Машин на дороге мало, у нас есть время, чтобы перехватить по буррито в кафе.
– Пожалуйста, скажи, что у тебя был плохой день на работе, – говорю я, ставя соус гуакамоле и две баночки пива на столик. – Неужели я заслужил чем-то такую холодность?
Элис окунает чипс в гуакамоле и медленно жует.
– Слушание прошло паршиво. Обвиняемая назвала меня нахалкой. Жуткая стерва. Дай письмо.
Я достаю конверт из сумки. Пока Элис читает, я забираю буррито на стойке. Вернувшись, я вижу, что Элис доела гуакамоле и чипсы. Ерунда, просто на нее не похоже. Она знает, как сильно я люблю гуакамоле.
Элис складывает письмо несколько раз и возвращает его мне.
– Вряд ли что-то серьезное. За тобой не прислали громилу на внедорожнике и не утащили в пустыню.
– Боже, Элис, ты как будто разочарована.
– Ты ведь ничего не нарушил?
– Нет.
– А если бы нарушил, я бы знала. – Она делает большой глоток пива. Потом смотрит мне в глаза, и, улыбнувшись, говорит «голосом Дарта Вейдера»: – Весь свод правил сводится к одному правилу: никаких секретов от супруги… Ты ведь мне обо всем рассказал?
– Конечно.
– Тогда все хорошо, Джейк. Поехали.
Огни в аэропорту не горят. Мы с Элис сидим в машине и разговариваем. В ее голосе больше нет раздражения и укоризны, ко мне будто вернулась моя Элис. Может, я просто неправильно понял ее сегодня. В восемь пятьдесят шесть в окне аэропорта зажигается свет, и на взлетной полосе загораются огни. Я чуть-чуть опускаю стекло и слышу гул самолета в небе. Он разворачивается над океаном и идет к взлетно-посадочной полосе. В одной из машин на парковке загорается свет. Это хетчбэк «мазда».
– А это не Чака и Евы машина? – спрашивает Элис.
– Черт. Как думаешь, кто из них влип?
– Чак, конечно.
Самолет катится по взлетно-посадочной полосе. Из «мазды» выходят Чак с Евой. Неловко обнимают друг друга, потом Ева пересаживается на водительское место. Мы тоже выходим из машины. Я целую Элис, а она крепко меня обнимает.
Мы с Чаком доходим до ворот одновременно. У меня в руках сумка, а у Чака с собой ничего нет.
– Друг, – приветствует он меня, пропуская первым в ворота.
– Здравствуй, друг, – с трудом выдавливаю я.
В самолете опускается трап.
– Друзья, – с австралийским акцентом говорит пилот.
Я поднимаюсь по трапу и занимаю сиденье сразу за кабиной пилота. Чак садится на ряд дальше меня. Самолет очень хороший: с каждой стороны по ряду кожаных кресел, сзади бар с напитками, в карманах сидений журналы и газеты.
– Может немного потрясти, – предупреждает пилот, втягивая трап и закрывая дверь. – Хотите кока-колы или воды?
Мы оба отказываемся. Чак берет «Нью-Йорк таймс» и погружается в чтение, а я закрываю глаза, приготовившись подремать. Хорошо, что я выпил пива, а то не уснул бы. Просыпаюсь я через час от лязга шасси. Самолет садится на неровную взлетно-посадочную полосу.
– Хорошо отдохнул? – спрашивает Чак.
Настроение у него, похоже, улучшилось.
– Мы там, где я думаю?
– Другого Фернли нет. Хорошо, что тебе удалось поспать. Силы понадобятся.
Черт.
Мы едем по летному полю и останавливаемся у электрифицированного забора. Минуты через две дверь в самолете открывается и раскладывается трап.
– Ну все, началось, – говорит Чак.
К нам идут мужчина и женщина в темно-синих рубашках и брюках. Мужчина отводит Чака в сторону и велит ему встать на желтую линию и поднять руки. Потом обследует его металлодетектором и на удивление тщательно обыскивает. Чак стоит неподвижно. В Фернли он явно не впервые. Мужчина завершает обыск и надевает на Чака широкий кожаный пояс, к которому прикреплены наручники и наножники. Я морально готовлюсь к тому же самому, однако меня не трогают.
– Готов! – кричит охранник.
Раздается громкий гудок, половинки ворот разъезжаются.
Чак заходит внутрь, будто уже знает, что и куда, охранник идет за ним следом. Мы с охранницей стоим и смотрим. Видимо, есть какая-то определенная процедура, но я понятия не имею какая.
Чак идет по длинной желтой линии, которая ведет к массивному бетонному зданию. Сторожевые вышки, двойной забор с колючей проволокой, прожекторы – и правда тюрьма. Я поеживаюсь. Еще один гудок, и Чак с охранником исчезают в здании. Дверь с грохотом захлопывается за ними.
Охранница с улыбкой поворачивается ко мне.
– Добро пожаловать в Фернли, – говорит она приветливо.
Мы с ней идем к гольфкару, который все это время стоял слева от нас. Я кладу сумку на заднее сиденье. Мы объезжаем весь тюремный комплекс и сворачиваем на длинную, вымощенную плитками дорожку. Элис говорила, что тюрьма большая, но на самом деле ее размеры просто поражают. Гольфкар останавливается у здания, больше похожего на чей-то особняк, чем на тюрьму. Если с той стороны, откуда мы приехали, сплошь заборы и бетонные плиты, то здесь – тенистая аллея, ярко-зеленая лужайка, теннисный корт и бассейн. Охранница выходит из гольфкара и берет мою сумку.
