Словно в замедленной съёмке, Виталя видел, как встречные машины в панике одни тормозят, другие с помощью виртуозной рулёжки уходят от удара, освобождая ему путь в глубокую тёмную реку. Он летел и понимал, что сделать уже ничего не может. Впереди тонкая решётка — символическое ограждение, которую двухтонный Проходимец пробьёт, как тяжёлая бита тоненькое стекло. Виталя пытался затормозить, но сила инерции оказалась сильнее. Тогда он зажмурился и сказал себе, что не умрёт. Ни за что, ни за какие коврижки.
Удар о решётку тряхнул его в кресле, швырнул на руль. Страх исчез, растворился, пропал. Осталось спокойствие и редкая трезвость мыслей. Он вдруг совершенно отчётливо припомнил весь инструктаж для тех, кто тонет в воде за рулём. Виталя открыл глаза и обнаружил себя летящим над городом.
Это было красиво: чёрное звёздное небо, искрящийся на том берегу разноцветными огнями город, сбоку мост, пульсирующий движением, будто ничего такого секунду назад там не произошло, а внизу — полированная, ловящая отражение летящего Проходимца водная гладь.
Город отдыхал, веселился, грустил, суетился — жил, и городу не было дела до летающего объекта с бабочками на борту.
Ладно бы умирать Гранкину просто не хотелось, он не имел на это никакого права! Виталя покрепче вцепился в кресло и удар о воду пережил почти безболезненно. Потом в голове что-то с чем-то сцепилось, дало нужный контакт, и с чёткой последовательностью Виталя стал командовать сам себе:
«Не бойся и жди, когда машина скроется под водой».
Он терпеливо дождался, когда Проходимец уйдёт под воду. В салоне стало абсолютно, невыносимо темно — вода давала другую темень, не такую, как воздух. «Выколи глаз», — называла такую темноту Галка.
«А теперь открывай окно», — приказал себе Гранкин. Он нащупал нужную кнопку, но вспомнил, что стекло с его стороны в трещинах и вряд ли откроется. Он перекинулся на пассажирскую сторону и опустил стекло там. Вода, как оголодавший зверь, ринулась злым потоком в салон. Гранкин успел глубоко вздохнуть и задержать спасительный кислород в лёгких.
«А теперь, ирод, жди, когда салон весь заполнится», — приказал вдруг злой голос Галки.
«Да, жду я, Гал, жду!» — стал по привычке оправдываться Виталя. Он дождался, когда вода взяла его в душный, холодный плен, и без проблем, рыбкой, вынырнул в открытое боковое окно.
Плавал он хорошо. Как рыба в воде плавал Виталя Гранкин. Особенно под водой. Грудь, правда, немного побаливала от удара о руль, но это было такой ерундой!
Ерундой было и то, что берег оказался далековато, а течение сильновато.
Зато вода была тёплая. Такой тёплой она бывает только в июле.
Течение отнесло его далеко, почти за город. Виталя выбрался на покатый берег, плюхнулся на песок, и долго лежал, хватая ртом воздух и пытаясь восстановить дыхание. Не то, чтобы у него не осталось сил, нет — если понадобилось бы, он проплыл ещё столько же, просто нужно было привыкнуть, что жизнь продолжается.
Полежав, он встал, вышел на дорогу, и поймал такси, пообещав доплатить таксисту, за испачканный мокрой одеждой салон.
Дома его встретил радостный лай. Виталя открыл ключом дверь и недоуменно уставился на чёрного лохматого пса. Пёс размахивал лохматым хвостом и всем своим видом показывал, что очень рад видеть Виталю.
— Слушай, я тут Джерри с собой прихватил. Ты не против? — Из кухни вышел профессор, вытирая вафельным полотенцем руки. — У-у-у-у! — осмотрел он Гранкина с головы до ног. — День, я вижу, прожит не зря. Как успехи, сыщик?
— Вань, я утопил Проходимца, — Виталя по стенке сполз вниз и уселся на пол. Джерри с удовольствием принялся лизать его мокрые джинсы.
— Да ну?! — удивился профессор. — И как тебе это удалось?
— С моста улетел в реку, — Виталя горестно обхватил руками лысую голову. — В меня стреляли, Вань! Здорово, что Проходимец оказался бронированным. Это меня спасло.
— Эх, жаль, не показал тебе там один рычажок! Если бы ты его дёрнул, то поплыл бы по речке, как на теплоходе. Ладно, не грусти, главное жив остался. Чёрт с ним, с Проходимцем! По большому счёту, это всего лишь груда железа. Скажи лучше, куда волосы дел?
— Сбрил, — Виталя поднялся и поплёлся на кухню. Иван Терентьевич с Джерри последовали за ним.
— И хорошо, что сбрил, и хорошо, что утопил, — бормотал профессор.
С палаткой в центре кухня казалась тесной, но очень уютной. Пахло жареным мясом, свежезаваренным чаем, и ещё чем-то, чем пахнет только в деревенских домах.
— А я на балконе мангальчик из кирпичей соорудил, и шашлыки пожарил, будешь? А ещё я самовар согрел, посуду помыл, и вино из одуванов в кастрюле бродить поставил. Вот только с лимонами тебя накололи, Вить. Ты где их брал, лимоны-то? В киоске у соседнего дома? Фальшивые оказались лимоны! Ну, я им дал, торгашам! Пошёл и пригрозил торгинспекцией. Они мне живо два фальшивых на килограмм настоящих бесплатно обменяли.
— Обменяли? — вяло удивился Виталя и присел на краешек табуретки.
