— А дело-то, дядя Митяй, очень просто. К примеру сказать, приведёт Иван Антропыч господина князя. Что нам делать надоть? Уговор исполнить… А там, к примеру сказать, можем мы и Ивана Антропыча к чертям сковороды лизать послать, а? Как, дядя Митяй, скажешь?
И парень опять подмигнул своему угрюмому собеседнику. Митяй даже привстал со скамьи — так поразило его неожиданное предложение сотоварища. По глазам его, загоревшимся злобным алчным огоньком, было видно, что это предложение пришлось ему по душе и что он далеко не прочь избавиться от Антропыча, для того чтобы воспользоваться его частью.
— А ведь ты дьявол, Сенька! — воскликнул наконец он одобрительно.
Парень самодовольно усмехнулся и многозначительно спросил:
— Так идёт?
— Идёт! — согласился Митяй.
— Стало быть, Антропычу капут?
— Стало быть, так.
На этом разговор оборвался, и молчание воцарилось снова. Оба они, и Митяй, и этот парень, которого звали Сенькой Косарём, принадлежали к разряду самых отчаянных головорезов, ещё недавно промышлявших в волжских разбойничьих шайках и теперь основавшихся в Москве в надежде на хорошую поживу. Кормилица Волга-матушка уже не могла накормить так сытно, как прежде, напоить так пьяно, как в былые времена целые тысячи бродяжного люда, приютившегося на её живописных крутых берегах. Времена Стеньки Разина, казалось, минули безвозвратно. Могучая воля великого Петра заставила встряхнуться и ленивые поволжские города.
Обычные, освящённые веками порядки круто изменились. Особенно в последние годы своего царствования великий преобразователь с обычной энергией принялся за внутреннее благоустройство страны и первым делом обратил внимание на разбойничий промысел, процветавший на Волге. Отдан был строгий приказ по всем воеводствам «переловить разбойных людей со всем тщанием, понеже от неблюдения спокойствия многие непорядки проистекают и разорение мирным гражданам производится. Оный разбойничий люд, предварительно опросив с пристрастием, по заслугам смерти чрез ката предавать, кои же в убойстве не замечены — ссылать в сибирские пригороды в цепях на тяжёлые работы».
Этот приказ заставил воевод, особенно воевод поволжских, приняться за повсеместное искоренение разбойников, и многие сотни их сложили свои буйные головы на площадях под острой секирой ката. Разбойничество встрепенулось, не стало действовать уже так открыто и забралось в дремучие дебри лесов, покинув кормилицу Волгу, где вместо прежних ленивых и неповоротливых стрельцов появились петровские солдаты, в формулярах которых значились победы над шведами.
Митяй и Сенька Косарь испытали все превратности разбойной жизни, побывали и под Астраханью, и на Каспии, жили и на Дону широком, промышляли и в орловских лесах, и всё им как-то не улыбалось счастье, всё им как-то не было удачи, и вот в поисках за счастьем и удачей они и пришли на Москву, рассчитывая, что здесь им не придётся так голодать и холодать, как голодали и холодали до сих пор. В Москве им посчастливилось действительно больше. Собрав вокруг себя несколько человек таких же головорезов, для которых пролить человеческую кровь было так же легко, как осушить чарку водки, Сенька и Митяй принялись обделывать свои делишки, старательно пряча концы в воду и стараясь не попасть в лапы Сыскного приказа.
Отсутствие Антропыча продолжалось уже очень долго. Прошло почти два часа, а ни его, ни князя Барятинского ещё не было.
— Как бы нас старый хрыч не надул! — молвил Сенька, нетерпеливо расхаживая из угла в угол избёнки и прислушиваясь. Но его чуткое ухо не могло уловить ничего, кроме воя разбушевавшегося ветра, с жалобным визгом залетавшего в трубу.
— Ну, вряд ли надует, — отозвался Митяй.
— Ещё как надует-то!
— Да ему без нас не управиться.
— Известно, не управиться! — отозвалась Аниська. — Ишь, он какой дохлый! Коли князёк-то молодой, так он его так кокнет, что от Антропыча-то, пожалуй, мокренько останется!
— Ну ты, баба, — пренебрежительно крикнул Сенька, — чего не в своё дело встреваешь! Да и чего вы здесь путаетесь-то? Митяй, вели-ка им идти дрыхнуть!
Митяй бросил сумрачный взгляд в сторону баб и махнул рукой.
— Ступайте! — сказал он.
— Да мы ничего, Митрий Степаныч! — воскликнула баба постарше, — мы вам не помешаем. Нам только князька поглядеть хотца.
— Сказано, дрыхнуть ступай, — ну и иди! — сурово заметил Митяй. — Нечего околачиваться-то!
И он кинул на баб сердитый взгляд.
Аниська хотела было заговорить, но её сотоварка одёрнула её, и они торопливо ушли за печку. А через минуту оттуда послышался сдержанный шёпот и хихиканье.
Сенька подошёл к окну, спустил оконницу и высунул голову наружу. Резкий порыв ветра ворвался в окно и так колыхнул пламя лучины, что она чуть не потухла, а по полу бешено запрыгали тени, то вытягиваясь до потолка, то сжимаясь.
— Ничего не слыхать, — сказал Сенька, отходя от окна.
— Погодь малость! — заметил Митяй. — Чай, сейчас и пожалуют.
