Он поведал слушателям, что Давид стал разговаривать с давно погибшим Урией. Городской портной рассказал, как Давид явился к нему и попросил выбрать фасон подвенечного платья для дочери, у которой даже жениха-то нет. Кто дела с ним прежде вел, а таких оставалось немного, отступились от него. Давид совершенно обнищал. Его самого, Батшеву и дочь их община взяла на попечение и поместила всех троих в богоугодное заведение для голодающих.
С болью в сердце выслушал Шломо прискорбную историю. “Что происходит? – спросил он себя, – что думать мне теперь? Змея подозрения обвила мою душу и глядит в нее лукавыми глазами!”
Невольно Шломо стал пристальнее следить за Ахазьей. Впечатления от первых отрадных наблюдений таяли, и их место занимала тревога, а затем и страх. Шломо принял приглашение Ахазьи. На сей раз, на столе стоял не штофик, а большой четырехгранный штоф водки. Хозяин заметил гостю, что сей напиток оказывает самое благотворное действие на него, и в ходе беседы многократно доказывал свое благорасположение к содержимому сосуда.
Ахазья заявил, что его отец жив, а корабль, им построенный, цел, прочно стоит на якоре в одной из бухт на Днепре. В самом скором времени они вдвоем с отцом отправятся в плавание в дальние страны, закупят заморские пряности и ткани, с прибылью продадут товар и разбогатеют. Ахазья добавил, что нынче он нуждается в деньгах больше, чем прежде, ибо, по непонятной причине, просвещенцы из Европы перестали приезжать к нему и привозить заказы, которыми он кормился.
Говорят, дом сперва постепенно ветшает, а потом гибнет. Прошло еще немного времени, и опустившегося на дно жизни Ахазью стали видеть просящим подаяние у синагоги или у крыльца божинской корчмы. Городской нищий молил о вспомоществовании на чужеземных языках, и хоть никто не понимал темных слов его, все же гроши или куски хлеба летели в лежавшую на земле шапку. В эти дни не было в Божине человека несчастнее Шломо.
Как-то раз, когда Шломо и Рут сидели за ужином, раздался робкий стук в дверь. Шломо открыл.
На пороге стояли мать и отец Яаэль. До крайности встревоженные их лица выдавали страх. “Не знаете ли, где наша дочь, уж два дня, как пропала из дома, не случилась ли что?”– прозвучали дрожащие голоса. Ни Шломо, ни Рут нечего было ответить бедным старикам. Шломо побледнел, в глазах Рут появились привычные слезы.
“Дочка всё вспоминала Барака, звала его, выходила из дома по ночам, плакала, – дрожащим голосом говорил отец, – зачем-то в остывшей моей кузнице побывала…”
Утром рыбаки вытащили на берег Днепра в сетях своих тело утопленницы. К шее несчастной был привязан железный молот без деревянной рукояти.
“Кажется, я, подобно Франкенштейну, создал чудовище, – услыхала Рут хриплый говор Шломо, – это – катастрофа! Как остановить бедствие?”
Глава 11 Наша доля – Божья воля
1
Известия о неординарных и, вместе с тем, зловещих событиях в Божине и окрестных городах достигли высших сфер мироздания. Воинство Небесное, то бишь ангелы всех званий, призваний и прозваний были весьма встревожены и обратили свои взоры к Сатану – первейшему советнику Господа и общепризнанному эксперту по делам земли и землян.
Поскольку неблагоприятные инциденты следовали один за другим, положение дел требовало безотлагательного вмешательства высших сил. Озабоченный Сатан в очередной раз спустился с Небес. Бессчетным было множество визитов двенадцатикрылого ангела на беспокойную землю: порой, для устранения изъянов, то для залечивания ран, иногда для вразумления заблуждающихся, а, случалось, для наказания виноватых или поощрения благонамеренных.
Сатан расположился неподалеку от берега Днепра, укрывшись за стеной больших валунов.
Снял со спины и уложил в тень крылья и принял вполне человеческий облик. Возможно, не случайно на месте оказался вездесущий мальчишка, тот самый, которого Шломо когда-то посылал за Шмуликом. Ангел подманил пострела и велел немедленно привести к нему Шломо, пообещав гонцу алтын, которым хасид наградит его за труд.
Хотя посланец не мог толком объяснить Шломо, кто его требует, однако способ оплаты натолкнул хасида на безошибочную догадку – пора держать ответ перед Небом за содеянное. Он твердым шагом ступал вслед за проводником. Шломо решил быть честным до конца, ничего не собирался скрывать, уверяя себя, мол, повинную голову меч не сечет. А надежда на меч всегда хороша.
2
– А вот и Божинский Франкенштейн явился! – вместо приветствия воскликнул Сатан и безапелляционным жестом приказал мальчишке скрыться с глаз.
– Я целиком в твоей справедливой власти, Сатан, я жду праведного суда, – стоическим голосом ответил Шломо.
