ый дом. Проблема была в том, что, помимо основной спальни с ванной, быстро закрепленной Джорджем за собой, там была лишь одна небольшая запасная комната.
«Ты будешь жить в этой комнате?» – прямо спросил меня Джордж. В маленькой спальне было место лишь для одной кровати. Из окна открывался приятный вид, в комнату проникал яркий свет, но ее размер говорил о подчинении, о том, что каждый должен занимать свое место, чего, без сомнения, и ожидал властный Джордж. «Конечно, не буду», – ответила я, но он ожидал такого ответа. Джордж убедил владельца выделить для моих нужд фургон и несколько дополнительных благ. В процессе этого разговора у меня открывались на происходящее глаза. Я сказала фермеру, что хочу поговорить с ним наедине.
Я могла бы разрушить надежды Джорджа на эту работу, сказав хозяину, что с ним у него ничего не выйдет, но не хотела обманывать партнера и лишать его возможности стать управляющим поместья. Я заверила фермера, что Джордж очень способный человек и легко справится с моей частью работы, к тому же он умеет чинить заборы и принимать новорожденных телят.
Фермер обсудил это с женой, и та согласилась. Я сама хотела сообщить эту новость Джорджу, поскольку это означало разрыв наших отношений.
Джордж был уязвлен тем, что не присутствовал при моем разговоре с фермером, испытывая любопытство и тревогу. Я заставила его ждать до нашего возвращения на свою ферму и там сказала об одолжении, которое, как мне казалось, ему сделала.
Я была абсолютно не готова к его реакции. Джордж вышел из себя, стал бить посуду, крушить стулья. Его ярость была столь невероятной, что, в конце концов, он сорвал с петель дверь в гостиной.
Я села в дальнем углу комнаты, положив локти на овальный стол из эвкалипта, опустила подбородок на кулаки и с интересом наблюдала за этим торнадо; сердце колотилось от прилива адреналина в крови и, надо сказать, от растущего удовольствия. Не только из-за того, что я, наконец, вывела Джорджа-Само-Спокойствие из равновесия. В глубине души мне стало ясно, что я приняла верное решение. Я видела Джорджа, с которым не хотела жить вместе ни при каких обстоятельствах.
Ярость Джорджа, который ныне утверждает, что не помнит этого случая, вспыхнула от горького понимания того, что он окончательно утратил надо мной власть. Новая работа предоставляла ему многочисленные возможности контролировать и унижать меня. Теперь эти возможности исчезли, а кроме прочего, ему придется работать за двоих! Джорджу и в голову не пришло поблагодарить меня за то, что я проявила к нему внимание и не разрушила его карьеру.
Джордж оставался на этой работе четыре года. Он украшал дом до тех пор, пока тот не стал похож на индейскую пещеру, и внес свой вклад в защиту окружающей среды, отстреливая ку– кабурр (незваных гостей в Западной Австралии, хищников, охотящихся за австралийскими птицами) и убивая диких кошек. В конце концов, его желание всем заправлять вынудило хозяин расстаться с ним. Я благодарна за удачу и здравый смысл, появившийся у меня в тот день, когда я сказала Джорджу «прощай». Однако его невероятный характер повлиял на меня, что я обнаружила позже.
ВЕРНУВШИСЬ в Перт, я встретила Персефону Арбор и присоединилась к ее женской группе. Впервые в жизни я научилась открываться перед женщинами. Я никогда не доверялась своей матери, которая была рядом физически, но никогда – эмоционально; она даже соперничала со мной. Бессознательно я относилась к женщинам так же, как к ней, ни к кому не испытывая доверия.
Персефона умело вела группу: мы рассказывали истории своей жизни и учились на опыте друг друга. В те запоминающиеся вечера, что проходили у нее дома, она вносила дух невероятного веселья. Я рассказала группе о Джордже, а в ответ услышала размышления на темы взаимной зависимости и самоуважения. Также я рассказала женщинам о своей работе в качестве Божьей жрицы любви. Я была готова к тому, что они ужаснутся, но вместо этого мы много смеялись и вместе начали исцелять незаживающие раны – наследие недавнего прошлого.
Смех моих собеседниц помог мне по-новому взглянуть на эротический массаж. В таком свете эти занятия снова казались мне вполне нормальными. Однако мы не коснулись возможности того, что у меня выработалось определенное презрение к мужчинам, основанное на коварном убеждении, что им нужен только секс, а больше всего они боятся интимности. Оно украдкой проникло в мое мировоззрение, и я этого даже не заметила.
Хотя сегодня я общаюсь с Персефоной значительно реже, она не ушла из моей жизни навсегда, оставшись заинтересованным и сочувствующим свидетелем всего, чем я готова с ней поделиться.
ВСЕ ЭТО время я с теплотой вспоминала о Доне и Рут, а потому, вернувшись в Перт и начав преподавать, сразу же пригласила их на ужин. Однако они не пришли ни на этой, ни на следующей неделе. Наконец, Дон сказал, что зайдет поговорить.
Когда он зашел во двор, я искренне обняла его и удивилась скованности и странной улыбке. «Дон, хочешь лимонада?» Он тут же отказался, махнув рукой, но согласился присесть в тени, поскольку день выдался жарким. Дон сразу перешел к делу, решив, что нет смысла тратить время на пустую болтовню.
«Карла, – начал Дон, высоко подняв голову. – Мы с Рут не придем к тебе на ужин никогда». Он выдержал паузу, искоса глядя на меня и, вероятно, ожидая, чтобы яд его стрелы проник мне в кровь перед следующим выстрелом. «Ты злой человек, Карла», – проговорил он ровным голосом, словно епископ или судья. «Мы молимся за тебя, но решили прекратить с тобой отношения. Ты плохо влияешь на людей. Я встречаюсь с тобой в последний раз – больше мы не будем общаться».
