Изабель листает большую оранжевую папку и останавливается на странице, исписанной мелким почерком.
– В этом-то и вопрос. Я еще до конца не поняла; считается, что у секты есть вот эти признаки. – Она зачитывает по пунктам: Запрет на сообщение какой-либо информации об организации тем, кто в ней не состоит. Наличие нетрадиционных целей или вероучений. Наказание за выход из организации. Наличие харизматичного лидера. Обязанность членов организации безвозмездно работать на нее и жертвовать личную собственность и деньги. По-моему, самые интересные пункты второй и четвертый.
– Тогда получается, что католическая церковь тоже секта? – спрашиваю я. – Харизматичный лидер, пожалуйста – папа, и изгнать могут, если правила не выполнять.
Изабель хмурится.
– Нет. Если какая-то организация существует уже очень долго или становится суперпопулярной, вряд ли ее можно назвать сектой. Еще секта стремится во что бы то ни стало удержать своих последователей, а католическая церковь лучше потеряет часть прихожан, чем будет терпеть в своих рядах тех, кто категорически не согласен с ее учением. И еще – у церкви благородные цели: благотворительность, всякие добрые дела и ценности традиционные.
– А мормоны? – спрашивает Конрад, направляясь к столику с перекусом.
– Мормоны не запрещены законом. У них есть странные ритуалы, но то же самое можно сказать о любой мировой религии.
Конрад возвращается с бумажной тарелкой и двумя баночками колы и садится на один стул ближе к Изабель.
– Закон – вещь относительная, – замечает он, протягивая ей одну из баночек.
Изабель берет печенье с тарелки Конрада, и тот, похоже, доволен. Несмотря на некоторую зацикленность на деньгах, что в его случае объяснимо, он – хороший парень.
– Каково было жить в Сан-Франциско, когда тут действовал «Храм народов»[23]? – спрашивает меня Конрад, очевидно пытаясь произвести впечатление на Изабель.
– А мне, по-твоему, сколько лет? – ухмыляюсь я.
– Ну, пятьдесят. – Он пожимает плечами.
– Не-а, – улыбаюсь я. – Я был еще совсем маленьким, когда Джим Джонс переехал со своими последователями в Гайану. Но помню, что родители говорили про семью знакомых, которые погибли в Джонстауне[24]. – Мне вспоминаются фотографии, опубликованные по случаю годовщины того трагического события несколько месяцев назад: разросшиеся джунгли почти не оставили следа от поселения, где когда-то жил Джонс со своими последователями.
– Радует то, что сейчас секты не так популярны, как раньше, – говорит Изабель. – Я думаю, это благодаря интернету, ну и вообще тому, что информации больше стало. Сектам приходится очень стараться, чтобы изолировать своих членов.
Пока подходят остальные ребята – Эмили, Маркус, Мэнди и Тео, – я раздумываю о том, о чем мы только что говорили. Если опираться на определение Изабель, «Договор» – не секта. Да, Орла – влиятельная фигура, но цель «Договора» совпадает с традиционными ценностями. Фактически она – буквально воплощение традиционных ценностей. Кроме того, насколько мне известно, «Договор» не требует от своих членов денежных взносов. Даже наоборот, если вспомнить крутые вечеринки, персональных инструкторов и возможность съездить куда-нибудь отдохнуть на выходные. С другой стороны, по нескольким пунктам «Договор» подходит под определение секты: о нем нельзя никому рассказывать, и, если вступишь в него, выйти будет нелегко. Однако миссия «Договора» совпадает с моей главной целью в жизни: счастливый брак с любимой женщиной.
Конрад достает из рюкзака книгу и показывает на обложку.
– У нашего преподавателя правые взгляды. Хочет, чтобы мы «Источник»[25] прочитали. А я не буду.
– Ну почему же, попробуй, – предлагаю я.
Изабель с отвращением косится на книжку.
– Зачем нам читать эту страшную фашистскую пропаганду?
– Книга страшная, да, но не в том смысле. Страшное в ней только то, что со многим можно согласиться.
– Ну, раз вы так говорите, – тянет Конрад, а сам перемигивается с Изабель. Значит, они заодно в этом вопросе. И когда я успел стать поборником авторитаризма?
Каждый раз, когда по улице проезжает велосипед, я внутренне сжимаюсь и судорожно пытаюсь припомнить, не сделал ли я чего такого. Обычно «железный конь» проносится мимо нашего дома куда-то в сторону улицы Кабрильо. Однако сегодня, в среду, он останавливается возле нас, и я слышу устрашающий стук велосипедных туфель по ступенькам крыльца.
Курьер тот же самый.
– Вы, ребята, не даете мне расслабиться.
– Извини. Пить хочешь?
– Конечно.
И вот он уже в доме. Кладет конверт на столик в прихожей, адресом вниз, чтобы я не видел, чье на нем имя.
Я наливаю шоколадного молока. Достаю пачку печенья. Курьер усаживается за стол. Из вежливости я тоже сажусь рядом, хоть мне и не терпится поглядеть, кому адресован конверт.