– В справедливости высшей власти и в праведности суда можешь не сомневаться!
– Я готов отвечать пред Богом, пред тобою, пред своею совестью!
– Высокий слог, однако. Но перейдем к вещам обыденным. Хоть и догадываюсь я, но хочу услыхать из собственных уст революционера в человеколюбии, для какой такой цели ты создал Гоэля?
– О, Сатан! Есть на земле бездольные, и есть бездольные вдвойне. Первых много, вторых меньше, но именно о них я пекся и для них искал панацею.
– Кто они, твои протеже?
– То грешники, которые наказаны горем, их постигшим. Они мучимы дважды – страдают от несчастья и терзаются сознанием собственной вины. Я и Рут сами оказались в их числе. Поверь, Сатан: мука нестерпимая.
– Бедствия землян известны на Небесах. Я соболезную тебе, Шломо, и жене твоей.
– Благодарю на добром слове. Много утешителей, да толку-то что? Как говорится, слов мешок, а дела ни на вершок!
– Похоже, мир видится тебе несправедливым?
– Именно. Вдвойне страдающие – это люди, раскаявшиеся в своем грехе совершенно искренно. Среди повинившихся грешников, таких, которые угрызаются совестью – меньшинство, и они хоть и заслуживают новой судьбы, но не надеются на отрадную перемену. Как тяжко жить на дне ущелья со скользкими отвесными стенами, как невыносимо горестно сознавать необратимость!
– Какого рода изменения судьбы ты желаешь людям в твоем положении и себе самому?
– Раскаявшимся и признавшим себя виновниками собственной беды положена награда – начать жить сначала со дня, предшествовавшего греху. Вот справедливое воздаяние за муки, но не дождутся страдальцы блага без помощи Гоэля!
– Отчего же, по-твоему, справедливое воздаяние обходит страждущих стороной?
– Я сделал открытие: воздаяние за добро и за зло – случайно и беспричинно. Не слишком ли много праведников, которым плохо, и грешников, которым хорошо? Надеюсь, ты согласишься со мною, Сатан!
– Соглашаться не потороплюсь. Разве не может прийти удача к тем бедным страдальцам, о коих ты хлопочешь? А если навестит их радость, то ведь это и есть обратимость и воздаяние им, не так ли, Шломо?
– Солнце светит всем, потому и удача может выпасть любому. Однако то мнимая, а вовсе не реальная обратимость. Всего лишь замена, пусть благоприятная. Но ведь душа алкает не замены, а возвращения утраты! А что есть удача, как не случайность? Стало быть, и воздаяние тоже мнимое, ибо оно случайно!
– Твоей Гоэль был призван исправить несовершенство Творения?
– Да. Гоэль задуман был мною, как некая идеальная сущность. Он вселяется в душу человека и возвращает ей мир, уничтожая бедствие необратимости. Так страдалец получает заслуженное воздаяние за муки совести.
– К несчастью, Шломо, твоя затея удалась.
– Теперь-то я понимаю, что стряслась беда. В чем я заблуждался? Как исправить дело? Вразуми и помоги, Сатан!
– Жаль, что раньше ты ко мне не обратился!
– Я думал, я хотел, но…
– Оставим это. Скажу сперва несколько слов о нелюбимой тобою случайности. Смертный наблюдает лишь короткий отрезок бытия, и, не видя бесконечности, ошибочно полагает закономерное случайным. Причину приходится принимать на веру. Разве не твердят ваши мудрецы, что есть вещи, которые недоступны пониманию людей, но их следует признать истинными, ибо они Господом сотворены?
– Есть такое. Но ум человека от природы пытлив, и он прорывается в сферу недоступного, порой успешно. Поэтому, если воздаяние представляется мне случайным, то я смею считать его таковым.
– Оставим это тоже. Ты упрям – похвальная черта характера первопроходца. Теперь о главном. Средством уничтожения необратимости для Гоэля служит возвращение времени назад. И выходит так, что облагодетельствованный Гоэлем человек живет в двух временах одновременно – в прошлом и в настоящем.
– Создавая Гоэля, я принял это во внимание, Сатан.
– Шломо, ты спрашивал, в чем ты заблуждался? Так слушай. Господь сотворил время, текущее только вперед, и недопустимо возвращать его назад. Одновременная жизнь в двух временах неизбежно нарушает сей закон Творения. Душа человека не способна переварить двойную жизнь. Не случайно жертвы Гоэля потеряли рассудок. Должно быть, ты мало думал о последствиях и не предвидел их.
– Великий Сатан, глядя в корень, ты нашел подлинный источник роковой моей ошибки! Воистину, стряслась беда! Боюсь, Гоэль более не в моей власти, а ведь он создан мною вечным! Как мне теперь остановить его?
– Твоя жена, Шломо, умнее тебя. Не остуди Рут вовремя твой пыл, и ты бы был сейчас умалишенным!
– Ты прав, Сатан!