— Догадлива. Да, это РАЖ.
— Ты искусственный интеллект?
— Нормальный я интеллект. Когда-то был такой же, как вы. Говорю, Соколов — моя фамилия. Понятно?
— Что ты здесь делаешь?
— Смешная баба! А ты не видишь, что я здесь делаю? Вы все идиоты, ничего не знаете. Откуда вам знать? У нас война, понятно? С внешними ублюдками — с кыш! Готовится атака на орбитальное транспортное кольцо, понятно? Нужно было донести инфу. Срочно. Но меня подбили при джампе, понятно? И теперь я среди вас, идиотов. Но — ничего! Ничего! — В голосе майора-аса зазвучало воодушевление. — Прорвусь! РАЖ не сдается! Через капсулу закачаю в сеть оператив. Умники меня найдут и сделают реков. Такое случалось раньше, с другими, понятно? Не раз случалось! Слышишь, баба? Не раз! Всё будет оки.
Над шоссе на низкой высоте прошел вертолет. Его вращающиеся лопасти подняли небольшую снежную бурю, и несколько секунд вокруг ничего не было видно.
— Тебя уже ищут, — заявила Людмила Сергеевна, напряженно следя за дорогой. — Лучше сдаться властям. Отсюда не вырваться. Если окажешь сопротивление, тебя убьют.
— Всё-таки ты дура, баба! — Человек из будущего засмеялся. — Убьют не меня, а мясо!
В глазах потемнело от страшной догадки. Людмила Сергеевна ударила по тормозам.
— Что?! Что ты сказал?!
— Мясо. А ты как думала? Это мое четвертое мясо, понятно? Не привыкать. Реков, и сделают пятое.
— Он же человек!
— Какой он человек? — Майор-ас глумливо хохотнул. — Г-М-О. Мясо. Мы их выпекаем пачками, понятно? Веди автомобиль, не стой!
ГМО. Генетически модифицированный организм.
«Мораль… — подумала Людмила Сергеевна с тоской. — Я и вправду дура-баба… Но какое всё-таки скотство это ваше будущее…»
Она вжала педаль газа, быстро набирая скорость на пустом шоссе. Бедный, бедный Ась. Снова взглянула на пластилиновую фигурку в футляре. И почувствовала прилив глухого ожесточения. Я его верну! А ты, Соколов, сдохнешь!
— Давай, баба, давай, — подбадривал ее майор-ас. — Ты-то естества, тебе умирать не хочется, я знаю.
Но проехали они еще не больше двух километров. Впереди был заслон из поставленных поперек трассы машин. За снегопадом угадывались проблесковые маячки и конус света от большого прожектора.
— Что это?! — Человек из будущего сорвался на крик, яростно стиснул плечи Людмилы Сергеевны.
— Я не знаю, — морщась, ответила та. — Но дальше дороги нет.
Майор-ас помолчал. Потом снова засмеялся — тихо и зловеще.
— Придется разбираться. Всё будет оки, баба!
Он отпустил Людмилу Сергеевну и приоткрыл дверцу. Тут же хлопнул выстрел. Близко свистнула пуля.
— Прекратить огонь! — раздался усиленный мегафоном голос.
Людмила Сергеевна узнала его. Кир, Кира, брат! Ты увидел!
— Пришелец, слушайте меня внимательно, — продолжал Кирилл. — Мы знаем, кто вы. Мы знаем, откуда вы. Мы видели, на что вы способны. Но у вас нет ни единого шанса. Либо вы сдадитесь прямо сейчас, либо… у меня есть приказ стрелять на поражение. Выходите из машины с поднятыми руками. И без глупостей!
Людмила Сергеевна оглянулась. Человек из будущего сидел, откинувшись на диване, и криво улыбался. Капюшон закрывал ему лоб, нелепо торчали рожки. В этом человеке ничего не осталось от Ася, но всё же… это был Ась.
— РАЖ не сдается, — спокойно сказал майор-ас.
Людмила Сергеевна опустила руку в карман, нащупала холодную рукоятку электрошокера.
— Живи, баба! Наслаждайся. Недолго вам осталось.
Майор-ас вылез из салона, встал на шоссе. И объявил громко и отчетливо:
— РАЖ не сдается!
Хлопнул выстрел. Еще один. Пуля попала человеку из будущего в грудь, ударом его развернуло влево, он оступился и упал на колени. И тогда, невзирая на стрельбу и не чувствуя мороза, Людмила Сергеевна птицей ринулась из салона, выхватила электрошокер и воткнула его майору-асу в поясницу.
Электрошокер сработал, как и обещалось. Соколов зарычал и повалился лицом на обледенелый асфальт. Заливаясь слезами, ломая ногти, Людмила Сергеевна перевернула человека из будущего, приподняла, сдернула капюшон, освободив копну золотистых волос. Кровь выплеснулась из раны, запачкав костюм и халат.
Человек из будущего открыл глаза.
— Мама, Ась нет, — сказал он.
Людмила Сергеевна обняла его, прижала к себе из последних сил и закричала с отчаянным надрывом, как может кричать только мать:
— Маленький мой! Никому не отдам!
Павел АмнуэльИсповедь
13
Спасибо, отец Александр, что согласились прийти и выслушать меня. Вы правы, я восемь лет не был на исповеди и не причащался. Но этот грех — ничто по сравнению… Когда вы меня выслушаете, то поймете… надеюсь.