Я была настолько поражена и сбита с толку, что не могла найти подходящих слов. Я поверить не могла таким речам! Дон не стал дожидаться, пока я соберусь с мыслями. «Погоди!» – воскликнула я, когда он уже подошел к воротам, однако так и не смогла четко сформулировать свои мысли. Лишь одно было ясно как день: Дон меня предал. Он не только рассказал жене, что мы занимались сексом, но и обвинил в этом меня. Я поняла, что разговор об этом состоялся три года назад. Они ничего мне не сказали в то время и не собирались дать возможности оправдаться сейчас. Даже пытаясь выразить всю мою любовь к ним, я чувствовала безнадежность ситуации. Все случилось слишком давно. «Передавай привет Рут! – крикнула я, когда Дон вышел прочь и закрыл ворота.
Я послала им письмо, где написала, что люблю их, что между нами возникло досадное непонимание, однако ответа не получила. Я послала цветы, но все без толку. Мне было так больно, что я обратилась к нашей общей подруге, психологу. «К чему эти разговоры о молитвах? – спросила я, когда она внимательно выслушала мою историю. – Они ведь не были религиозными».
Но Молли знала ответ. Она объяснила, что Дон и Рут стали новообращенными христианами. Также она проницательно заметила: «Возможно, после того, как ты уехала, им нужен был козел отпущения. Легче было обвинить тебя и спасти брак, чем разорвать свои отношения, приняв тот факт, что один из них несет ответственность за измену».
Наконец, я поняла, в чем дело, и мне стало легче. Лишь потеряв своих друзей, я осознала, что они для меня значили: единственная в моей жизни нормальная, счастливая семья, которой я доверяла. Мне потребовалось много лет, чтобы найти подобных друзей.
ИМЕННО Хэл первым заподозрил, что мое прошлое скрывает в себе нечто, серьезно нуждающееся в исцелении. Мы с Хэлом часто общались из-за дочери, даже когда я не жила с ним. Однажды в наш город прибыла пара терапевтов, работающих с жертвами насилия в детстве, и Хэл настоял, чтобы я пошла к ним, предложив оплатить расходы.
Записавшись и придя на встречу, я увидела, как решают проблемы в группе – выступая перед всеми собравшимися. Я видела, как участники сеанса без сил падают на пол, непроизвольно вскрикивая, как их обнимают и успокаивают Джон и Сью, опускающиеся на колени рядом с ними.
Я решила пройти через это и села на ковер в окружении ног участников, остававшихся в креслах.
«Где ты?» – спросил меня Джон. К собственному удивлению, я без колебаний ответила: «В песочнице».
«Сколько тебе лет?» – продолжал Джон.
«Два года с небольшим».
«Что ты делаешь?»
«Сижу на песке… это крупный, сырой песок… я сижу голышом… мне нравится, как песчинки прилипают к рукам и телу».
«Рядом есть кто-нибудь еще?» – спросил Джон.
«Мой папа, он на меня смотрит».
«Что ты при этом чувствуешь?»
«Мне… противно».
«Твой папа смотрит на тебя, а тебе противно?» Голос Джона был полон недоверия, и я отчетливо вспомнила, что испытывала, будучи двухлетней девочкой. Мой отец не смотрел мне в глаза – он смотрел ниже; лицо его покраснело, превратившись в странную маску. Да, это было противно и мерзко.
Джон закричал: «Да как он смеет так на тебя смотреть!» – и я начала плакать, чувствуя себя преданной навязчивым взглядом отца и от всего сердца благодарная за поддержку собравшихся вокруг взрослых. Сью по-матерински обняла меня. Очень странно было чувствовать на себе оберегающие руки матери.
После сеанса мне стало значительно легче, хотя я была расстроена, поскольку в глазах окружающих мой отец выглядел злодеем. Они всё называли своими именами: для них – а теперь и для меня – было очевидно, что отец не просто смотрел на меня – в его взгляде было вожделение, и он не имел права разглядывать меня там.
Той ночью мне приснился сон. В нем были не образы, а слова, и я должна была непременно их запомнить. Я проснулась ранним утром и большими буквами записала: ОБЕЩАЮ ТЕРПЕТЬ НЕУДАЧУ ВО ВСЕМ, ЧТО ДЕЛАЮ, ЕСЛИ МНЕ ПОМОГУТ ВЫЖИТЬ. Написав это несколько раз, я поняла, что это было буквальное обещание, когда-то данное мной. Это был очень важный ключ, но в каком контексте? Как я могла дать такое обещание? Когда моя жизнь находилась под такой угрозой, что я вынуждена была заключить эту сделку? И с кем я ее заключила?
Размышляя, я вспомнила о своем внутреннем саботаже, гарантировавшем, что все мои попытки прекратить заниматься массажем окончатся неудачей. Когда наступал критический момент, мне всегда становилось «ясно», что ничего из моих задумок не выйдет – даже когда я работала приглашенным экспертом, и неважно, сколько бизнес-курсов я закончила. Я вспомнила, что сказал во время одного из своих блестящих семинаров «Деньги и вы» Роберт Киосаки. Он посмотрел прямо на меня и очень четко произнес: «Конечно, время некоторых уже ушло». Мне тогда было чуть больше пятидесяти, и я отчаянно захотела доказать ему, что он ошибается, однако не могла на себя положиться. Моя склонность ошибаться была сверхъестественной, но отчего-то меня это не удивляло.