– Если зайдешь в Бошанскую башню, увидишь на стене наши художества, – хрипло произнес Роберт. – Мы с братьями вырезали фамильный герб. Там есть и имя Джейн. Его вырезал Гилфорд.
– Бедная Джейн Грей, – вздохнула Елизавета и содрогнулась. – Идем отсюда. Слава богу, мы можем уйти по своей воле, а не так, как при Марии. Меня и тогда ужасал Тауэр. Столько лет здесь не была, но ужас никуда не исчез.
– Говорил тебе, не надо сюда ехать, – упрекнул ее Роберт.
– Я должна была это сделать. Норфолк – первый, кого обезглавят по моему приказу. Молю Бога, чтобы он стал и последним.
В утро казни Елизавета снова поглядывала на свои часики, закусив губу и меряя шагами спальню. Внезапно до ее слуха донеслись пушечные выстрелы. Пушки, стрелявшие со стороны Тауэрской верфи, возвестили о казни герцога Норфолкского. Эти пушки стреляли и тридцать шесть лет назад, когда казнили ее мать. Охваченная раскаянием и ощущением бессмысленности случившегося, Елизавета упала на колени. В таком состоянии ее и нашел Роберт. Услышав пушки, он поспешил к королеве. Встав рядом, он обнял ее и прижал к себе. Плечи Елизаветы вздрагивали от рыданий. Роберт хотел, как раньше, погладить ее по волосам, но пальцы ощутили лишь мертвые волосы парика. Тогда он прижался щекой. Глаза его самого тоже были мокрыми, и не только из-за казни Норфолка.
Переговоры о браке с герцогом Алансонским продолжались. Елизавету всерьез беспокоили два вопроса, которые она намеревалась обсудить со своими министрами. Первым был слишком юный возраст герцога, а вторым – опасение Елизаветы, что Франция пытается втянуть ее в войну с испанским герцогом Альбой, которого король Филипп вместе с небольшой, но отборной армией послал в Нидерланды – вырывать с корнем протестантскую ересь. Франция не питала симпатии ни к голландским, ни к французским протестантам. Последних называли гугенотами. Но Екатерину Медичи, наравне с Елизаветой, пугала перспектива увидеть испанскую армию у своего порога. Елизавета, как всегда, тянула время, а ее советники делали все, чтобы нынешние брачные переговоры не постигла участь прежних.
Лето королевский двор по традиции проводил в путешествиях и сейчас находился в Кенилворте, где Роберт обещал неслыханные развлечения. Каждый день они охотились на оленей, правда сам Роберт охотился за Елизаветой. Вот и в тот день они выследили добычу и гнали ее, готовясь стрелять, когда невесть откуда появился гонец на взмыленной лошади.
– Ваше величество, ужасные новости из Франции! – крикнул гонец.
Позабыв про охоту, Елизавета осадила лошадь. Роберт подъехал к ней.
– Говори! – велела королева гонцу, поворачивая к замку и подавая сигнал свите, чтобы ехали следом.
– Произошла неслыханная резня гугенотов, – тяжело дыша, сообщил гонец: он скакал сюда во весь опор, не щадя лошадь. – Во время свадьбы принцессы Маргариты и Генриха Наваррского королева-мать и ее друзья-католики устроили покушение на предводителя гугенотов адмирала Колиньи. Им якобы было ненавистно его влияние на короля. Адмирал остался жив, но покушение вызвало мятежи в Париже. Горожан охватила паника. Тогда королева-мать распорядилась изгнать из Парижа всех гугенотов. Когда те начали покидать город, на них напали католики. Началась ужасная резня. Говорят, убили четыре тысячи. Резня перекинулась на другие французские города. Точное число убитых подсчитать невозможно. Где-то около десяти тысяч.
По щекам гонца текли слезы.
– Ваше величество, я собственными глазами видел зверства, творимые католиками…
Он замолчал. Ему либо не хватало слов, либо он не решался рассказывать про реки крови на улицах, про сточные канавы, забитые изуродованными телами, среди которых были и маленькие дети…
Елизавета тоже расплакалась.
– Это чудовищно! – всхлипывала она, испуганная рассказом гонца. – Они не люди, а дьяволы. Ушам своим не верю. Скажи, а мой Мур не пострадал?
Стойкий протестант, да еще с пуританской закваской, Уолсингем мог одним своим видом вызвать ненависть озверевших католиков. Что им до какой-то дипломатической неприкосновенности?
– Ваше величество, когда началась резня, он спрятался и уцелел. Но его душевное состояние оставляет желать лучшего. У меня есть его письмо для вашего величества.
– Слава богу, – вздохнула Елизавета, но это была лишь капля милосердия в безбрежном море беспощадной жестокости.
Приехав в замок, Елизавета отправила гонца на кухню, приказав не только хорошо накормить, но и дать выпить чего-нибудь покрепче. Сама она, еще не до конца оправившись от ужаса, позвала к себе Бёрли и Роберта. Втроем они прочли письмо Уолсингема, из которого узнали новые подробности парижской кровавой бани. Затем возник естественный вопрос: что делать?
– Я немедленно возвращаюсь в Лондон, – сказала Елизавета. – Отмени развлечения. Музыканты пусть отправляются по домам. И скажи французскому послу: пусть сегодня же возвращается в Париж. Я больше не желаю и слышать о браке.
