— Ты отличный боец, — пробурчала Ливия, когда они поднялись с земли.
— Ты тоже, — сказал Джеймс. — Впрочем, это меня почему-то не удивляет.
— Должен признаться, партизаны превращаются в настоящих виртуозов малых операций, — с гордостью проговорил Слон, возвращаясь назад по дороге и присоединяясь к ним. — Когда мы начинали, они без посторонней помощи даже винтовки зарядить не могли. Теперь вполне могут и меня кое-чему поучить.
Немецкие войска теперь перемещались по горным дорогам в основном к северу, подальше от фронта. Но пока шли грузовики с продовольствием и материально-техническим обслуживанием. Партизаны ждали момента, когда потянутся боевые дивизии. В лагере ощутимо чувствовалось напряжение, знакомая смесь оцепенения и страха, предшествующее всякому сражению.
Джеймс улучил момент, чтобы прогуляться с Ливией по лесу. Только там они могли оказаться наедине. Набрели на вишневое дерево, и за разговором лакомились плотными, сладкими вишнями. Ливия до сих пор никак не откликнулась на слова Джеймса о его желании вернуться после войны назад в Италию. Но он решил не давить на нее. И теперь обсуждались ее вновь обретенные политические воззрения.
— Во-первых, Италию нужно освободить. Затем надо, чтоб итальянский народ стал свободным, — толковала Ливия. — Фабрики и заводы должны принадлежать пролетариату, а не наоборот.
Джеймс съел еще одну ягоду. Манера Ливии говорить лозунгами с тех пор, как она примкнула к гарибальдийцам, несколько раздражала, хотя была понятна при сложившихся обстоятельствах.
— Ну, а если пролетариат не захочет ими владеть? — возразил он. — Или завладеет и станет расхищать?
— Рабочие воруют, потому что при несправедливой системе у них нет иного выхода, — уверенно сказала Ливия.
Тут она вспомнила, как было мерзко, когда обворовывали ее.
— Конечно, должны появиться руководители, — оговорилась она. — Партия должна обеспечить руководство народом.
— И эти партийные лидеры будут избираться народом?
— Демократия уже зарекомендовала себя, как порочный метод распределения власти.
— Ну да, уж Гитлер и это успел испоганить, — пробормотал Джеймс.
— Ну, хорошо, положим, будут выборы, — согласилась Ливия. — Все равно выиграют коммунисты, какая разница.
— Значит, ты за демократический коммунизм?
— Ну? И что в этом плохого?
— Просто я думал, что вы, коммунисты, ничего такого не признаете.
Вместе с тем Джеймс не мог не отметить, что демократический коммунизм — явление в чисто итальянском духе и что как раз в Италии это может сработать.
— Ну, а как насчет религии? Надо полагать, вы позакрываете, как Сталин, все церкви?
— Нет, конечно! — возмущенно возразила Ливия.
— Выходит, у вас будет католико-демократический коммунизм?
— Почему нет?
— Ну, а что если пролетариат не захочет предоставить своим женщинам права и свободы? — спросил Джеймс с невинным видом. — Надо полагать, вы согласитесь с его мнением?
— Если не захочет, — сказала Ливия, — то пусть повесится.
И спохватилась:
— Ты издеваешься надо мной?
— Помилуй Бог, — возразил он. — Как можно смеяться над итальянками, когда они такие серьезные!
Она ткнула его кулаком в плечо.
— Ой-ёй!
Джеймс отметил, что кулак у нее стал железный, и тело гораздо крепче, чем прежде. Ливия снова ткнула его.
— Больно же! — запротестовал он.
— И что ты мне сделаешь?
— Придется тоже тебе наподдать! — он слегка ткнул ее в плечо.
— Разве это удар! — фыркнула она. — Вот это — удар!
И уже гораздо сильней пнула его кулаком в другое плечо. На этот раз Джеймс уже перехватил ее руку, попытался заломить ей за спину. Между ними завязалась борьба. Ее смеющиеся глаза были так близко, а смеющиеся губы и того ближе, что не поцеловать их было невозможно. Он скользнул руками ей под безрукавку, и вдруг обнажились ее груди, бронзовые от солнца, и вот уже розовые, как мякоть инжира, соски, потянувшись навстречу его губам, мягко перекатывались под его зубами.
— Стоп! — сказала Ливия, чуть отстраняясь. — Хочу еще немного про политику.
— Ах, так! — сказал Джеймс, выпрямляясь. — Ну что ж, давай.
— Джеймс?
— Что?
— Я пошутила!
И снова прильнула к нему, выгнув спину и опять подставив ему груди, ее прохладные пальцы скользнули под пояс его брюк.
Чуть погодя, когда оба лежали обнаженные, и она делала ему что-то очень приятное, такое знакомое по воспоминаниям о полуденном Неаполе, именно он остановил ее руку.
— Вообще-то, есть одна мысль, — пробормотал он.
Она снова потянулась к нему губами.
— Какая?
Он стащил с вишневой ветки рубашку, на которой та в конце концов очутилась, расстегнул грудной карман.
— Не только сыр я с собой из Рима прихватил. Но и еще кое-что.
Ливия уставилась на пакетик презервативов у него в руке.
— Ага! — и бровь ее взлетела вверх. — Выходит, ты еще и спать со мной собирался?
— Не собирался. Надеялся, — сказал он смущенно. И тут заметил лукавое выражение у нее на лице. — Что, опять смеешься?
— Смеюсь, — ответила она, взяв и зубами разорвав пакетик. — Хотя я здорово на тебя зла.
