— Я уверен, ты что-нибудь придумаешь.
— Надеюсь. Жаль, что эта чертова война вот-вот окончится, — грустно сказал Слон. — Ты, понятно, на это смотришь совсем иначе. Но для меня это лучшие дни моей жизни. — Он осмотрел пулемет, который теперь был снова целиком собран. — Этой штуковине предстоит уложить не одного фрица.
Мало-помалу просачивание немецких подразделений на север превратилось в бурный поток. Передвигаясь преимущественно по ночам, — союзные истребители по-прежнему беспокоили их в дневное время, — они ринулись через горы, как будто прорвало плотину, оглашая темноту рычанием грузовиков и гулкой солдатской поступью.
— Не время, — сказал Дино. — Ждем пехоту.
И партизаны, затаившись, следили за тянувшейся мимо бесконечной процессией в серой униформе, выжидали.
Через два дня разведчики доложили, что с юга движется колонна пехоты.
Партизаны ждали до сумерек. Внезапное рычание, раскатившееся в замершем воздухе, возвестило о приближении колонны. Чуть погодя ему ответил птичий клекот.
— Войска, — сказал Слон. — Войска и грузовики. Судя по шуму, много.
— Удачи всем! — сказал Дино. — Ждите моего приказа.
Поступь приближавшихся войск стала громче, немцы неспешно шагали по долине. Вскоре их уже можно было разглядеть. В сгущавшихся сумерках немцы, как поток серой лавы, тянулись вверх по склону к тому месту, где их поджидали партизаны.
Головные грузовики уже почти миновали позиции партизан, и тогда Дино сказал:
— Давай!
В тот же миг из замаскированных окопов грянула винтовочная пальба. Немцы рассыпались и укрылись, кто как смог. И тогда другая группа партизан, засевшая на гребне позади немцев, открыла огонь, вынуждая противника двинуться назад. Правда, начальный успех был недолог. Бронемашина повела ответный огонь, а опытные и дисциплинированные немецкие солдаты стали формироваться в небольшие боевые единицы.
Если начало сражения было бурным и шумным, теперь все превратилось в сущий хаос. Атакующие стреляли не переставая, уже дула их винтовок светились в темноте, как раскаленная кочерга. Джеймс встревожено искал глазами Ливию, ее не было видно. И вот они уже врезались в немецкие позиции, и образовалась такая толчея, что уже не было возможности ни искать кого-то, ни думать ни о ком, кроме тех, кто был тут, справа и слева.
Джеймс услыхал знакомый вой, как зудение бензопилы, прорезавший шум сражения. Этот жуткий звук он знал по Анцио — заработал тяжелый пулемет «Шпандау». Распахнув боковины кузова грузовика «MG-42» где-то посреди колонны, немцы вели беглый огонь из пулемета, кося и своих, и партизан в лихорадочном стремлении переломить бой в свою сторону. Джеймс нырнул в ров и оказался рядом со Слоном.
— Этот «Шпандау» нам совершенно ни к чему, — бросил Слон. — Думаю, смогу его как-то уговорить. — Он вытащил из кармана немецкую мину. — Сейчас в любой момент им придется перезаряжать ленту.
— Я с тобой! — сказал Джеймс.
И стал поспешно вставлять в свой автомат новую обойму.
— Не стоит, — сказал Слон. — Может быть опасно. К тому же, тебе Ливию надо отыскать.
— Не дури! Тебе нужно прикрытие.
— Элене передай от меня привет, — сказал Слон, переваливаясь через край рва.
Чертыхнувшись, Джеймс впихнул обойму и двинулся следом, низко пригибаясь к земле, пуская вправо и влево короткие очереди. Внезапная резкая боль в левом плече откинула его назад. Но он видел, как Слон, подползая к огневой точке, швырнул гранату прямо в пулемет. Что-то вспыхнуло, и грузовик взлетел на воздух, превратившись в огненный шар, втянувший в себя немало немецких солдат.
Уже через десять минут все было кончено, оставшиеся немецкие грузовики либо покатили обратно в долину спасаться, либо были захвачены партизанами. Но победа досталась слишком дорогой ценой. Партизаны потеряли боле половины своих людей. Джеймс отправился на поиски Ливии. Заглядывал в лица лежавших на земле, чтобы понять, нет ли ее среди раненых. Наконец он ее увидал: Ливия сидела на склоне горы возле мертвого Слона. Джеймс присел рядом, и они долго сидели молча. Когда наконец Ливия заговорила, ее голос прозвучал хрипло, устало:
— Я хочу домой…
Назавтра, когда они хоронили павших, еще одна колонна появилась в долине. Но на сей раз униформа была не серого, а защитного цвета, на антеннах машин развивались флажки союзных войск.
Джеймс в качестве переводчика отправился вместе с Дино. Рука с забинтованной раной от пули висела на перевязи. Он рассказал прибывшим, что происходило вчера, и командир части выразил партизанам благодарность.
— Кстати, — спросил он у Джеймса, — где вы так хорошо выучили английский? Для итальянца вы говорите просто великолепно.
Джеймс открыл было рот, чтобы объясниться, но почему-то у него вырвалось:
— Видите ли, я родился в Англии. Но вырос в Неаполе.
— Я так и думал. Ладно, мы поспешим за фрицами. Спасибо вам за все.
Когда они шли вверх по холму вдоль линии свежих могильных крестов, Дино заметил:
— Ты не сказал ему, что ты англичанин.
