Брачный приговор — страница 22 из 38

На ее хрупких плечах остались синяки от моих лап. И горит свежая ссадина на запястье, это она сама, когда срывала браслет. В голове сразу вспыхивает фразочка доктора — “Вообще не трогать”. Он решил, что разминать кулаки я начал на ней.

Я поправляю одеяло и иду к черту. Оставляю ее одну в комнате, чувствуя, что закипаю. Выхожу на балкон, глотая прохладный вечерний воздух дикими глотками. А потом примешиваю к ним вкус табака. Пепел летит на ботинки, но мне плевать. Внутри шалит непонятная струна. Как пьяная вибрация, которая не дает успокоиться.

Отмахнуться и жить как жил.

А надо.

Пора самому себя вправить мозги. Вспомнить, что у меня был план. Не самый плохой и не самый жестокий. Ей бы пришлось в сто раз хуже, если бы у Лаврова ее перекупил кто-то другой. Там бы врач сразу понадобился. Вкололи бы какую-нибудь дрянь посильнее, чтобы не сопротивлялась. Или бы видео какое сняли для Самсонова, подстегивая его отцовский энтузиазм.

Это ты, идиот, решил помягче. Без веревок и угроз. Чтобы сама сидела рядом и не задавала лишних вопросов. А ей оказывается так больнее! Она сказала об этом в машине, сказала, что ей нечем дышать. Надо было головой об стол, тогда бы надышалась? Да, мать твою?! А не тащить в постель и относиться как к принцессе.

Цинизм не помогает. Как и сигареты.

Я дергаю воротник, срываю верхние пуговицы рубашки. Они падают в пропасть с сорокового этажа, исчезая в темноте.

Она ничего не знает о боли. Вот и все.

Это ты знаешь этот мир. Хлебнул и повидал.

А ей все равно не понять. И объяснять нет смысла.

Дыши, дыши…

Осталась какая-то неделя, Самсонов провел почти все сделки. Пусть малышка отдыхает, ненавидит тебя на здоровье, а потом отправляется к отцу. Так будет лучше для всех.

Я решаю уехать ночевать в другую квартиру, но план ломается в коридоре. Что-то мешает. Разбираться, что именно, нет сил, я молча сворачиваю в гостевую спальню и отключаюсь за пару мгновений.

— Александр. … Александр!

Высокий голос медсестры звучит над ухом. Я резко разворачиваюсь и едва не ударяю плечом ее по лицу. Девушка успевает отпрянуть в последний момент, берет глоток воздуха побольше и начинает щебетать с нотками паники.

— Она не впускает меня. Дверь закрыта изнутри, я волнуюсь. Уже восемь утра, я хотела проверить…

— Где охрана?

— Они отказываются трогать дверь без вашего разрешения.

Я поднимаюсь с кровати. Сперва встаю, потом проверяю есть ли на мне одежда. На мне вчерашние рубашка и брюки, я завалился прямо так.

— Она что-нибудь говорила?

— Нет, молчит. Я поэтому и волнуюсь.

Два поворота и много мата в голове. Я отсылаю медсестру и стучусь в дверь нашей спальни.

Тишина.

Гробовая.

— Таня? — зову, утыкаясь лбом в дверь. — Таня, ты слышишь меня?!

Ноль реакции.

— Открой мне, — стучу кулаком и снова прислушиваюсь. — Я не войду, только медсестра проверит. Слышишь? Ты напугала ее… Таня! Я ее сломаю!

Я разворачиваюсь и бью плечом в дверь. С одного раза не выходит, но второй подход вышибает дверь с треском. Меня несет инерцией вперед, и я оказываюсь в центре спальни. Беспокойно оглядываясь по сторонам, замечая сброшенное на пол одеяло и стакан с водой на столике. Кровать пустая.

Справа шелестит напор воды. Я оборачиваюсь и вижу, что дверь в ванную комнату приоткрыта. Я толкаю ее и выдыхаю полной грудью. Она здесь. Правда, бледная. И смотрит на меня как на врага, подняв голову к зеркалу.

— Уйди, — шепчет, но таким слабым голосом, что хочется поднять ее на руки, а не уйти.

Она пошатывается, и я ловлю ее. Обнимаю со спины, ощущая, как сладкий аромат нежной кожи бьет под дых. В челюсть было легче пропускать, а тут… тут… ее упрямство, почти осязаемая ненависть и легкая ткань халата, через которую можно почувствовать каждый изгиб ее тела.

Малышка из последних сил держится за раковину, но проигрывает слабости. Опирается на мою грудь, а я уже не могу ничего поделать с собой. Тяну к себе, не обращая внимание на ее протест. Следом разворачиваюсь к креслу, которое стоит рядом, и опускаюсь в него, утягивая ее следом.

Знаю, что использую момент. Только на пятьдесят процентов остаюсь рядом из-за нормального желания помочь, остальные пятьдесят заняты помощью себе самому.

— Что мне дали? — она обхватывает ладонями мои запястья и скребет, чтобы я отпустил. — Наркотики?

Вот это неприятно.

Не царапины от ее ноготков, а ее слова.

— Успокоительное. Медсестра покажет ампулы, если не веришь.

— Не верю, — малышка качает головой и переносит пальцы на подлокотники.

Она отстраняется от меня, выпрямляя спину, а меня едва не несет следом, хочется прижать и не отпускать. Что-то происходит. Что-то не то. Чувствую ее холод и реагирую от обратного. Тянет к ней сильнее, чем вчера. И позавчера. Когда она сама просилась в руки и раскрывала губки, стоило только прижать к стенке посильнее.