— Это еще почему? — И у Джеймса перехватило дыхание: вынув презерватив, она натягивала его на член.
— Потому, что если б ты сразу, как появился, вот об этом сказал, — она скользнула ногой к его бедру, — не пришлось бы терять столько времени на всякую болтовню о коммунизме.
Потом они лежали, обняв друг друга в тени дерева, и пот потихоньку испарялся на коже. На животе у Ливии Джеймс заметил алое пятно, но, приглядевшись, понял, что это всего лишь след от вишни, раздавленной ее животом в момент страсти. Джеймс склонился, стал слизывать, и в тот же миг Ливия шевельнулась.
— Что ты делаешь?
— Ничего, — ответил он, продолжая свое занятие.
— Ничего, а я чувствую!
— Что ты чувствуешь?
— Чувствую… что приятно…
— Тогда я продолжу.
Он слизал всю без остатка прилипшую к ее коже мякоть вишни. Оглянулся. Вокруг на земле было полно вишен, он собрал две большие пригоршни.
— Ну, — сказал он, — как бы нам это употребить?
Одиночный немецкий истребитель кружил над головой в необъятном синем небе. Джеймс глядел на него, сонно приоткрыв глаза. Тревоги у него это не вызвало: их не было видно за густой листвой. Через пару минут самолет взмахнул крыльями и медленно скрылся.
Через день или два, подумал Джеймс, нас обоих может убить.
Он взглянул на Ливию, уютно свернувшуюся у него под мышкой, одна ее рука бережно обхватила его мошонку. Лопатки, выступали из спины симметрично, точно крылья бабочки. Когда все кончится, подумал он, надо бы ее подкормить. И улыбнулся противоречивости обеих мыслей. Сколько бы человек ни думал о скорой смерти, что-то в сознании отказывалось воспринимать это, как вероятность.
Он вспомнил себя, когда впервые появился в Неаполе, еще до встречи с ней. С грустью подумал, каким, наверно, невыносимо самодовольным сухарем он был.
— О чем ты думаешь? — сонно спросила Ливия.
— О Неаполе. А ты о чем?
Она легонько сжала в пальцах его мошонку.
— Я подумала, не было бы вот этих яичек, не было бы и войны, но и не было бы никакой половой жизни. Я все гадала, правильно ли поступил Бог, сотворив их? И решила, в конечном счете, он поступил правильно.
— Твоя мысль гораздо глубже двух моих, — отозвался Джеймс пораженный. Откинулся на спину. — Это, как жить на Везувии, верно?
— В каком смысле?
— В том, что нас могут убить в любой момент, но мы не знаем, когда.
Она перевернулась, упершись в землю локтями, заглянула ему прямо в глаза.
— Верно. И как тебе такая жизнь?
— Мне кажется, — сказал он, — что такая жизнь стоит десятка разных других жизней. Если только, конечно, прожить ее вместе с тобой.
После минутного молчания она встрепенулась:
— Джеймс!
— Что?
— Когда кончится война, если ты позовешь меня замуж, я скажу «да».
Слегка подумав, он заметил:
— Не вижу логики. Почему бы не сказать «да» сейчас?
— Во-первых, ты не предложил.
— Ливия Пертини, согласна ли ты выйти за меня?
— Нет.
— Но ты ведь только что сказала…
— Я сказала, «когда кончится война». Сейчас говорить «да» — плохая примета.
— Почему это?
— Ну, во-первых, нужно, чтоб у меня в кармане лежал кусочек железа, потому что железо бережет от сглаза. Потом нужно, чтоб мы оба были с покрытой головой, чтоб злые духи не видели, как мы счастливы. И вообще во вторник нельзя думать о женитьбе.
— Последнее ты выдумала.
— Ничего я не выдумала.
— Но я не вижу никакой логики в том, что…
— Если ты, Джеймс, собираешься на мне жениться, — сказала Ливия сонно, — тебе нужно про логику вообще позабыть. Да и вообще, уславливаться о женитьбе перед боем с немцами, значит просто-напросто искушать судьбу.
По дороге в лагерь они встретили Слона, старательно чистившего единственный имевшийся у партизан пулемет. Он бросил на Джеймса вопросительный взгляд, и Джеймс показал ему большой палец.
Позже Джеймс подошел к Слону, чтобы помочь.
— Я гляжу, у тебя с Ливией все в порядке? — спросил Слон.
— Более чем. — Джеймс сиял. — Она собирается ждать до окончания войны, а я думаю, мы скоро поженимся.
— Вот это здорово, поздравляю! Надеюсь, вы будете счастливы. — Слон умолк, орудуя над своим пулеметом. Потом бросил: — Думаю, ты в курсе насчет моих осложнений с Эленой. Насчет давно не объявлявшегося муженька то есть.
— Да… что-то такое она мне, кажется, говорила, — сбивчиво пробормотал Джеймс.
— Теперь Рим освободили, думаю, мы сможем навести кое-какие справки.
— Наверное. Хотя… э-э-э…, все сразу не делается. Видимо, время слегка упущено.
— Понимаешь, — продолжал Слон, — если она выйдет за меня, то никак проституткой оставаться не может. Согласись, от шлюхи обычно совсем не того ждут, чтоб она каждый вечер возвращалась домой к любимому мужу и готовила ему ужин. — Он поймал взгляд Джеймса. — У меня с давних пор была блестящая идея. Просто, казалось, она из разряда тех вещей, о которых лучше не говорить.