13
Доктор Марк Астель работал вместе с братом. Тот был несколькими годами старше него и уже успел создать себе имя знающего адвоката. Вот уже больше года и имя Марка Астеля смотрело с квадратной латунной таблички сбоку от парадной на улице Волльцайле, 7: «Доктор Рихард Астель и доктор Марк Астель, дипломированные адвокаты. Гражданские дела, финансовые сделки и т. д., и т. п.». Он родился в семье коренных венцев и вырос в городе. Образование его было последовательным: средняя школа, университет, в возрасте двадцати двух лет он получил диплом — без особого труда, но и без отличия. Он ясно видел жизненный путь перед собой — в полном согласии с семейными традициями и собственным уравновешенным характером; так жил его отец, тоже адвокат, так живет его брат, так будет жить и он, доктор Марк Астель, тихой гражданской жизнью, без взрывов страстей и резких поворотов, жизнью мирной и обеспеченной. Судьба была благосклонна к нему даже во время войны. Он был взят в плен через несколько недель после призыва и всю войну провел в лагере военнопленных во Франции. Прошло уже шесть лет с тех пор как, вернувшись из плена, он стал работать вместе с братом, и все в его жизни было разумно и правильно, исключая отношения с Лоти Боденхайм, которая то отвергала его, то приближала к себе, повинуясь своим мимолетным настроениям, и не было никакой возможности добиться в этих отношениях определенности.
У него была собственная квартира на Карлсгассе: три комнаты, кухня и прихожая; эту квартиру, просторную и со вкусом обставленную, он получил от брата года два тому назад, когда тот женился и переехал в более просторное жилище.
Гости проследовали в гостиную, где в лицо им ударил особый, немного затхлый и прохладный, запах, свойственный нежилому помещению.
Обведя взглядом всю гостиную, словно желая показать, что она здесь впервые, Tea сказала:
— У вас приятная квартира, доктор! Если бы зависть была мне свойственна, я бы сказала, что завидую вам.
— Что не помешало бы мне, конечно, остаться в этой квартире и отлично себя здесь чувствовать, — рассмеялся в ответ хозяин.
Он поставил на стол пузатую бутылку бенедиктинского ликера и две бутылки муската, достав их из буфета с застекленными дверцами. Затем принес бокалы темно-синего стекла, с высокими ножками в виде цветочных стеблей, полную сигаретницу и разнообразное печенье, всегда припасенное у него для такого случая.
— Можно будет приготовить чай или кофе, если кто-нибудь захочет, — сказал он, садясь к столу.
Лоти сняла шляпку и легкое пальто и исполнила роль хозяйки, наполнив бокалы. «Она изменилась, Лоти, за последние месяцы, — подумал Гордвайль, наблюдая ее изящные движения. — Стала более уравновешенной». Почему-то ему было жаль, что она стала более уравновешенной. Лоти села рядом с Гордвайлем. Все чокнулись и выпили по бокалу, затем еще по одному. Быстро и незаметно гостиная сделалась уютнее, стеснение исчезло, и беседа полилась свободно и легко. Доктор Астель стал рассказывать анекдоты, по большей части бывшие чуть солонее, чем допустимо в женском обществе, но никто не обращал на это внимания. Он был хорошим рассказчиком, в нужных местах выделял голосом какие-то слова, так что соль шутки сразу становилась понятной. Все смеялись громко и раскованно, как будто кто-то сорвал с них невидимые оковы, но громче всех сегодня почему-то смеялся Гордвайль; его раскатистый смех продолжал звучать, даже когда остальные замолкали. И смеялся он не столько тому, что рассказывал доктор Астель, сколько просто оттого, что ощущал настоятельную потребность смеяться, просто так, без всякого повода, а сейчас для этого выдалась подходящая минута. Он сидел сжавшись, склонив голову на грудь, и весь содрогался от смеха. Всякий, кто увидел бы его, мог только поразиться, как это маленькое сухое тело может издавать столь громоподобный хохот… Tea откинулась на спинку стула, положила ногу на ногу, закинула руки за голову и смотрела прямо перед собой, на какую-то точку на карнизе. Лицо ее было красно. Лоти безотчетно вертела в руках пустой бокал, а доктор Астель продолжал говорить, играя сигаретницей.
Затем он поднялся, принес другие бокалы, больше размером, и разлил вино. Гордвайль одним глотком опустошил свой бокал, ни на кого не глядя, и вполголоса стал напевать какой-то мотив. Голова его была все время опущена.
— Эй, ребята! — вскричала Tea. — Что вы сидите как в трауре! Откуда эта черная меланхолия! Марк! (Лоти заметила, что Tea обратилась к доктору Астелю по имени.) Кролик! Мужчины, что с вами!
Гордвайль чуть приподнял голову и тупо посмотрел на жену. Он улыбнулся глупой обиженной улыбкой, больше похожей на гримасу плача. Доктор Астель запел народную песню. Обладая несильным, но приятным голосом, он пел хорошо, беспрестанно кивая огромным своим носом. Tea подпевала немного грубым голосом, иногда попадая не в тон и портя всю строку. Затем к ним присоединился и голос Лоти. Однако пели они без истинного воодушевления, как будто их кто-то нанял для этого, и, закончив песню, замолчали.
Гордвайль вдруг заговорил, и все повернулись к нему в изумлении, словно обнаружив вдруг, что немой наделен даром голоса.
