Я не расстроилась – в любом случае, то веселое утро вряд ли повторится. Проблема состояла в том, что теперь эта работа целиком легла на плечи моей напарницы, а ей одной было сложно проделать все гладко и правильно. Я видела, как она носилась по столовой с ножами и посудой, затем с подносом, полным еды, не имея возможности позавтракать и освобождаясь, когда все уже остыло.
Это продолжалось несколько дней, пока мать Мэри Джон не отозвала меня в сторону и не намекнула, что если я извинюсь, то получу свою работу назад. Что? Сама мысль об этом была настолько абсурдна, что я категорически отказалась. «Нет, спасибо, я не вернусь на эту работу». Если я тогда была недостаточно хороша, то осталась такой и сейчас и то, что другая сестра выбивается из сил, меня не волнует. Возможно, это было какое-то странное испытание, но я от всей души была готова его провалить!
ПРИБЛИЖАЛОСЬ Рождество, а также снежные тучи и уют натопленной комнаты отдыха. В течение шести недель Рождественского поста мы выбирали для себя дополнительные испытания, которые легко придумать, если вы страдаете от холода. Однако для всех нас приготовили единое испытание, согласно которому чай к завтраку подавался холодным. Это уже готовое испытание, объяснили нам. Еще хуже оказалось то, что решила за обедом глава ордена: вообще никакого чая на всем протяжении поста – это именно то, что нам требуется.
Я чувствовала, как вокруг поднимается волна недовольства: особенно возмутилась ответственная за прачечную рабочая сестра, которой год за годом отказывали в просьбе использовать для полоскания горячую воду. «Мы же все заболеем!» – воскликнула она.
И она оказалась права – у сестер начали проявляться все признаки синдрома отмены. Через неделю к всеобщему облегчению все вернулось на круги своя. Все к горячему чаю очень привыкли. Насколько же мы были заурядными, несмотря на все грандиозные идеи, связанные с жизнью без привязанности.
В день Рождества мы с надеждой предвкушали начало празднования. Длительные службы в церкви закончились, и все набились в комнату отдыха, разглядывая лежащие на столе многочисленные пакетики со сладостями, дожидаясь главу ордена, чтобы пожелать ей счастливого Рождества и, наконец, заняться своими шоколадками, мятными конфетами и леденцами.
Глава ордена очень боялась, что мы слишком многое принимаем как должное. Мать Клэр влетела в комнату коршуном и смела со стола все пакетики. Сладости исчезли, и вошла глава, водрузив свое грузное тело в кресло, стоявшее у стола, положив одну руку на колено и выставив вперед предплечье, – ну чистый король горы!
«Иисус, – сказала она (пауза), – родился в холодной овчарне (пауза), а мы (пауза) – Его Спутницы. Любовь к сладкому – не самый лучший способ отметить Рождество!» Созданный ею образ был безупречным и впечатляющим. Оглядев собравшихся в зале сестер, она добавила: «В мире много голодных людей. Давайте сегодня подумаем о них».
Вот такие претензии на абсолютную мудрость, такие прямолинейные способы утверждения собственной истины много лет вызывали к ней особое уважение. Требовалась сила, чтобы не скрывать подобные убеждения, и определенный талант, чтобы навязывать их людям. Она говорила мягко, настойчиво, с многочисленными паузами и заговорщицкими полуулыбками, глядя на всех знающими глазами. Она заставляла вас поверить: если вы не понимаете ее слов, значит, вы попросту глупы. Маленькие замкнутые коллективы – такие, как наш, – служили ей объектами для тренировок.
ЗИМА была временем простуд и гриппа. Некоторое время я помогала больным, а затем и сама свалилась с чем-то непонятным. У меня начался такой жар, что молодую сестру поставили присматривать за мной и давать в определенное время лекарства. Она явно беспокоилась не о своей работе, а о чем-то другом. Я лежала с закрытыми глазами, но чувствовала ее беспокойство. Наконец, она не выдержала.
«Слушай, – настойчиво произнесла она, – может, ты сама примешь эти таблетки?» – и указала время, в которое это надо было сделать. В бреду мне показалось вполне реальным, что в положенный срок я смогу принять лекарства, и я ответила: «Да». Однако спустя некоторое время я уже не помнила, что принимала, а что нет. Действительно ли я проглотила таблетки или мне это только кажется? Когда мне было сказано выпить лекарство? Я решила принять те таблетки, что лежали передо мной на тарелке. Моя помощница, как мне тогда показалось, вернулась буквально через минуту и пришла в ужас. Почему я не смотрела на часы, хотела бы она знать. Она вновь убежала, очень возбужденная, но я быстро уснула.
Я проснулась, когда мне понадобилось в туалет. Стояла глухая ночь, вокруг была кромешная тьма. Я не могла разобраться, где что находится, но помнила расположение уборных, поэтому на ощупь выбралась из спальни в коридор и отправилась дальше. В туалете я попыталась включить свет, но света не было. Я пошла в следующий туалет и попробовала зажечь свет там, и снова безуспешно. Наверное, произошла авария или перегорели все лампочки, решила я. Так или иначе, воспользовавшись уборной, я вернулась в постель и снова заснула. Проснувшись и открыв глаза, я снова ничего не увидела. Мир был черным, но по доносившимся звукам мне стало ясно, что наступил день. Чем бы ни были эти таблетки, они меня ослепили.