Когда весть о Варфоломеевской ночи, как ее теперь называли, распространилась по Англии, в ответ поднялась волна ненависти против короля Карла, Екатерины Медичи и всех католиков. Елизавета тоже гневно клеймила католических злодеев, но это было все, что она могла сделать.
– Я не решаюсь призывать к отмщению за убитых гугенотов, – виновато говорила она на заседании Тайного совета. – Нам нужен союз с Францией. Я иду против своих принципов, веры, человеческого сострадания, но я не в силах ничего предпринять. Из политических соображений я вынуждена лицемерить. Подскажите, чем я могу облегчить мою взбаламученную совесть?
– Я бы посоветовал вашему величеству начать тайную отправку оружия тем протестантам, что остались во Франции, – сказал Бёрли.
– Да, я это сделаю, – согласилась Елизавета, стараясь не заплакать. – Клянусь перед Богом: я сделаю все, что в моих силах, чтобы их защитить. Зачастую дипломатия бывает действеннее, чем отправка армии. Но я была бы рада оказать им более ощутимую помощь.
Елизавета находилась в Оксфорде, когда Фенелон попросил об аудиенции. Он хотел изложить королеве официальное объяснение происшествия, имевшего место у него на родине. И он еще имел наглость называть кровавую резню «происшествием»! Королева промариновала его целых три дня, после чего приняла в зале с плотно задернутыми черными шторами. Черный цвет доминировал во всем: в убранстве стен, мебели и одежде придворных. Все это соответствовало обстановке глубокого траура. Присутствующие молчали, отчего казалось, будто французский посол только что пересек реку Стикс и попал в мир мертвых. Его окружали каменные лица. Он приблизился к Елизавете, чтобы поцеловать ее руку. Лицо королевы было бледным и мрачным.
– Сегодня, ваше превосходительство, я не могу сказать вам «добро пожаловать», ибо эти слова были бы неуместны, – холодно произнесла Елизавета, позаботившись, чтобы ее слышали все присутствующие. – Я надеюсь, король Карл сделает все, дабы восстановить в глазах мира свое доброе имя.
– Ваше величество, – затараторил посол. – Мой король раскрыл протестантский заговор против себя и своей семьи. Он был вынужден действовать быстро, иначе его могли убить. Уверяю вас, его величество не отдавал приказа убивать гугенотов.
«То, что не он, ты правду сказал, – подумала Елизавета. – Это затея его мамаши. А остальное – вранье. Не было никакого заговора, и не пытайся меня одурачить».
– Эта провокация не оправдывает волну насилия, захлестнувшую Париж и другие ваши города, – сурово сказала Елизавета. – Я плакала, читая отчеты о парижской бойне. И все добрые христиане не могли без слез слышать об этих ужасах. Но поскольку его величество – король и порядочный человек, я вынуждена принять объяснения вашего государя.
– Ваше величество, невозможно сказать лучше и точнее, чем сейчас сказали вы, – поклонился Фенелон. – Для его величества нет ничего важнее союза с Англией.
– Это меня успокаивает, – сказала Елизавета чуть менее суровым тоном. – Надеюсь, в грядущие недели ваш король сделает все, что в его силах, дабы устранить последствия этого чудовищного кровопролития. Хотя бы ради восстановления своей репутации, замаранной в глазах мира.
– Ваше величество, у меня есть все основания в это верить, – заявил Фенелон, зная, что король Карл и палец о палец не ударит. – А сейчас позвольте перейти к более приятной теме, то есть к вашему браку с…
– Я не желаю обсуждать мой брак сейчас, когда я безмерно скорблю по невинно убиенным гугенотам, – резко возразила Елизавета.
– Ваше величество, герцог Алансонский не принимал участия в этой резне. Он высказывался против убийства гугенотов.
– Я очень признательна вам за это уточнение. А сейчас, господин посол, не смею вас задерживать.
Фенелону не оставалось иного, как только откланяться и уйти. При возросшей испанской угрозе Франция тоже была заинтересована в союзе с Англией. Бог свидетель, Фенелон так усердно готовил почву для брака Елизаветы и Алансона. Но сейчас наступили внезапные заморозки, и понадобится время, прежде чем Елизавета достаточно оттает и можно будет возобновлять переговоры.
1573
Слухи про отношения королевы и графа Лестера никогда не исчезали совсем. Придворные и слуги продолжали шептаться, что они тайно поженились, родили детей или бесстыдно сожительствовали. Тайный совет с пугающей регулярностью получал отчеты о подобных слухах, выискивал распространителей и наказывал все более суровым образом. Кого-то приговаривали к позорному столбу, иных отправляли в тюрьму, а наиболее злостным сплетникам даже отрезали уши.
Роберт часто жалел, что в этих слухах нет ни капли правды. Ему стукнуло сорок, а у него по-прежнему не было семьи. Не было детей, которые унаследовали бы его обширные владения и богатства. Что же касается сожительства – Роберт глубоко вздыхал, читая эту клевету, – он уже не помнил, сколько лет назад последний раз лежал с Елизаветой в одной постели. Ну не дурак ли он, что за все эти годы так и не удосужился хотя бы завести себе любовницу? Роберт бы так и сделал, если бы не сознание, что он предает Елизавету.