гражден тем, что, бесспорно, можно назвать озарением.
Положение его, если в двух словах, таково. Он любит. Это факт. Можно даже пойти дальше и признать, что он любит безумно. И предмет его обожания, если он мало-мальски правильно истолковал ее слова, и поведение, и блеск ее очей, тоже его любит. В самом деле, не станет ведь женщина заводить разговор о старых добрых временах, когда ты шмякал ее дубиной по макушке и волок в пещеру, если не хочет этим что-то сказать. Правда, через несколько минут она уже, смеясь и закатываясь, болтала с этим проклятым Рочестером, чтоб ему пусто было, но теперь, когда капитан поостыл и поразмыслил, это представлялось ему не более как любезностью гостьи по отношению к хозяину дома. Проклятого Рочестера можно отбросить как не имеющего значения. Капитан Биггар пришел к выводу, что, по-человечески, стоит ему только положить свое сердце к ее ногам, и она его подберет.
Казалось бы, все хорошо. Но дальше начинаются сложности. Она богата, а он беден. В этом закавыка, тут сучок и задоринка. Отсюда сыплется песок во втулку колеса.
Дополнительной горечи и силы пинку по лягушке придавало сознание, что, если бы не возмутительные финансовые махинации злодея-букмекера, этого Честнейшего Кривого Рочестера, все разрешалось бы очень просто. Поставить три тысячи на Баллимора, и даже при сегодняшних ставках из одного к пятидесяти это дало бы сто пятьдесят тысяч – как на дороге подобрать; и уж конечно, даже Толстый Фробишер и Субадар, как ни строги их взгляды в таких делах, не обвинят человека в игре кривой клюшкой за то, что он женился на женщине, пусть сколь угодно богатой, но имея и сам в кармане сто пятьдесят тысяч чистеньких и блестященьких.
Капитан мысленно застонал. Память о счастье – худшая из мук, а он, надрывая себе душу, припомнил, как шелковиста была под пальцами ее шея, когда он застегивал цепочку…
Тут он громко вскрикнул. На суахили, разумеется, слова этого языка всегда первыми срывались с его губ в минуты волнения, но смысл был ясен, как смысл «Эврики» Архимеда.
Подвеска! Ну конечно! Он четко представил себе, как надо действовать.
Две минуты спустя он был уже у парадного входа. Еще через двадцать пять секунд решительными шагами вошел в гостиную и увидел со спины Честнейшего Рочестера и его секретаря, по каким-то своим дурацким соображениям завернувшихся справа и слева в портьеру, которой они зачем-то задернули дверь на террасу.
– Слушайте! – окликнул он их. – Мне надо еще кое о чем переговорить и с вами, и с вами.
Эти слова произвели на них сильное впечатление. Всегда немного теряешься, когда ждешь человека с северо-востока, а он вдруг окликает вас с юго-запада, особенно если оклик довольно зычный и напоминает лай в собачьем питомнике в час кормежки. Билл снова проделал номер с прыжком и трясучкой, притом очень успешно, сказалась практика. Даже Дживс, хотя черты его лица сохранили обычную бесстрастность, все же встревожился, если судить по тому, что левая бровь у него чуть дернулась, как бы готовясь подняться.
– Что вы мнетесь там, как умирающий лебедь, – сказал капитан Биггар Биллу, который, надо ему отдать должное, очень похоже изображал названную птицу in articulo mortis[56]. – Со времени нашего с вами, красавчиками, разговора, – продолжал он, наливая себе виски с содовой, – я обдумал положение и нашел выход. Меня вдруг осенило. И я сказал себе: «Подвеска!»
Билл жалобно заморгал. Его сердце, только что чуть было не выскочившее изо рта, начало медленно опускаться на место, но, по-видимому, от перенесенной встряски пострадал слух. Ему почудилось, будто капитан произнес слово «подвеска», что было совершенно лишено всякого смысла.
– По… подвеска? – повторил он, недоумевая.
– Миссис Спотсворт носит на шее бриллиантовую подвеску, милорд, – заметил Дживс. – По всей видимости, джентльмен имеет в виду ее.
Это было вполне возможно, но Билл все еще ничего не понимал.
– Вы так полагаете?
– Да, милорд.
– По вашему мнению, речь идет об этом предмете, Дживс?
– Да, милорд.
– Но при чем он тут?
– На этот вопрос, как можно предположить, милорд, мы получим ответ из его дальнейших слов.
– То есть когда он скажет еще что-нибудь?
– Совершенно верно, милорд.
– Н-ну, если вы так считаете… – с сомнением проговорил Билл. – Но мне это кажется… как это говорится?
– Сугубо маловероятно, милорд?
– Да. Именно что сугубо маловероятно.
Капитан Биггар на другом конце комнаты молча злился. Теперь он окончательно потерял терпение и язвительно спросил:
– Ну что, кончили вы там лепетать, Кривой Рочестер?
– Я разве лепетал?
– Еще как лепетали. Словно эти, как их?.. Ну, словно эти штуковины, которые лепечут.
– Листья на дереве? О них иногда говорят, что они лепечут, сэр, – пришел на помощь Дживс. – А также лесные ручьи. В своем очень известном стихотворении «Ручей» покойный поэт лорд Теннисон вкладывает слова «лепечущий ручей» в уста героя Эдмунда, а затем ручеек как бы говорит сам про себя: «Я пою свою песенку с руладами и трелями на перекатах и лепечу, заглядывая в заводи».
