Вовка молчал. То ли задремал, то ли был очарован пением. А мне не хотелось входить. Хотя нет, мне очень хотелось войти. Когда жалеют твоего страдающего ребенка, когда его жалеют ТАК, по-настоящему, себе в ущерб - могла бы спокойно спать в своей постели, а не таскать его по комнате посреди ночи - странное, незнакомое чувство появляется... Сердце заныло от непонятных ощущений, которые не мог определить. И, прежде чем войти, понимая, что при мне она будет вести себя иначе, чем с ним наедине, я заглянул в приоткрытую дверь.
Она - в пижаме своей сексоустойчивой с распущенными волосами - все так же ходила по комнате, напевала, прижимая моего сына к себе обеими руками. Он, совершенно точно, не спал - как обезьянка оплел её ногами и руками и даже гладил по волосам! С трудом проглотив болезненный комок в горле, я вошёл в комнату, вспомнив, наконец, что некрасиво подглядывать.
- Наташ, я не в курсе, как обезболы эти выглядят! Давай его мне, а ты посмотри!
- Пойдешь к папе? - спросила она, заглядывая Вовке в лицо.
И паршивец маленький отрицательно покачал головой, зыркнул на меня и снова положил ей на плечо голову! Да, Плетнёв, не тебя одного мучает желание потискать Шевцову! Сыночек-то весь в отца!
- Высыпай на пол, - скомандовала она. - Мы сами всё найдем.
Я высыпал. Они присели на пол. Точнее присела только она и начала перебирать лекарства, а Вовка с плеча тоскливо рассматривал меня, словно я - не отец его, а незнакомый предмет мебели.
- Больно тебе, сынок? - погладил его по коротко стриженной голове.
- Угу.
- Скоро перестанет, я обещаю. Таблеточку только выпьешь. А завтра папа к доктору отвезет, доктор полечит и болеть вообще не будет! - ласково уговаривала Шевцова.
- Не хочу к доктору! - буркнул Вовка. - Он будет укол делать!
- Зачем сразу укол? Может, он просто кремом специальным помажет?
Таблетки были найдены. Безо всякого сопротивления выпиты. И еще полчаса она носила его взад-вперед по комнате. Я сидел на кровати, борясь со сном, навевающимся ее монотонным хождением. Ванька крепко спал, разметав руки и ноги в центре кровати - намаялся. Семь часов Коля ходил сам и заставлял ходить детей вокруг костра, когда бензин в машине закончился, справедливо считая, что в движении сложнее замерзнуть. Устойчивый запах дыма стоял в комнате, и сами мальчишки казались закопчеными, грязными, хотя в маленькой деревушке, где спасателями был развернут пункт помощи для застрявших вчера на трассе, их как могли умыли. Ничего, завтра искупаю, переодену, будем ёлку наряжать...
Меня внезапно накрыло понимание того, что детей моих могло уже не быть в живых! До этого, в пути, я, конечно, думал о таком исходе. Хоть и гнал страшные мысли прочь. Но думал. И понять не мог, что буду делать, если такое случится. А сейчас вдруг понял. Хоть всё и позади было и обошлось хорошо. Понял вдруг, что вся моя жизнь - работа бесконечная, переезды, разговоры, друзья, женщины - это всё неважно, это всё мелко и ненужно, если мальчишек нет. Смысл исчезает... А без смысла, зачем жить?
Не имея сил сидеть, в каком-то нервном напряжении поднялся с места, зашагал по комнате, обхватив руками голову - понимал, что у меня что-то типа отката, когда после ужасной опасности вдруг осознаешь, что все закончилось, что все в порядке. И в голове даже крутился какой-то подзабытый термин, такое состояние обозначающий. Всё понимал, но то ли от усталости, то ли по какой-то другой причине, успокоиться не мог.
Шевцова молчала. Посматривала на меня с беспокойством. Я ловил этот взгляд, но продолжал ходить по другой стороне комнаты. Ходил и тогда, когда, уложив заснувшего Вовку, она сделала шаг в мою сторону:
- Денис, ложись спать, - неуверенно позвала, кивая на детей. - Завтра будет трудный день.
Я покосился на таблетки, так и лежащие в центре спальни на коврике - может успокоительного выпить? Но потом вдруг подумал... И от мысли этой, как от крепкого спиртного, вдруг загорелось, обожгло внутри. Вот же оно - мое успокоительное! Неловко переминается с ноги на ногу, не зная, что делать дальше, то ли спать ложиться с нами, то ли в свою комнату бежать. И тело уже не слушало доводов разума, буквально кричащего о том, что Шевцовой отдохнуть нужно! Оно своей жизнью жило...
27 глава
Сколько сейчас? Часа два ночи? Больше? За окном - кромешная темнота. Снег всё также бьется в стекла, завывает за стенами. А в доме тепло. Мальчишки сопят на кровати. Денис мечется, словно тигр в клетке. И вместо блаженной расслабленности, вместо покоя, который в такую погоду, когда ты в безопасности и тепле, обычно накрывает, окружает человека, я тоже чувствую напряжение.