Кто-то пришел и начал расспрашивать меня о лекарстве, потом выговорил за то, что я оказалась столь глупа, и оставил в одиночестве. Я не знала, останусь ли слепой навсегда, и странным образом смирилась с тем, что может произойти. Много дней я просыпалась в темноте, определяя по звукам, день уже наступил или ночь.
Однажды ранним утром мои глаза снова – хоть и довольно смутно – увидели окружающий мир. Организм пошел на поправку. Я попросила какую-нибудь работу, которую можно выполнять в постели, пока выздоравливаю, – чистить картофель, яблоки или лущить горох. Замечательные теплицы в саду давали урожай овощей круглый год.
Сестра, допустившая ошибку, пришла извиниться – это был ее долг, – и на этом все кончилось. Так или иначе, я восприняла свою болезнь как передышку от ежедневных стрессов.
ПОЗЖЕ в тот год у меня прекратились месячные. Я не слишком беспокоилась, пережив подобное и в Дженаццано. Встав на колени у кресла матери Винифред и глядя в ее широкое лицо, я робко призналась в своей проблеме. «Преподобная, – начала я застенчиво, – у меня не было менструации уже четыре месяца». Она заметно вздрогнула, а потом проговорила с той решительностью, что свойственна лжи: «Сестра Карла, это совершенно ничего не значит». Но для сестер в «Стелла Марис» все, конечно, было далеко не так.
Мать Мэри Джон живо откликнулась на сообщение от ответственной за белье, что я пять месяцев не заказываю санитарные прокладки, и вызвала меня к себе в кабинет. Там вместе с заведующей бельевой она устроила мне настоящий допрос.
«Где ты бываешь, сестра?»
Бываю? Да нигде я не бываю. Следователи пристально смотрели на меня. Атмосфера накалялась.
Мать Мэри Джон, наконец, уточнила. «Ты когда-нибудь ходила в деревню, сестра?»
«Нет, ни разу не ходила. Зачем?»
Она явно испытала облегчение и отправила меня к врачу, которая пришла к выводу, что я страдаю от недостатка железа, и выписала мне таблетки. Очень скоро месячные вернулись, и «все наладилось». Лишь годы спустя я поняла причину их тревоги: они решили, что я беременна! Это была совершенно нелепое предположение, но я улыбнулась своим выводам: если подозревали меня, подобное, безусловно, происходило и раньше.
Я ЖИЛА в «Стелла Марис» уже девять месяцев, когда в районе началась эпидемия гриппа, сопровождающегося жестоким поносом. Немало сестер стало жертвами микробов, но я потребовала к себе куда больше внимания. Обычная процедура общения с врачом велась посредством письменных сообщений, которые складывали в коробочку. Это работало хорошо, если врач забирал записки регулярно или если в деле не было срочности.
Когда, наконец, колики в животе добрались и до меня, я положила в коробку записку с описанием своих симптомов и стала ждать ответа. Я знала, что это глупо и даже неправильно – чем быстрее мной займутся, тем лучше, – но мне хотелось показать, что установленная система и правило молчания не предполагают возможности говорить что-либо вслух и напрямую. В конце концов, меня охватила злость.
Большую часть дня я провела в туалете или в его окрестностях. Была Пасха, и резиденцию переполнили посетители: повсюду царила невероятная суета, связанная с пасхальными церемониями. Я не ходила на молитвы, не появилась к обеду, но никто меня не искал.
Туалеты в «Стелла Марис» привлекали меня изображениями, которые я различала в узорах на сосновых дверях и стенах, подобно тому как облака иногда принимают знакомые формы. Я видела рычащего волка, дракона, нимфу, несколько лиц, деревья – самые разные образы, скрытые в древесных морщинах. Во время посещения уборной я восхищалась животными и феями, проступающими на сосновых досках, а потом решила нарисовать то, что вижу, и захватила в туалет свой альбом. И тогда случилось нечто невероятное: животные и феи исчезли! Это было очень странно – я видела их, а в следующее мгновение, когда я хотела их зарисовать, они пропадали, хотя я опускала глаза буквально на секунду. Они будто играли со мной в прятки. Я почувствовала себя очень глупо; возможно, в тот момент у меня уже была высокая температура.
Спазмы в животе усилились, и я часами шагала взад-вперед по пустынным коридорам и комнатам, пока все находились в храме. Внезапно появилась встревоженная и разгневанная сестра-врач. Наконец, спустя целых два дня, она получила мою записку и не могла поверить, что я попросту не зашла к ней и все не рассказала. Мы отправились в ближайшую комнату, где она расспросила меня о симптомах, а затем велела подождать ее. Вернулась она с матерью Клэр, у которой глаза были расширены от ужаса, и в результате меня немедленно изолировали в Нолле.
Нолл периодически служил монастырю гостиницей, но большую часть времени стоял пустым. Это четырехэтажное здание с винтовой лестницей, выстроенное из красного кирпича, находилось дальше всех других построек от главного особняка. Оно напоминало одно из тех высоких, загадочных строений, которые описывают в историях о призраках; каждый последующий этаж был меньше предыдущего, а маленькая комната на верхнем этаже вмещала только три кровати. Я должна была спать именно там, в комнате, больше похожей на чердак, где не было на окнах занавесок. Света тоже не было: лампочка уже давно перегорела, и никто не побеспокоился ее заменить. Впрочем, по ночам там было не слишком темно. Маяк на Северном Мысе регулярно освещал комнату надоедливым лучом.