Внутри здание похоже на гостиницу. За блестящей стойкой ресепшена цвета красного дерева стоит молодой человек в униформе – двубортном темно-синем пиджаке с нелепыми погонами.
– Джейк?
– Признаю́ свою вину, – выпаливаю я и тут же жалею о неуместной шутке.
– У вас номер люкс. – Молодой человек подвигает ко мне листок с отпечатанным текстом. – Вот программа мероприятий на завтра и карта комплекса. Пользование сотовой связью ограничено, поэтому если вам понадобится позвонить, предупредите меня заранее, и я организую вам звонок из зала совещаний. – Он набрасывает схему коридоров на листке бумаги и прочерчивает на ней путь до моего номера. – Мы дежурим круглосуточно семь дней в неделю, если что-то понадобится, не стесняйтесь, подходите.
– А ключ? – спрашиваю я.
– Не нужен. У люксовых номеров нет замков.
Меня тянет спросить, чем, черт побери, я заслужил люкс, но вряд ли стоит. Вообще, все это более чем странно. Если бы меня отвели в тюрьму в наручниках, как Чака, я бы меньше дергался.
В лифте даже люстра есть. Я оглядываю потолок в поисках камеры. Вот она, в углу. Номер триста семнадцать – в самом конце длинного коридора с красной дорожкой. В просторной комнате огромная кровать, плоский телевизор. Окна выходят на теннисные корты и бассейн. Света мало, в окно хорошо видно россыпь звезд на небе. Я виновато думаю, что с Элис тут обращались намного хуже.
Ложусь на кровать и включаю телевизор. Пощелкав по каналам, понимаю, что антенна настроена только на европейский спутник. «Евроспорт», четыре канала «Би-би-си», документальный фильм про ирландский картофельный голод, специальный репортаж из балтийских стран, старинные «Монти Пайтоны» и трансляция с чемпионата по гигантскому слалому в Швеции.
Читаю программу, которую мне дали внизу. Оказывается, я должен спуститься в холл в десять утра. Дальше просто «встреча с десяти до двенадцати», потом ланч, потом еще два часа встреч. Мне было бы спокойнее, если бы где-то было написано: «Обратный рейс в три часа дня».
Два часа пялюсь на какой-то футбольный матч и засыпаю. Из страха проспать встаю в шесть. Только я выхожу из душа, как раздается стук в дверь. Под дверью стоит поднос с тостами, чашкой горячего шоколада со взбитыми сливками и международной версией «Нью-Йорк таймс».
Надо бы выйти и исследовать здание, но мне слишком тревожно, так что я остаюсь в комнате. Интересно, что сейчас делает Элис? Скучает ли по мне?
В девять сорок четыре, одетый в черные брюки и белую рубашку, я спускаюсь в холл. Ко мне спешит администратор с еще одной чашкой горячего шоколада и предлагает сесть. Я опускаюсь в мягкое замшевое кресло и жду. Ровно в десять в холл входит мужчина и, подойдя ко мне, представляется:
– Гордон.
Среднего телосложения, черные волосы, тронутые сединой на висках. Очень дорогой костюм.
Я встаю и пожимаю его протянутую руку.
– Приятно наконец-то познакомиться. Столько читал о вас.
– Надеюсь, только хорошее, – натужно улыбаюсь я.
– В каждом из нас есть и хорошее, и плохое, – подмигивает он мне. – Вы тут уже осмотрелись?
– Нет, – отвечаю я, жалея, что несколько часов просидел в номере.
– Очень зря. Место необычайно интересное.
Мне никак не удается понять, в каком Гордон расположении духа и какого он возраста. Ему может быть и пятьдесят пять и гораздо меньше. У него ирландский акцент, но лицо загорелое, так что понятно, что в Ирландии он не был уже давно.
Мы идем по лабиринту коридоров и поднимаемся на четыре лестничных пролета. Наверху опять длинный коридор с окнами по обеим сторонам. Он похож на переход между двумя мирами, в одном из которых есть отель, аллея, лужайка, бассейн, учебное поле для гольфа и что-то вроде спа-салона. Территория отеля с трех сторон огорожена высокой стеной, на которой нарисованы умиротворяющие картинки: пляжи, море, небо. Стена такая высокая, что даже сверху не видно то, что за забором. По другую сторону перехода – совершенно противоположный пейзаж: длинное здание тюремного комплекса, электрифицированные заборы, сторожевые вышки, бетонные дворики, люди в серых робах, медленно бредущие в пыли. А за всем этим бескрайняя пустыня. Тюрьма выглядит уродливо и жутко, но простирающаяся за ней пустыня пугает еще больше. Даже если не брать в расчет заборы и охранников, далеко отсюда не убежишь.
Гордон набирает длинный код на цифровой панели, и дверь открывается. Красная дорожка и живописные виды сменяются казенными зелеными стенами. Гордон вбивает код на следующей двери и пропускает меня вперед. Неожиданно из какого-то темного бокового коридора к нам выходит мужчина помоложе в серой униформе. Я поеживаюсь, чувствуя у себя на шее его дыхание. Мы идем все дальше куда-то в глубь бетонного здания. Я следую за Гордоном, а охранник – за мной. Через одинаковые отрезки пути перед нами вырастают двери. Каждый раз Гордон вводит код, дверь открывается и с лязгом захлопывается позади. Такое ощущение, что мы направляемся в самый центр тюрьмы. Каждый раз при звуке захлопнувшейся двери у меня возникает чувство безысходности.