Курьер пускается в долгий рассказ о том, что к нему только что переехала подружка из Невады. Я слушаю его, и мне не хватает духу сказать, что, наверное, у них ничего не получится. Уж очень многое говорит против. Из-за сумасшедших цен на жилье подружка стала жить у него. Он признает, что все произошло слишком быстро, что он был не совсем готов к этому шагу, но она поставила ему ультиматум: или он берет ее с собой в Сан-Франциско или между ними все кончено. Неготовность жить вместе плюс ультиматумы… ни к чему хорошему это не приведет.
Как только за курьером закрывается дверь, я хватаю конверт – и застываю. На нем мое имя. Мне тут же становится стыдно: я должен радоваться, что письмо мне. Джоанна говорила, что нужно постараться отвлечь внимание «Договора» от Элис. Единственный проступок, который приходит мне в голову, это то, что я забыл про ежемесячный подарок. Хотя не исключено, что сделал и что похуже. Например, ездил в «Хиллсдейл».
Звоню Элис. Сначала удивляюсь, что она отвечает сразу же. Потом вспоминаю: «Всегда отвечайте на звонок супруга/супруги». У них там сегодня слушание по нашумевшему делу о начальнице, которая в прошлом году ударила практикантку. В присутствии всего коллектива начальница стала кричать на практикантку за то, что та недостаточно быстро управлялась с компьютерной программой. Окончательно разозлившись, она отпихнула ее в сторону, и бедняжка упала, ударившись головой об стол. Кровищи было…
В трубке шум.
– У нас пять минут перерыва, потом «зоопарк» продолжится, – говорит Элис. – Так что давай быстрее.
– Курьер приезжал.
Долгое молчание.
– Черт. Ненавижу среду.
– Письмо мне.
– Странно.
Мне только кажется или она не очень удивлена?
– Еще не смотрел, что там, хотел сначала позвонить тебе.
Я открываю конверт, внутри один листок бумаги. В трубке слышно, как помощница Элис что-то ей говорит.
– Читай, – нетерпеливо просит Элис.
– Дорогой Джейк, – читаю я. – Время от времени мы приглашаем друзей принять участие в беседах как на общие, так и на конкретные темы. Такие беседы помогают Комитету получать и правильно оценивать сведения, касающиеся одного или нескольких членов нашей организации. Данный документ носит пригласительный характер, однако мы настоятельно рекомендуем вам приехать и оказать Исправительному комитету необходимое содействие. Достижение вашей цели – наша общая цель.
– Называется, попробуй не приехать, – настороженно произносит Элис.
Я читаю мелкую приписку внизу.
– Я должен явиться в аэропорт сегодня вечером в девять.
– Поедешь?
– Разве у меня есть выбор?
В трубке снова шум. Я жду, что Элис станет меня отговаривать, но она отвечает:
– Пожалуй, что нет.
Я швыряю письмо на стол и иду на работу. Не надо было домой на обед приходить.
Профилактическая консультация с детьми предподросткового возраста немного отвлекает меня от мыслей о письме. Поведение детей десяти-двенадцати лет труднее всего оценивать, приходится обращать еще больше внимания на каждую реплику и невербальный знак. Мотивы взрослых обычно проще понять, с детьми же сложно потому, что они еще сами не осознают своих мотивов.
После консультации чувствую себя очень уставшим и выхожу прогуляться. Покупаю последний лимонно-шоколадный кекс-скон в пекарне. На работу возвращаюсь, полный решимости ехать вечером в аэропорт. Лучше сделать то, что просят, чтобы не привлекать к себе внимания. То, что я люблю Элис, сомнений в «Договоре» не вызовет, но если там примутся под лупой рассматривать все, что я сделал или не сделал, то пусть подозрение падает на меня одного.
Эвелин хмурится, когда я сообщаю ей, что завтра не приду на работу. С ужасным чувством отменяю завтрашние встречи с клиентами.
Дома складываю в дорожную сумку туалетные принадлежности, смену одежды – приличной, но не слишком официальной. Когда в семь тридцать приезжает Элис, я уже сижу в синем кресле. Собранная сумка стоит рядом на полу.
– Значит, едешь, – констатирует Элис.
Разум говорит мне, что нечего туда бежать по первому зову. Но я не хочу потом разбираться с последствиями, если не поеду.
Элис стоит передо мной, кусая ногти. Мне бы какой-то знак, что она гордится мной или хотя бы благодарна за то, что я собираюсь сделать ради нас. Как ни странно, она, похоже, сердится. Не на «Договор» – на меня.
– Наверное, ты что-то нарушил.
– С подарком опоздал, – отвечаю я. Потом спрашиваю открыто: – Откуда они узнали?
– Боже мой, Джейк! Думаешь, я им сказала? Нет, тут что-то другое. – Она смотрит на меня укоризненно, будто ждет, что я сознаюсь в каком-то преступлении, но я улыбаюсь и говорю:
– Моя совесть чиста.
Элис даже не переоделась. Не обняла меня и не поцеловала.
– Я тебя отвезу.
– Переоденешься?
– Нет. – Она смотрит на часы. – Лучше выехать прямо сейчас.
Такое чувство, что она хочет поскорее от меня избавиться.