Мне больше некому поведать историю своей жизни… или того, что принято называть жизнью. Марина давно ушла. С Леночкой у меня отношения сложные, особенно в последние годы. А внуки… Что внуки? У них свои дороги, с моей они не пересекаются, так получилось… Друзья? Были у меня друзья, но Господь прибрал их. Теперь моя очередь.
Сил у меня всё меньше, я слишком долго готовился к исповеди… Прежде я был хорошим прихожанином, верно, отец Александр? А сейчас…
Простите. Соберусь с силами и начну… Вы не могли бы дать мне напиться, вот на столике чашка? Спасибо.
Слушайте.
1
Родился я двенадцатого марта сорок пятого года. Особенное число. Не знаю, оно ли принесло мне счастье… или несчастье, какого мало кто… если кто-то вообще…
Да.
Родился я в Баку, могу сказать точно, потому что ни разу не было такого, чтобы в документах значился другой город. Потом вы поймете, отец Александр, почему я это подчеркиваю. У человека должна быть одна родина, верно? Место, где родился. Я — в Баку, незадолго до победы… Священной победы, конечно, как иначе. Жили мы бедно, а кто тогда жил хорошо? Мать у меня была замечательная женщина… Ее давно нет, а я до сих пор помню ее глаза.
Знаете, каким было мое первое воспоминание? Мы ехали в поезде, яркий солнечный день, звуков не помню, только ощущение яркости, и мужчина в солдатской шинели поднимает меня на руки. Эти руки я запомнил, вот странно, мне было чуть больше года, и больше ничего я не помню из той жизни, но почему-то знаю, что ехали мы с мамой к ее брату, моему дяде Семену, он жил в селе под Тулой, работал в совхозе, и весной сорок шестого мы отправились к нему, мама хотела, чтобы я попил парного молока, прямо из-под коровы… Отец… его я не помню… то есть не помню из той жизни, все-таки я был слишком мал. Солдата запомнил, а отца и дядю — нет, и вкус парного молока тоже остался для меня загадкой.
Я потом долго думал: откуда мне было известно, что ехали мы именно к дяде под Тулу, если в памяти остался только один кадр — переполненное купе и тот солдат?
Представления не имею. Память — странная штука, она мне потом столько загадок загадывала…
Еще помню кошмар. Не могу описать словами, нет таких слов. Когда-нибудь придумают слова, способные выразить самые глубинные человеческие ощущения, самые сложные эмоции. Язык развивается, у наших пещерных предков не было и сотой доли нынешнего словарного запаса. А мы, сегодняшние, со своим убогим русским, в котором всего-то две сотни тысяч слов, покажемся нашим далеким потомкам такими же пещерными людьми, не способными выразить словами самые, возможно, важные духовные искания…
Извините, отец Александр, увлекся.
2
Так о чем я? Кошмар, да. До определенного возраста я не вспоминал о нем, не мог, будто в подсознании поставлен был блок, устройство, запирающее память. Помнить себя по-настоящему я стал с трех или даже четырех лет, а всё, что было раньше, представлялось запертой на ключ комнатой или, если хотите, книгой со склеенными страницами. Я только понимал, что нельзя этого касаться, нельзя об этом думать — так человек обходит стороной место на дороге, где, как ему сказали, находится глубокая яма, куда он может свалиться. Сам-то он ямы не видел, может, ее и нет, но на всякий случай…
Помню детский сад на улице поэта Хагани в квартале от знаменитого бакинского бульвара, где уже в те годы было прохладно летом под еще не такими большими, как много лет спустя, но все-таки уже раскидистыми деревьями. Папа работал в музее Сталина, в огромном здании с колоннами, оформлял документы для экспозиции — наклеивал на паспарту, вставлял в рамки, называлась его должность фотомонтажист, получал он… ну, сколько мог получать простой советский служащий? Много позже, перед пенсией, его зарплата была девяносто рублей, представляете? Нет, конечно. Вы и слова такого не знаете: «советский». И фамилия Сталина вам не знакома. Я говорил о том, как нам порой не хватает слов. Но эти слова я не придумал, поверьте. Вы только слушайте, отец Александр, и поймете. Надеюсь…
Да.
Мама была бухгалтером в цехе индпошива одежды, сидела за стеклянной перегородкой и записывала числа в толстые тетради, а потом что-то считала на счетах, и после ее вычислений работницам начисляли зарплату.
Цех — большая комната в одноэтажном старом доме — находился от нас в двух кварталах, и, когда я пошел в школу, то, бывало, после уроков прибегал к маме, и работницы угощали меня снедью — пирожки там были, помню, еще что-то вкусное…
Но я забежал вперед, а от детского сада у меня остались, понятно, отрывочные воспоминания — как я на Новый год был наряжен зайцем, в последний момент, перед выходом (точнее — выбегом) на сцену мне нестерпимо захотелось в туалет, и воспитательница повела меня, ругая на чем свет стоит, иначе я опозорился бы перед публикой, а в зале собрались родители, и мои папа с мамой, мне было жутко неприятно, но я ничего не мог с собой поделать, и меня ждали, а потом… потом я не помню, стресс прошел, и всё стало, как обычно.
Время было послевоенное, бедное, жили мы втроем в маленькой комнате, восемь квадратных метров, представляете, с одним окном, выходившим на крышу соседнего одноэтажного дома, я иногда вылезал на эту крышу погулять, но соседи меня быстро сгоняли, потому что я топал у них по головам, можете себе представить, какими там были потолки…