Что-то изменилось. Он - другой! Не такой, каким уезжал за детьми. Словно придумал что-то, словно сказать хочет. Что? Что мне пора бы к себе идти? Что я переборщила? Переиграла сейчас? Что слишком много взяла на себя? Дура! Носила мальчика и мечтала! Думала о том, что это - мои дети, что это - мой муж, волнуется, не ложится спать, что и моя девочка спит в соседней комнате. И от мыслей этих неуместных, никчемных, сладко замирало сердце. А от его непонятного, темного взгляда оно тут же неслось вскачь.
А потом, когда уложила ребенка, укрыла одеялом, поправив ножку так, чтобы боли не причинить, не могла решиться, как поступить - к себе пойти или остаться. И Денис молчал. А стоило только заговорить с ним, вдруг пошел на меня, заставляя испуганно отступать к стене.
- Денис! Что ты...
Как и предыдущей ночью молча вжал в стену, словно по-другому не умел, не мог... Только руки, лицо взявшие в плен, были нежными. Только губы, сухие, обветренные, шершавые, прижались ко лбу ласково.
- Спасибо тебе... Спасибо, правда... Я должен... Позволь я..., - сбивчиво зашептал на ухо.
Это что... Благодарит меня? Он думает, что я ради такой его благодарности сюда пришла? Или что я настолько изголодалась по сексу, что за простое человеческое участие меня благодарить таким способом нужно? А что? Я же вчера, как шлюха последняя, от пары движений его пальцев кончила! Вот и сейчас отблагодарит... Можешь расслабиться, Наташка, и получать удовольствие...
Изо всех сил уперлась в его грудь ладонями. Отметила про себя, что он, к счастью, в футболке, иначе ведь снова зависла, если бы к горячей коже прикоснулась.
- Не нужно.
Но он не слышал. Губы скользили по шее, вызывая сотни мурашек, отзываясь дрожью под коленями. А когда языком обвел мочку уха, на мгновение я забыла, что там сделать собиралась. И если бы промолчал, если бы просто ласкал, ничего не говоря, не смогла бы, наверное, о сопротивлении даже подумать, но он заговорил:
- Тебе понравится. Тебе хорошо будет...
И я взяла себя в руки. Отодвинулась, оторвалась от его губ и сказала с обидой:
- Если ты таким необычным способом меня отблагодарить хочешь, то мне твоей благодарности не нужно!
- Не понял, - и судя по взгляду, это было на самом деле так. - Отблагодарить? Хм, не-ет, Наташка, просто хочу... Благодарности здесь ни при чем! Необычным способом тоже бы не отказался. Но ты ведь так сразу необычным не дашь... Давай уже самым традиционным. Иначе загнусь от перевозбуждения...
- Дурак! - но, как ни старалась, улыбку сдержать не смогла.
- О, слушай! А давай я отблагодарю тебя. А потом ты меня. Я сейчас объясню, как, - и, вжавшись губами в ухо, зашептал, заползая горячими руками под футболку и медленно двигаясь вверх, к груди. - Мы к тебе пойдем. Я тебя языком ласкать буду. Потом ты мне минет сделаешь. А потом просто трахну.
От одних слов только я готова была растечься лужицей на полу. А пальцы накрывшие грудь, сжавшие соски, заставили подкоситься ноги. Вот как? Как мне может нравиться такая пошлость? Но нравилась! Так нравилась, что внутри все переворачивалось от неё! И хотелось всего, что он перечислил!
И казалось, при таких грубых словах, он и действовать грубо должен! Только губы его так нежно, почти невесомо коснулись моих губ, что я напрочь забыла обо всем на свете. И ждала только следующего прикосновения, наблюдая за его лицом сквозь прикрытые ресницы.
Такой красивый... Все в нём нравится - как прядки волос на лоб падают, как ресницы на щеках лежат, когда глаза закрывает, как щетина колет мой подбородок... Нравится, как язык исследует мой рот, сначала просто обводя линию зубов, а потом яростно толкаясь, примерно в том же ритме, который повторяют его бедра, вжимающие в развилку между моих ног каменный член...
- Папа! Что ты там делаешь?
От ужаса мои челюсти непроизвольно сжались и прикусили его язык. Плетнев застонал мне в рот от боли. Но, как я ни пыталась вырваться, не отпустил. Просто ответил Ване - голос у мальчика был другой, от Вовкиного, уже мне знакомого, отличался - я сразу поняла, кто, на этот раз, не спит:
- А я здесь... целую тетю Наташу.
- С ума сошел? - прошипела я. - Отпусти меня! И руки свои наглые вытащи уже!
- Детям врать нельзя. А руки мои тебе минуту назад очень даже нравились.
- Пап, - ребенок не отступил, и, судя по голосу, градус его любопытства рос. - А где ты взял тетю Наташу?
- Хороший вопрос... Где я тебя взял?
- И, главное, зачем взял? - добавила я. - И помни, детям врать нельзя!
28 глава. Алëна
В холле была поставлена ëлка. Украшена игрушками, увешана гарляндами - мы с Ингой постарались сегодня! Странно удивительный день - не понять, что в нём такого особенного - просто красивый дом, просто хорошие люди рядом, просто до Нового года девять дней... И пусть я сама давно уже не маленькая восторженная девочка, пусть в сказку не верится вовсе, но волнение невнятное, тревожное, щекочащее ладошки, заставляло то и дело судорожно выдыхать от напряжения...