Капитан Биггар нахмурил брови.
– Ай денг хап камоо на покойного лорда Теннисона, – раздраженно отозвался он. – А что меня интересует, так это подвеска.
Билл взглянул на него с некоторой надеждой:
– Вы собираетесь пояснить, в чем дело с этой подвеской? Пролить, так сказать, свет?
– Да, собираюсь. Она стоит около трех тысяч зеленых, и вы, – заключил он как бы между прочим, – ее украдете, Кривой Рочестер.
– Ук… украду?
– Нынешней же ночью.
Человеку, которого только что словно шмякнули тупым предметом по макушке, довольно непросто выпрямиться во весь рост и устремить на собеседника укоризненный взор, но у Билла это получилось.
– Что-о? – вскричал он, потрясенный до глубины души. – Вы, опора Империи, живой пример для подражания даякам, всерьез предлагаете мне ограбить мою гостью?
– Я ведь тоже ваш гость, однако вы меня ограбили.
– Только временно.
– И миссис Спотсворт вы тоже ограбите только временно. Я не вполне точно сказал: «украдете». Все, что мне от вас нужно, это взять у нее подвеску в долг до завтрашнего ужина, а тогда она будет ей возвращена.
Билл схватился за волосы.
– Дживс?
– Милорд?
– На помощь, Дживс. У меня мозги кругом идут. Вы уловили какой-нибудь смысл в словах этого носорогоубийцы?
– Да, милорд.
– Вот как? В таком случае «ты лучше меня, Гунга Дин».
– Направление мыслей капитана Биггара представляется мне ясным, милорд. Джентльмену настоятельно нужны деньги, чтобы завтра в Дерби поставить на лошадь по кличке Баллимор, и он предлагает, как я понял, изъять у владелицы подвеску, заложить и полученные средства употребить на вышеназванные цели. Я правильно изложил вашу мысль, сэр?
– Да.
– А по завершении скачек, как я понимаю, этот предмет будет доставлен обратно, и кто-нибудь, может быть, я, обнаружит его в таком месте, где дама могла его обронить, и вручит его ей. Я не ошибаюсь, сэр?
– Нет.
– В таком случае, если только можно быть на все сто процентов уверенным в том, что лошадь Баллимор придет первой…
– Придет, придет, можете не сомневаться. Я же вам сказал, он дважды побил рекорд ипподрома.
– Это официально, сэр?
– Прямо из конюшни.
– Тогда я, должен признаться, не вижу – или почти не вижу – оснований возражать против этого плана.
Билл с сомнением покачал головой:
– А по-моему, это все-таки кража.
Капитан Биггар досадливо поморщился.
– Ничего подобного! И сейчас объясню почему. В каком-то смысле можно сказать, что эта подвеска – моя.
– Ну, знаете… чья, вы сказали?
– Моя. Позвольте, я расскажу вам одну историю.
Несколько мгновений капитан Биггар молчал, погрузившись в раздумье. Потом очнулся, увидел, что стакан его пуст, и снова его наполнил. В данной ситуации он вел себя как человек, который намерен, пусть даже предложенная им сделка и сорвется, по крайней мере выпить как можно больше хозяйского виски и тем хоть отчасти возместить понесенный урон. Когда живительная жидкость достигла желаемых глубин, он утерся тыльной стороной руки и приступил к повествованию.
– Знает который-нибудь из вас, ребята, «Длинный бар» в Шанхае? Нет? Ну, так я вам скажу, что это – «Кафе де ля пэ» Востока. Все говорят, если просидеть в парижском «Кафе де ля пэ» достаточно долго, то непременно увидишься со всеми своими приятелями, и точно так же в «Длинном баре». Несколько лет назад, оказавшись в Шанхае, я как-то заглянул в «Длинный бар», притом у меня и в мыслях не было, что Толстый Фробишер и Субадар могут быть где-то ближе тысячи миль оттуда, но только вошел, смотрю: а они вот они, голубчики, сидят себе на табуретах у стойки. «Привет, бвана, старикан», – говорят они мне, когда я подвалил поближе. И я им тоже: «Привет, Толстый! Привет, Субадар, старина», – а они мне: «Что будешь пить, старик?», и я им в ответ: «Что вы пьете, то и мне подойдет», и Толстый заказал по стинга-рому на всех троих, и мы принялись толковать про чоу-луанг и най бахн рот файс, и где мы последний раз виделись, и что сталось с пугни в Лампанге, и про тому подобные вещи. А когда допили до дна, я сказал: «Следующий круг за мной. Тебе что, Толстый, старикан?» Он говорит: «Смешивать не буду: стинга-ром». «А тебе, Субадар, старикан?» – спрашиваю, и он говорит, ему тоже стинга-ром, ну, и я поманил пальцем бармена и заказал еще раз то же самое всем троим, и, короче говоря, нам налили, стинга-ром Субадару, стинга-ром Фробишеру и стинга-ром мне. «Удачи, ребята!» – сказал Толстый Фробишер. «Удачи, ребята!» – сказал Субадар. А я сказал: «Выше голову, молодцы», и мы выпили.
Дживс кашлянул, почтительно, но твердо.
– Прошу прощения, сэр.
– Да?
– Не хотелось бы прерывать ваше повествование, но куда оно ведет, сэр?
Капитан Биггар побагровел. Человеку, рассказывающему зажигательную, крепко сколоченную историю, не нравится, когда у него спрашивают, куда она ведет.