— Здесь прикончим? — спросил Сенька.
— Зачем здесь — в роще прикончим…
В это время резкий собачий лай донёсся со двора.
— Антропыч! — крикнул Сенька и бросился опрометью в дверь.
Митяй тоже поднялся с лавки и в выжидательной позе встал у стола.
Прошло несколько минут. Дверь отворилась, и в горницу, в сопровождении Антропыча, вошёл князь Барятинский.
— Пожалуйте, ваше сиятельство, — говорил Антропыч, — вот здесь господин Сенявин пребывание иметь изволят. Пожалуйте, входите, да на порожке-то, глядите, не оступитесь!
Барятинский сделал ещё шаг и, с удивлением глядя на невзрачную обстановку, окружавшую его, и на зверское лицо Митяя, стоявшего у стола, как раз против него, торопливо спросил:
— А где же Сенявин? Что же я его здесь не вижу?
Но ответа ему не пришлось дождаться. Подкравшийся сзади Сенька изо всех сил ударил его дубиной по голове, и Василий Матвеевич, даже не вскрикнув, как сноп, рухнул на пол.
Глава XIIВ сетях любви
Но куда же девался Сенявин?
А дело было очень просто. С Александром Ивановичем Сенявиным случилась очень обыкновенная история, до которой, перебирая мотивы его исчезновения, никак не могли додуматься ни Барятинский, ни Вельяминов. Он полюбил.
Любовь пришла к молодому гвардейцу совершенно внезапно, налетев на его ещё не затронутое бурным дыханием страсти сердце, как налетает ветер на тихую, спокойную гладь сонного озера, мирно дремлющего в поросших ивняком и тальником берегах. И как ветер, пронёсшись, рябит воду и бросает её пенистыми волнами на береговой песок, — так и страсть, охватившая его, всколыхнула мирно дремавшее сердце Сенявина и заставила его биться с небывалою силой.
За месяц до своего внезапного исчезновения Александр Иванович, объезжая лошадь, заехал до Троекурова и уже хотел вернуться назад, когда случайно обратил внимание на то, что лошадь потеряла подкову на передней ноге. Приходилось сделать одно из двух: или поискать на селе какого-нибудь кузнеца, или отправиться пешком, ведя лошадь в поводу, но последнее совсем не улыбалось Сенявину, так как от продолжительной езды он чувствовал себя положительно разбитым и поэтому решился поискать какого-нибудь мужичка, который сможет подковать его аргамака.
Троекурово, расположенное на маленькой речонке Сетуни, было в то время незначительным посёлком, состоявшим из нескольких маленьких избёнок, разделённых друг от друга огородами и садами. Только с краю деревеньки стоял дом немного побольше и повиднее других, над раскрытыми дверями которого была прибита еловая ветвь, перевязанная кумачной лентой.
«Фартина [13], — подумал Сенявин. — Здесь, должно быть знают, где найти кузнеца».
Он подошёл к самому крыльцу, привязал лошадь у вбитого здесь столба и вошёл в кабак.
На скрип двери из-за стойки, на которой в беспорядке были наставлены штофы и шкалики, поднялась молодая женщина в атласном сарафане, в тонкой шёлковой сорочке, плотно облегавшей пышную высокую грудь. Чёрные глаза её приветливо устремились на вошедшего офицера, а на пухлых коралловых губах её задрожала весёлая ласковая усмешка.
— Что прикажете, ваше сиятельство? — приветствовала она Сенявина, глядевшего на неё изумлённым, восторжённым взором.
Сенявин ответил не сразу. Он ещё раз окинул взглядом красавицу и сказал:
— У меня расковалась лошадь. Нет ли здесь на селе кузнеца?
— Как не быть, господин офицер, есть. Присядьте-ка, пожалуй, а я работника спосылаю.
И, приотворив дверь в соседнюю горницу, она крикнула:
— Вавила! Сходи-ка к Михайле Косому, скажи, что дело до него есть; пусть струмент захватит!
И потом, повернувшись снова к Сенявину, она ласково спросила:
— А что, господин офицер, может, винца не погнушаетесь выпить? У нас и ренское водится.
Сенявин всё время не спускал с неё глаз. Он всё больше и больше удивлялся тому, что в этой грязной фартине ему пришлось натолкнуться на такую пышную красавицу, и он невольно любовался и её роскошным станом, и длинною русою косой, ниспадавшею чуть не до пят, и большими миндалевидными глазами, тёмными, как осенняя ночь, и глубокими, как небо осенней ночью.
— Так что же, ваше сиятельство, — повторила свой вопрос целовальница, — прикажете нацедить чарочку?
Александр Иванович так был очарован красотою молодой женщины, что, предложи она выпить ему яду, а не только вина, — он бы, пожалуй, согласился и на это предложение. Но ему предлагали вина, и он весело ответил:
— Отчего не выпить! С большим удовольствием выпью за твоё здоровье, красавица!
Молодая женщина достала бутылку со старым ренским вином, хранившуюся, очевидно, для почётных посетителей кабачка, и, наполнив янтарной влагой стакан, с низким поклоном подала его Сенявину, говоря:
— Кушайте, господин офицер, лучше за своё здоровье: мы такой чести не стоим!..
— Ну, это ты шутишь, красотка! Такой красоте, как твоя, можно удивляться и следует всегда отдавать честь!