Циничный взрослый мужик. С большими деньгами.
Я специально смотрю на него так, словно вижу впервые.
Словно мы только познакомились.
Мне хочется стереть из памяти то, как мы узнали друг о друге на самом деле. Как он обманывал и обхаживал меня, чтобы использовать в своих целях. Зачем мне эта память?
Лучше с нуля.
И свидание в отличном ресторане прекрасно для этого подходит. Обычно романы так и начинаются.
— Закажи за меня, пожалуйста, — произношу, отодвигая меню, которое принес официант с дружелюбной улыбкой.
Я успела заметить сахалинские гребешки и фермерскую цесарку. Чертов точно лучше разбирается в этих блюдах. Я откидываюсь на спинку стула и самым наглым образом наблюдаю за ним. Как уверенно он двигается, как общается с официантом — чувствуется его превосходство, но без намека на хамство. Он совершенно точно выдохнул. Я вижу, что его внутренняя пружина разжалась. Я рядом, и ему легче.
— Ты рассказывал мне о детстве, которое провел в Испании. Твои родители развелись, и отец увез тебя заграницу назло маме. Это правда?
— Да.
Он внимательно смотрит на меня, словно ждет подвоха.
А подвоха нет. Мне просто-напросто нужно знать, что тогда он был честен, а не кормил меня небылицами.
— Расскажи что-нибудь еще, — я вытаскиваю салфетку из зажима. — Я слышала, так делают на свиданиях.
Саша усмехается, обдавая тягучей волной своего обаяния. Ему идет быть таким. Горячим, самоуверенным, крутым. Он может быть нежным, но все же его суть другая. И она проглядывает сильнее и сильнее с каждым мгновением.
— В Испании сильная теннисная школа, — Чертов показывает официанту, что нас лучше не беспокоить, он сам поухаживает за дамой. — Отец отдал меня в нее, но я не оправдал надежд. В ее стенах у меня лучше выходили единоборства.
— Ты дрался?
— Постоянно, — он смеется. — Там было много русских ребят, легко было найти повод, чтобы сцепиться.
— Готова спорить, тебя выгнали из школы.
Чертов кивает. Он поворачивается к реке, и становится заметно, как меняется его настроение. Что-то отдается в его душе и расходятся круги эха, как бывает от сильного порыва ветра на воде.
— Я был буйным… избалованный, наверное, — он пожимает плечами, не зная, какое еще слово подобрать. — У отца тогда было много денег и он давал мне всё, что угодно, только чтобы я оставался при нем и даже не вспоминал о матери. Я и не вспоминал, так звонил иногда, но не задумывался… Черт, у меня был Порш в семнадцать! Это волновало меня больше. Я разбил его в Валенсии, в утиль ушатал.
Я качаю головой, а мысленно благодарю, что в спортивных машинах продумана каждая деталь безопасности.
— Но ты же помирился с мамой.
— Да, у отца как раз деньги кончились…
— Не надо так, — я ловлю его взгляд и заставляю погасить едкую усмешку, которая искривила его губы. — Ты любишь ее?
— Конечно, она моя мать. Она многое пережила из-за меня. Я, когда вернулся в Россию, сразу свернул не на ту дорожку. Общался с шальными людьми, в истории постоянно влипал. Я снимал квартиру отдельно, но она часто приезжала и видела по мне, что…
— Единоборства продолжаются, — я помогаю ему договорить.
— Да, — Саша коротко кивает. — Она тогда много плакала, боялась, что меня посадят или вовсе убьют. Всё говорила, что плевать на деньги, что ей ничего не нужно, что она от меня и копейки не возьмет, что ей я нужен, а не новый дом.
— Ты обещал ей новый дом?
— Бросил, не подумав. Сам не знаю, чего ждал, ведь ясно было, что она не захлопает в ладоши. Но я все равно его купил. Он почти год пустой стоял. У меня очень упрямая мама.
Он снова смотрит на воду, ведя плечами. Я чувствую, что он хочет поменять тему. Для обычного свидания, это и правда слишком, но меня не нужно развлекать. Мне необходим именно откровенный разговор. Чтобы узнать, чтобы стать ближе.
— Что она говорит сейчас?
— Сейчас? — Чертов переспрашивает, беря небольшую паузу-передышку. — Она успокоилась, поняла, что я вышел на другой уровень.
— Но рядом с тобой до сих пор люди с оружием.
— Это глупости по сравнению с тем, что было раньше.
— А что было раньше?
С его губ слетает перекрученный выдох. Я по одним его глазам понимаю, что тут меня ждет только стена. Глухая кирпичная кладка, которая никуда не денется и через сто лет.
Он наклоняется ко мне и обнимает пальцами мое запястье.
— Я не буду рассказывать, что было, — отрезает. — Не только, чтобы уберечь тебя, но и чтобы самому не вспоминать. Ты мне нужна, чтобы забывать. Я прошел через дерьмовые дни, но я выжил. Я не хочу снова воевать. Я хочу семью.
С его губ слетает главное слово.
Оно даже важнее, чем “люблю”.
— А это возможно? — спрашиваю его.
— Ты имеешь в виду, безопасно ли?
— Да, Саша. Я вместе с тобой пережила покушение на твою жизнь. Я прекрасно помню, как тебя ранили.
— Таня…
— Тогда ты был мне чужим человеком, и то у меня дрожали пальцы. А сейчас, сейчас, — я качаю головой, потому что эмоции жалят. — Во второй раз я не справлюсь.
