– Бедненький ты мой, – иронически вздохнула мадам Колосова, когда я закончил свой рассказ. – Совсем тебя женщины не любят. Мне, что ли, взять тебя под крылышко?
Я тут же пообещал приехать к Катьке, как только мне позволят некие гипотетические дела. Нашелся тоже деловой человек!
– Что ж, буду ждать, – по-бабьи вздохнула Кэт. – Пока.
Повесив трубку, я ощутил прилив сил. Все-таки Катька – мировой человек. Может, она мое альтер эго? Не может же один человек понимать другого с полуслова? Она даже посоветовала, как мне лучше помириться с Машей.
– Запомни, слоняра, – сказала мадам Колосова. – Главное для женщины – твоя абсолютная невиновность. Я, конечно, раскрываю карты, но если тебе удастся это доказать, то можешь творить все, что угодно.
– Как же это доказать? – спросил я тоном послушного ученика.
– Возьми хотя бы Маринкиного мужа. Он никогда ни в чем не признается. Именно поэтому она с ним до сих пор живет. Усек?
– Не-а, – тупо протянул я.
– Ну вот допустим такую совершенно невозможную ситуацию, – терпеливо принялась объяснять Кэт. – Твоя Маша застигла тебя в постели с другой бабой…
– Ох!
– Да не «ох»! С тобой-то как раз такое вполне может произойти. Твои действия, дубинушка?
– Ну, я скажу, что это какая-нибудь моя родственница, – начал придумывать я. – Ей, мол, негде ночевать и нечего…
– …делать, кроме как заниматься инцестом в твоей койке, – докончила Кэт. – Два тебе, Васильев. Очень плохо.
– А что же я, по-твоему, должен сказать?
– Ну, во-первых, говорить вообще ничего не нужно, пока не уйдет твоя «родственница»…
– А во-вторых?
– А во-вторых, нужно стоять на том, что твоей Маше все пригрезилось. И не забывай твердить о том, что ты ее любишь. Просто повторяй как попугай: «Я тебя люблю! Я тебя люблю!» И все.
– Но это же чушь! – возмутился я. – Ты что, думаешь, она сумасшедшая?
– Все женщины немного сумасшедшие. Иначе вообще не общались бы с дураками вроде тебя, – отрезала мадам Колосова. – Так оно и есть! Она тебе поверит, не сомневайся. Главное – терпение.
Глава 29Главное – терпение
Ободренный этим советом, я открыл еще баночку пива и набрал Машин телефон. Как всегда, меня переполнял страх, что трубку возьмет хулиган Еписеев. Но час был довольно поздний, и я надеялся, что анфан террибль уже спит.
Мария подошла сразу же.
– Машенька, я люблю тебя! – пылко воскликнул я.
В ответ трубка издала серию коротких гудков. Что ж, попробуем еще раз. Ведь у нас что главное? Вот-вот, правильно, оно самое.
Вторая попытка увенчалась тем же успехом. Ничего, пальцы у меня еще крепкие, покрутим диск опять. Наверняка Мария уже в нетерпении сидит у телефона и старательно разыгрывает злость и негодование. Так я и поверил. Сидишь, небось, и ждешь, что будет дальше.
Кто это у нас там сказал, что главное в актерском мастерстве держать паузу? Наверное, все тот же Станиславский. Он любил такие изречения. Хорошо, примем к сведению и этот совет.
Я предусмотрительно снял трубку с телефона и положил ее на стол. А сам отправился на кухню, чтобы разогреть фасоль. Вывалив на сковороду всю банку, накрыл фасоль крышкой и вернулся на свой пост.
Паузу надо держать, а не тянуть. Итак, попробуем еще раз. Ага, соединилось.
– Я люблю тебя! – во второй раз возгласил я.
– Не туда попал, козел, – ответил сонный голос хулигана Еписеева.
Я в испуге выронил трубку. Что же теперь делать? Неужели она подослала своего милого сыночка? Если так, то все зашло слишком далеко. Не стоит даже продолжать.
Отхлебнув пива, я закурил сигарету и решил-таки попробовать позвонить еще разок. Чтобы окончательно и бесповоротно убедиться в крахе моих надежд.
– Алло? – это была Мария.
А голос-то какой невозмутимый! Будто это не я терзаю ее номер уже полчаса.
– Я люблю тебя! – вскричал я и затянулся поглубже, чтобы не очень вслушиваться в то, что ответит мадам Еписеева.
– Васильев, тебе совсем делать нечего? – донеслось до меня сквозь дым. – Мне же завтра на работу…
– Но я же люблю тебя, – прошептал я.
– Ты мне противен!
– А я люблю тебя!
В таком ключе мы беседовали минут пять. Наконец Маша сломалась:
– Что тебе от меня надо?
– Я хочу пригласить тебя в театр. В Большой, – выпалил я.
– Мы уже однажды сходили в ресторан, спасибо, – усмехнулась мадам Еписеева.
– Никуда мы не ходили! – решил применить на деле я Катькин совет. – Только в музей! А ресторан тебе, наверно, приснился. К тому же театр – совсем другое дело.
– Ах вот как! Ты меня, значит, за дурочку держишь! Сидишь там с бабами, в своем ресторане, а потом говоришь, что они мне приснились!
Я хотел напомнить мадам Еписеевой, что своим посланием педсовету она насолила мне гораздо больше, но сдержался и сказал:
– Дурочка, я же люблю тебя! А потом, я зову тебя на «Онегина», а не в ресторан.