— Да, а что? Зачем людей так дурить? Они думают, раз мужик один, без бабы продукты покупает, так он в них ни черта не соображает?! Ну, я им да-ал! А ещё к тебе тут парень заходил, Кирилл, звал на следующей неделе нас на рыбалку. Я сказал, что на следующей неделе я не могу, потому что в экспедицию уезжаю, а на этой — распожалуйста! Ты как? У тебя не появилось аллергии на воду? Ха-ха-ха! — рассмеялся своей шутке профессор.
— На этой неделе я не смогу, — промямлил Виталя.
— Я почему-то так и подумал. Кирилл всё хотел дочку твою посмотреть, а я сказал твоему другу, что твоё семейство в деревню укатило, воздухом подышать. Мы тут с ним чайку попили с вареньем, потом Сева к нам присоединился со своим Чарли.
— Какой ещё Сева? С каким ещё Чарли?
— Да сосед твой сверху со своею собакой.
— Барин?! Он пил здесь чай?!
— Почему барин? Нормальный мужик! У него какое-то мебельное производство своё. Представляешь, всё у него есть — деньги, квартира, загородный дом, жена-красавица, собака. А несчастный!
— Это ещё почему? — Витале было холодно в мокрой одежде, его заколотил мелкий озноб, но ответ на вопрос, отчего так несчастен «барин», был искренне ему интересен.
— Так сам подумай! Конкуренты его ненавидят, пакости строят. Жена неожиданно от него ушла. Свалила одним прекрасным утром в неизвестном направлении, не оставив даже записки. А собака у него всё время чешется! Он блох ей с утра до вечера травит, а она всё равно чешется!
— У неё аллергический дерматит.
— У кого? У жены?
— У собаки! — Виталя встал и, постукивая зубами, пошёл в ванную греться и переодеваться.
— А откуда ты знаешь, Вить? — удивился Иван Терентьевич.
— Знаю! В душе я, Вань, ветеринар, поэтому знаю.
— Мойся, грейся, переодевайся и за стол! — крикнул профессор. — Будешь мне всё рассказывать, а я буду тебя лечить!
Из ванны Виталя вышел, закутавшись в длинный махровый халат. Когда-то, в начале семейной жизни, Галка купила ему этот халат, но Виталя так ни разу его и не одел — что ж это за мужик в халате? Теперь халат показался ему символом уюта и счастливого домашнего бытия, как и самовар, только вместо Галки за столом сидел лысый профессор, у ног которого крутилась собака в надежде получить кусок шашлыка.
Иван Терентьевич не преувеличил, он действительно сложил на балконе из кирпичей мангал и пожарил самые настоящие шашлыки.
— Садись, ешь, пей и рассказывай. Особенно пей, — он придвинул Витале рюмку с водкой, — и непременно рассказывай. У тебя вид человека, которому необходимо поделиться своими проблемами.
— Да?! — Виталя влил в себя водку. Стало теплее, стало лучше, и знакомый комок подступил к горлу.
— Точно тебе говорю. Две лысых башки, одна из которых — профессорская, могут что-нибудь да придумать! — Иван Терентьевич тоже опрокинул рюмочку и впился зубами в дымящееся мясо.
— Вань, я нарыл что-то такое, за что меня захотели убить.
— Это я понял, сыщик. Ешь шашлык, ешь, без мяса мозг не работает, это я тебе как лауреат говорю.
— Мне Крылов встречу в гостинице назначил. Я приехал, а в меня прямо на стоянке стали стрелять. Хорошо, что я не успел выйти из Проходимца.
— Ха! Представляю, как кто-то расстроился! Палить из пистолета по Проходимцу — гнилое дело!
— В общем, я стал уходить, но мне сели на хвост. На Горбатом мосту какой-то микроавтобус попытался прижать меня к ограждению. Я хотел ударить его бортом, но манёвр не удался, он ушёл от удара и сам поддал мне под зад. Наверное, Вань, я хреновый водитель. Я пролетел через встречную, пробил ограждение и… улетел в воду. Всё. Проходимца больше нет.
— Да фиг с ним, — отмахнулся Иван Терентьевич, — у него всё равно в системе зажигания косяк был. У тебя есть мысли, кто тебя так прессует?
— Пока нет. Пока нет. Но я хожу где-то рядом. Раз меня хотят грохнуть, значит, я в шаге от разгадки, понимаешь?! Крылов чего-то очень боится. Он собирался рассказать мне что-то очень важное, но… не успел. Я думаю, его уже нет в живых.
Профессор громко присвистнул.
— Я даже в этом уверен, Вань. Я звоню ему ежесекундно, но он не берёт трубку. А ещё…
— Ну?! — Иван Терентьевич встал и, прихрамывая, заходил по кухне вокруг палатки.
— У Крылова была любовница. Хозяйка небольшой парикмахерской. Её убили сегодня днём, практически на моих глазах. Застрелили через открытое окно из пистолета с глушителем. Перед этим у неё был какой-то серьёзный, почти скандальный разговор с Крыловым. Я хотел расспросить её, она что-то знала, но не успел! Кто-то как будто специально не допустил моего разговора с ней! Вот, Вань, смотри, мой мобильник вроде бы с водозащитой, я сделал снимки. — Виталя достал телефон, пощёлкал нужными кнопками, и на экранчике возникла жуткая картинка со скрюченной на полу Яной Геннадьевной.
Профессор навис над телефоном, как внимательный коршун.
Крупный план, дальний, лужа крови, открытое окно, опять крупный план, самый крупный — только лицо и шея.