— Не сказал, — кратко подтвердил Джеймс.
Дино задумчиво на него взглянул. Остановился у ряда могил.
— Сколько крестов… Хотя есть и еще одно свободное место.
— Где это? — не понимая, спросил Джеймс.
Дино указал пальцем:
— Там, в конце. Приятно упокоиться тут, ты как считаешь?
— Красивое место.
— Может, и тебя здесь похоронить, рядом с твоим другом Слоном, а? «Здесь лежит Джеймс Гулд, офицер Британской армии, отдавший жизнь, доблестно сражаясь вместе с партизанами»… и так далее, и так далее…
— Дино, — сказал Джеймс. — Ты хочешь сказать, что мне… стоит пропасть без вести?
Дино вынул что-то из кармана:
— Вот, — сказал он, разворачивая.
Это был партизанский красный шейный платок. В уголке вышито имя: «Джакомо».
— Он был хороший человек, — тихо сказал Дино. — Один из многих хороших ребят, похороненных здесь. И думаю, он не стал бы возражать, если б ты носил его платок. Это ничем не хуже любого удостоверения личности, как ты думаешь? Этот платок да еще и письмо, написанное мной с благодарностью за твою помощь, откроет тебе не одну дверь в Италии после войны.
Дино вложил платок Джеймсу в руку.
— Вези ее домой, Джакомо! Вези Ливию обратно в Неаполь!
Глава 45
Семьдесят миль — семьдесят миль отвоеванной земли, уже обчищенной до предела двумя армиями. Есть было нечего, но они шли и творили пищу из воздуха.
— Что ты приготовишь мне сегодня на ужин, Жемс?
— Сегодня… — в раздумье лицо его напряглось, задача была не из легких, — сегодня я приготовлю тебе антипасто с noci in camicia, с грецкими орехами в пармезановом масле.
— А грецкие орехи из Сорренто?
— Разумеется. В тонкой скорлупке и прямо с дерева. Ни какие-то там ссохшиеся, что у англичан в ходу.
— А масло ты как приготовишь?
— Ясное дело заранее. Заблаговременно — часа эдак за два до ужина, так чтобы аромат базилика и пармезана полнее слился с ореховым.
— Правильно, — кивает она, — жаль только, что есть мне сейчас хочется. Это потому что идем и идем. Может, сделаешь мне мисочку пасты? Чтоб побыстрее?
— Конечно! Как насчет fettuccine al limone?
— Отлично!
— Тогда иду кипятить воду, чтоб заложить fettuccine…
— Ты хочешь сказать, что пасту не сам приготовил? — перебивает она.
— Гм… Ну, положим, сам. А теперь тру цедру примерно с полудюжины лимонов.
— Про лимоны расскажи.
— Лимоны из Амальфи, разумеется, очень крупные, и такие бледно-желтые, почти белые. На вид — бр-р-р! Противные, толстокожие, ведь чем толще кожа, тем слаще сок.
— Вот именно.
— А теперь просто смешиваю лимонную цедру с маслом и сливками…
— Сливок сколько? — спрашивает она. — И сколько масла?
— Quando basta. Сколько нужно.
Она одобрительно кивает:
— Так. Жемс, когда-нибудь ты заделаешься настоящим поваром.
— Премного благодарен, — говорит он, неожиданно польщенный комплиментом. — А я подаю пасту сразу, как только сготовлю, может, чуть-чуть перца добавлю. Ну что?
— Очень вкусно, — говорит она. — Такой вкуснятины в жизни не ела. Знаешь, просто не представляю, останется ли у меня место для следующего блюда.
— L'appetito viene mangiando. Аппетит приходит во время еды.
Они взошли на гребень горы и там сделали короткий привал.
— Смотри, вон лес! — указала она вниз. — Надо туда спуститься. Может, отыщем грибов или даже каких-нибудь плодов.
— Давай, — соглашается он.
Он не напоминает ей, — это вовсе ни к чему, — что эти леса уже давно прочесаны солдатами или такими же беженцами, как они.
— Абрикосы на сладкое — совсем неплохо.
— Вкусные абрикосы родятся только на Везувии.
— Ах, я и забыл! Значит, проходим мимо. Вместо них пару груш, ну и, может быть, вино.
Они прилегли на теплом солнышке. Ливия снимает ботинки и трет воспаленные пятки.
— Держу пари, брачному офицеру явно не хватает его мотоцикла.
— Понятия не имею, чего не хватает брачному офицеру.
— Что так?
— Брачный офицер… теперь это совсем другой бедолага. Может, в данный момент он как раз разбирает мои бумаги, думая про себя, какой невыразимый бардак. Зола в шкафу для документов… жестянка из-под бисквита, полная денег для подкупа… и еще, Бог знает, что он скажет про мои отчеты, если удосужится в них заглянуть.
Некоторое время оба молчат. Потом Ливия робко прерывает молчание:
— Но если ты теперь не брачный офицер, то…
— Могу остаться в армии и могу жениться, на ком захочу. Да, такая мысль и мне приходила в голову. Одна есть загвоздка — необходимо разрешение командира. Но, думаю, я это устрою.
— Устроишь?
— Эрик не слишком обрадуется, что нам стало известно их отношение к коммунистам. Если я пригрожу, что подниму скандал, он позаботится, чтоб мы получили все, что захотим. Возможно, даже сумеем упрятать за решетку твоего жулика camorista, где ему и место.