И я запел гнусным козлиным голоском, подражая Ленскому:
Я люблю вас,
Я люблю вас, Ольга (вернее, Маша)…
– Хватит издеваться! – крикнула Мария. – Я сейчас трубку брошу!
– Это же из оперы…
– А-а, – уважительно протянула она, но тут же опомнилась: – Все вы, мужики, одинаковые. Сначала поете, а потом обманываете.
– Есть и другие примеры. Хотя бы Гремин. Пел, заливался и… не обманул, – отпарировал я и затянул сиплым басом:
Онегин, я скрывать не стану,
Безумно я люблю Татьяну…
– Что это еще за Татьяна такая? – подозрительно спросила Маша. – То Ольга, то Татьяна! Опять начинаешь?
Она бы еще спросила, не пьян ли я. И попросила бы дыхнуть в трубку.
– Нет, что ты! Это из той же оперы… Не веришь – скоро убедишься.
– Ну хорошо, – неприступная мадам Еписеева наконец-то размякла. – Я, пожалуй, тебе поверю. В последний раз.
Мы договорились, что я заеду за мадам Еписеевой на работу.
– Целую! – пропел я.
Я положил трубку и вдруг ощутил какой-то странный запах. Фасоль! Пока я тут распевал, бедная фасоль тлела на плите.
Я ворвался на кухню. Меня окутала плотная пелена едкого дыма. Я на ощупь пробрался к плите и выключил огонь. От жара сковородка приняла форму богатырского шлема. В шлеме что-то потрескивало.
Я распахнул форточку, и дым столбом повалил в морозный воздух. В этот момент опять раздалась телефонная трель. Я спрыгнул с табуретки.
Телефон утих, но тут же зазвонил снова. Я наконец добрался до трубки. Послышалось сопение. Потом хриплый голос сказал:
– Ты что, козел, на проводе повесился? Третий час дозвониться не можем!
Я открыл рот. Голос был незнакомый.
– Ну теперь жди. Через пять минут будем…
Раздались гудки. Я лихорадочно стал думать, что же делать. Это наверняка дружки Мухрыгина. Возможно, сам таинственный Дрендель! Может, в милицию позвонить? Или Катьке?
Дым выполз из прихожей и начал медленно подбираться к дивану. Я рванулся на кухню и распахнул окно. Около подъезда заскрипели тормоза, под окнами закопошились какие-то люди.
Все! Приехали! За мной! Я хотел уже выброситься из окна. Но навстречу мне двигалась выдвижная лестница. Ничего себе, экипировочка у этих бандитов!
В истерике я метнулся к выходу. Сорвав с вешалки пальто, распахнул дверь. Передо мной стоял бандит в противогазе и с какой-то трубкой, вроде миномета, наперевес. Я поднял руки вверх и крикнул:
– Не стреляйте!!! Сдаюсь!!!
Со стороны кухни раздались чьи-то шаги. Я обернулся. Навстречу мне из дымовой завесы шагнул еще один бандит. За ним тянулись клочья белой пены. Он сорвал противогаз с усатого лица и укоризненно покачал головой:
– Ну и накурил ты тут, сынок. Курить надо на балконе.
Какой я дурак! Ведь это же пожарные! Наверное, соседи увидели дым и позвонили по 01.
– Фасоль… подгорела, – смущенно пробормотал я.
Глава 30Четыре розы
Отмучившись в школе (почти никто на меня не обращал внимания, даже Мухрыгин куда-то запропастился, только Игорь Хренов предложил поболтать после уроков «об одном деле», но я отказался), я занялся подготовкой к вечернему мероприятию. Для начала забрал из химчистки свой синий костюм в тонкую полоску. К нему бы хорошо подошла бабочка в горошек. Но Виталькин красный галстук тоже будет неплохо смотреться. Возможно, кое-кто даже примет меня за предпринимателя средней руки.
Белая рубашка, правда, не очень. В смысле – не очень белая. Однако, если я застегну верхнюю пуговицу, сероватая изнанка воротничка будет не так заметна. Главное, не задохнуться в разгар спектакля…
Хорошо бы еще постричься. Эх, времени уже нет. Тогда ограничимся банальным бритьем и чисткой обуви. Правда, башмаки на ладан дышат. Может, надеть зимние сапоги? Все равно под брюками не видно. Нет, это моветон. Поеду в такси. Так что ноги не промокнут.
Шиковать так шиковать. Чем должно пахнуть от респектабельного человека? Дорогим одеколоном, табаком и коньяком. Без коньяка (в случае с Машей) можно обойтись. Одеколон у меня есть. Катькин. А вот с табаком… Придется купить «Мальборо».
До отеля, где работала Мария, я все-таки решил доехать на метро. По дороге купил букет пурпурных роз.
Мадам Еписеева уже топталась на ковровой дорожке, когда я, окутанный флером дорогого одеколона, появился из-за угла. Охранник наверняка подумал, что там я припарковал машину. Что ж, пусть!
Оставляя на красном ковре мокрые следы, я подошел к Маше и протянул ей букет.
– Это тебе.
Она внимательно изучила его и изумленно вскинула подведенные брови:
– Мы что, на кладбище едем?
– Почему это? – не понял я. – В театр. Большой…
– Что ж ты тогда четыре розы даришь?
Неужели эта продавщица мне что-то не то подсунула?
– А сколько нужно?
Маша хмыкнула:
– Ну хотя бы три. Или пять. Или двадцать пять…
Ничего себе! Двадцать пять! Подумать только!
Мадам Еписеева стянула с руки перчатку, ловко выхватила из блестящего целлофана один цветок и сунула остальной букет мне. Странно.