Чертов встает с места и подвигает стул вплотную ко мне. Он садится так, что я сама утыкаюсь лицом в его плечо. Мы некоторое время молчим. Только его пальцы трогают мои волосы, как будто прокладывают тропинки для моей привычки. Я привыкаю к тому, что он постоянно рядом, что его тепло оставляет отпечатки на моем теле, с молниеносной скоростью. А те дни, когда я злилась на него и рыдала в подушку, теряются в тумане.
— Тебе не придется справляться, — наконец, произносит он. — Я мужчина. Я всё улажу.
Он притягивает меня к себе, целуя в висок. Я не противлюсь, хотя в моем сердце еще предстоит отыскать уголок для смирения. Я верю ему и одновременно не могу принять тот факт, что в многих вопросах будет стена. “Я всё улажу” и точка.
— Хочешь дам слово, как тогда? — он пытается разрядить обстановку, чувствуя по моему молчанию, что в моей голове слишком много мыслей. — Слово Капо.
— Ты не любишь, когда я так тебя называю.
— Заметила?
— Заметила, — я ныряю указательным пальцем под золотой браслет его наручных часов и зачем-то скребу его кожу ноготком. — У тебя глаза темнее становятся, почти черными.
— Страшными? Ты об этом?
— Ты бываешь пугающим, — признаюсь. — Ты лучше меня знаешь, какой ты. Жесткий, сильный, взрывной…
— Звучит так, словно ты меня отшиваешь.
— Ладно, у тебя есть чувство юмора, — я улыбаюсь, запрокидывая голову.
— Да уж, включи в список, пожалуйста.
— Хорошо, запишу первым пунктом.
Чертов перехватывает мою ладонь. Браслет его часов стучит о стол, и я сразу понимаю, что мы возвращаемся к серьезному разговору.
— Что тебя беспокоит? — спрашивает он прямо. — Не веришь, что я смогу защитить тебя и ребенка?
— Вот, ты уже заводишься, — я замечаю, как мое сомнение задевает его альфа-нутро. — И глаза темнеют. Нет, Чертов, я на сто процентов уверена, что ты сможешь защитить. Я это знаю, вижу в тебе… Дело в другом, я пытаюсь понять, что за жизнь это будет.
С его губ слетает рык. Он едва сдерживается, чтобы не выругаться от души.
— Отпусти себя, малышка. Хватит, — он накрывает большим пальцем мои губы, чтобы я не прерывала его. — Я знаю, ты научилась полагаться только на себя, ты выросла в детдоме и тебя много раз предавали, я тоже постарался на славу. Но сейчас о тебе есть кому позаботиться. Тебе не нужно думать обо всем сразу, оставь хоть что-то мне.
В его словах есть правда. Я обдумываю их, отворачиваясь в сторону. Тут на глаза попадаются экраны телевизоров. Они висят на дальней стене, причем показывают разные каналы. На одном крутят музыкальный клип без звука, а на втором, также без звука, мелькает напряженная нарезка новостного блока.
— Саша…
Шок прорезает насквозь.
Я дергаюсь, как от мелькнувшей тени в фильме ужасов. Я смотрю на Лаврова, которого показывают в новостях, и раз за разом, как в бреду, читаю бегущую строку.
“Скандальный адвокат воскрес и просит защиты!”
Глава 36
Чертов
Артем приносит воду и сок, но не решается трогать Таню, которая слепо смотрит в сторону окна.
— Поставь на стол, — говорю ему тихо. — И побудь с ней.
В соседней комнате уже маячит человек из моего офиса. Я выхожу к нему, прикрывая за собой дверь. Я взял его и Артема с собой в Волгоград, как чувствовал, что одной охраны будет мало. Мозги тоже понадобятся.
— Ситуация неприятная, но пока ничего критичного, — начинает помощник. — Лавров заявляет прессе, что не знает, кто был в его вертолете. Когда тот разбился, он решил, что это было покушение на его жизнь, поэтому он запаниковал и покинул страну.
— Он намекает, кто мог устроить покушение на него?
— Очень обтекаемо, он дал уже пять интервью и в каждом говорит одно и то же. Но вы в первом ряду подозреваемых. Лавров вел ваши дела и дела ваших людей, он знал слишком многое…
— Вот и мотив, — усмехаюсь.
— Да, — помощник кивает без улыбки, ему не до смеха. — Лавров будет разыгрывать эту карту.
Я вспоминаю, как он звонил мне в панике из Никосии. Именно тогда Таня узнала, что он цел и невредим, а я отказался ему помогать. Ему и не нужна была моя помощь. Охрана, которую я приставил к нему, рапортовала, что никакой опасности не существует, чужаков не замечено и нет данных, что Самсонов или кто-то другой вышел на его след. Лавров банально оказался трусом и испугался собственной тени. Он параноил на пустом месте. А я решил, что пусть мучается. Пусть трясется из-за каждого шороха, боясь проводить в одном номере больше, чем одну ночь. Чем не месть? И руки пачкать не нужно.
Но подонок нашел способ достать меня.
Умный изворотливый Лавров. Я годами платил ему огромные деньги именно за это — за умение вывернуться из любой ситуации.
— Он сейчас специально привлекает максимальное общественное внимание, — говорит помощник. — Он будет делать цирк из любого повода, лишь бы быть у всех на виду.