— Мелочи жизни, понимаете ли, не воспринимаются всерьез… ни в малейшей степени… — по-прежнему не поднимая головы, выговаривал Гордвайль таким тоном, словно считая все сказанное само собой разумеющимся. — Я всегда придерживался этого мнения. И, однако, в них есть необходимость… необходимость… в отношении сути явлений… Да, так! Но, но если сама суть исчезает?.. — в затруднении Гордвайль поднял голову. — Тогда… тогда… Да, если исчезает сама суть?.. Плесните мне немного вина, доктор, хи-хи-хи!
Он сделал глоток и продолжал:
— Возьмем для примера ребенка… Ребенок есть вещь реальная, действительно существующая, с этим не поспоришь… И вот, когда у человека есть ребенок, он покупает ему игрушку… медвежонка, игрушечный поезд, машинку, р-редьку, да, именно так, черную редьку, хи-хи-хи! Дети любят черную редьку тоже!.. Для игр, ясное дело, исключительно для игр… Но если ребенка нет, так я и сам могу съесть редьку?! А если я ее совершенно не люблю? Итак… Доктор Крейндел обыкновенно говорит: «Там, где маленькие сидят, взрослым подобает стоять, по выражению Шиллера»… Хи-хи, он любит цитаты, доктор Крейндел! Это и Tea знает…
— Что ты несешь, кролик! — засмеялась Tea. -Дай-ка я тебя поцелую. Ты сегодня действительно мил!
И она потянулась всем своим длинным телом поцеловать Гордвайля, но он отпрянул назад, как человек, пытающийся защититься от удара.
— Только не это! — воскликнул он. — Только не это!.. Мы не для того здесь собрались, не так ли, доктор? Вы ведь мне друг, я знаю, хоть вы и хитроваты и немного пройдошливы, как все адвокаты… И даже отчасти тупы, не возражайте! Это так! — отрезал Гордвайль, ткнув вперед руку для пущей убедительности. — И тем не менее я вас люблю! Это вне всякого сомнения!
И он улыбнулся сам себе, видимо довольный.
Доктор Астель сказал со смехом:
— Эй, любезный мой Гордвайль, вы сегодня щедрой рукой расточаете мне славословия! Скрягой вас точно не назовешь!..
— Не стоит того, — ответил Гордвайль, как если бы не видел причины распространяться об этом. — Не стоит того!..
Он встал, обошел Лоти и стал с другой стороны от нее.
— Ну, Лоти, вы ведь чистая душа, давайте выпьем с вами за все хорошее, только мы, вдвоем!
Он взял чужой бокал и чокнулся о бокал Лоти. Та только взглянула на него глазами, полными сострадания, и не шелохнулась.
— Пейте, Лоти, — настаивал Гордвайль. — Неужели вы не хотите выпить со мной? Вы не можете так обидеть меня!
Та наконец сделала маленький глоток.
Tea прошептала что-то на ухо доктору Астелю, обняв его рукой за шею. Был слышен только его ответ: «Потом, потом!»
Гордвайль уселся на диване напротив и начал снова:
— Вы думаете, что я перебрал, сознайтесь! Всегда полагают о другом, что он пьян или безумен, так уж устроен мир!.. О-однако я всего лишь весел, очень весел! И, если захотите, я могу расхохотаться громко-громко, ха-ха-ха! Неплохо ведь, Теа?! Моя мать всегда говорила: «Ребенок должен играть с другими детьми и быть веселым!» И видите: я-таки весел… Конечно!.. А если кто-нибудь из вас хочет потанцевать, то я готов. Прямо сейчас!..
Он поднялся и подошел к Тее:
— Ты хочешь? Все, что тебе надо сказать: «Да, я хочу».
— Что? — рассмеялась та.
— Да ничего!.. Только веселиться… Потому что я люблю тебя, и ты это знаешь!
— Я нимало не грущу, кролик! Ты же видишь сам, что я весела!
— Хорошо, если так! Отлично! И ты ничего ни имеешь против меня? Все забыто?.. Понимаешь, я боялся, что ты затаила обиду на меня… Однако теперь все хорошо!..
— Не пейте так много, Гордвайль! — вскричала Лоти и вырвала бокал у него из рук. — Что с вами? Вы с ума сошли?!
— Я пить хочу, пить… Оставьте меня в покое!
Он схватил бутылку и поднес ее ко рту, но не успел отпить и глотка, как Астель вырвал ее у него из рук.
— Полно вам, Гордвайль, стыдитесь! В этом доме пока что пьют из бокалов, а не из бутылок.
Гордвайль усмехнулся как победитель:
— Не стойте на пути!.. Никогда!.. Знаете, доктор, давайте выпьем еще по бокалу, а потом вы сыграете нам на пианино, хорошо?! Ибо мы хотим танцевать, я и Tea, хи-хи…
Вдруг оказалось, что Лоти тихо плачет на своем месте. Поначалу никто не замечал этого, но теперь все увидели, что все ее тело содрогается от рыданий. Она закрыла глаза руками, между ними были видны красные полные губы и тоненькие дорожки слез по обе стороны рта. В этот миг часы на башне церкви на Карлсплац отрывисто пробили двенадцать раз, словно вынося не подлежащий обжалованию приговор. Доктор Астель сорвался с места и, подбежав к Лоти, преисполненный жалости, стал гладить ее по спине и волосам, как успокаивают ребенка.
— Что с вами, Лотерл? — словно уговаривал он ее. — Кто причинил вам зло? Ну-ну, не надо… право, не надо. Вам плохо? Это пройдет. Прямо сейчас пройдет!