Как гребанное наваждение.

— Меня тошнит от тебя. Неужели, ты не понимаешь?

Ее голос расшатывает вчерашнюю струну, в груди снова начинает ныть. Тяжко, гадко, да так, что нужно что-нибудь раскрошить на мелкие кусочки. Прямо здесь. Прямо сейчас.

— Или тебе плевать? — добавляет еле слышно.

Она порывается обернуться ко мне, но в последний момент тормозит. Продолжает смотреть перед собой, только плечи дергаются. Я не выдерживаю первым. Резко поднимаюсь, ловя ее испуганный выдох, и усаживаю на кресло. Нависаю над ней, но больше не касаюсь.

Вот что она творит?!

Всего лишь дышит, а внутри всё хладнокровие наматывается на кулак. До хруста.

— Мне не плевать, — бросаю, пытаясь погасить злость. — Помнишь Родия, малышка?

— Я не просила его убивать.

— Ты произнесла его имя с ужасом и омерзением, мне этого хватило. Сейчас ты с ужасом и омерзением разговариваешь со мной. Меня с ним ровняешь? Пустим мне пулю в лоб?

Она поднимает глаза на меня. Задевает за живое одним взмахом ресниц.

— Делай, что хочешь, — произносит малышка, а руками беспокойно бегает по телу; вспоминает о легком халате, который распахнулся на груди. — Мне только нужно знать, что будет дальше. Как долго я буду здесь?

— Неделя.

— А потом?

В ее тоне проскальзывают нотки тревоги, и вся моя агрессия гаснет вспышкой. Я вспоминаю, что она ничего толком не знает об отце. Для нее он чужак с ужасной репутацией. К тому же он не собирался заводить детей, Татьяна — случайность и погрешность в его судьбе, ребенок, который появился на свет после развлечения в кабинке стрип-клуба.

— Тебя отвезут к отцу. Самсонов уже дни считает до твоего приезда. У старика никого нет, так что он с тебя пылинки сдувать будет, — усмехаюсь. — Не то что я.

Она смотрит с недоверием.

Конечно.

Теперь каждое мое слово — ложь и только.

— Хорошо, — она кивает деловито, как черту подводит, словно мы отныне совершенно чужие люди. — Значит неделя.

А в синих бездонных глазах стоит “Я выдержу”.

Глава 23

Медсестра тащит меня в гостиную. Ей не нравится, что я сижу в спальне. А мне здесь лучше. Чтобы подышать свежим воздухом, можно открыть окно, на стенке висит плазма, пара книг лежит на нижней полке столика, еду мне приносят. Не хочу проверять, кто есть в квартире. Сколько охранников и где сейчас Чертов. Он не заходит ко мне больше, и мне этого достаточно. Неделя не самый большой срок, его можно провести в одной комнате.

— Так дело не пойдет, Татьяна, — упрямо повторяет медсестра. — Я попросила подать обед в столовой, там всё готово.

— Я не голодна, — вру.

Я не смогла проглотить завтрак.

Утренняя тошнота не проходила, и я не придумала ничего лучше, как сбросить содержимое тарелок в унитаз. Только чтобы не волновалась медсестра, от ее заботы, за которую она получает кругленький чек, хочется выть. Она пытается совмещать сиделку и психолога, и лезет, лезет ко мне с вопросами.

А мне нужно, чтобы меня оставили в покое.

Я устала от лицемерия. От чужих решений в моей жизни и от этих апартаментов, в которых пережила слишком многое. Я осталась в хозяйской спальне и сплю в той же кровати, в которой меня брал Чертов. С ума сойти, всего несколько дней назад мне было хорошо с ним. Я доверяла ему и позволяла то, что не позволяла ни одному мужчине до него.

Лучше не вспоминать. Иначе снова слезы, а я устала от них. Лучше думать, что пришел момент оплаты. Тот самый кругленький чек, который мне тоже придется погасить. За свою наивность и влюбчивость. За то, что справила тридцатилетие, а в сказки верить не перестала. И платить придется не только переживаниями… Мне кажется, я беременна. Я знаю только те признаки, которые знает каждая девушка, и они указывают на то, что это случилось. Я стала быстро уставать и тошнота не проходит.

Конечно, это может быть из-за нервного перенапряжения, мне нужен тест, чтобы узнать точно. Но я боюсь просить его. Я боюсь даже гуглить в телефоне информацию о ранних сроках! Вдруг охрана контролирует мой телефон? Вдруг они узнают и доложат боссу?

Мне страшно от одной мысли, что Чертову станет известно.

Я не знаю, как он отреагирует.

Я больше ничего о нем не знаю, так что не хочу даже предполагать его действия. Мне нужно выбраться из его квартиры, из петли его власти, а уже потом проверять свое здоровье.

Хотя я не могу запретить себе думать о ребенке. Я мечтала об этом последние годы, уже и возраст подходил, а у меня никак не складывалось в личной жизни. Лавров вбил в нее последний гвоздь, превратив меня в затворницу. А рожать для себя я не решалась. Я выросла в детдоме и холодела от мысли, что мой малыш повторит мою судьбу. Я же совершенно одна, у меня нет родственников, некому будет позаботиться о моем ребенке, если со мной что-то случится. Поэтому я тянула и ждала, что найду хорошего мужчину.

Дождалась.

— В квартире никого нет, — добавляет медсестра, она явно собралась сегодня вытащить меня из комнаты любой ценой. — Вся охрана осталась за входной дверью.