Общеизвестно, что все девочки любят мужские рубашки, и любящих своих девочек бойфрендов это только умиляет. Однако мне с бойфрендом крепко не повезло: Вадик – занудный скупердяй, у него снега зимой не выпросишь, не то что рубашку. А взять без спроса – нарваться на многочасовую воспитательную речь, которая стала бы идеальным методическим материалом для работников детской комнаты полиции, регулярно имеющих дело с юными воришками. Короче говоря, поживиться Вадиковыми рубашками мне не довелось, а Петрик хоть и щедр, но слишком строен, так что мне смысла нет покушаться на его гардероб.
И вот теперь передо мной – буквально руку протяни! – возникла Идеальная Мужская Рубашка.
Причем укрывала она Идеальную Мужскую Спину.
Не будь я в своем нынешнем образе умственно отсталой шепелявой толстухи бесконечно далека от воплощения Идеальной Женщины, непременно попыталась бы свести знакомство с обладателем всего такого мужского – шикарной рубашки и роскошной фигуры. А так – куда мне…
Но у судьбы было свое собственное мнение на этот счет. Лифт задержался, и белорубашечник не уехал без меня.
– Шпашибо, – кокетливо прошепелявила я и, опустив глазки, приставным шагом вошла в кабину.
– Пожалуйста, – ответил шикарный белорубашечник, и я вздрогнула, узнав этот голос.
Торопливо вскинула глаза – так и есть!
Мою идеальную рубашку гордо нес по жизни на широких плечах Михаил свет Андреевич Караваев!
– Мы знакомы? – спросил он, встретив мой ошеломленный взгляд.
– Упаси боже! – брякнула я.
– Только бы не узнал, только бы не узнал! – забормотала моя паранойя. – Не смотри ему в глаза!
Взор мой послушно канул вниз, проехался по идеально отутюженной планке рубашки (интересно, Михаил Андреевич тоже пользуется утюжком для волос?), в районе поясного ремня стыдливо вильнул в сторону и зафиксировался на журнале в руке Караваева.
Тут до меня дошло, зачем он явился в редакцию – забирал свежий номер журнала со своим интервью.
А писала-то его я!
Разумеется, мне тут же захотелось увидеть, как сверстан мой материал. Хорошо ли подобраны иллюстрации, отчетливо ли видно имя автора и много ли текста вырезал главный редактор, фанатично экономящий печатную площадь и одновременно бюджет на гонорары сотрудников, получающих деньги пропорционально объему текста?
Конечно же, я остановила несвоевременный порыв отнять у Караваева его экземпляр журнала, но руки мои успели дернуться, и на пол посыпались какие-то бумаги.
– Ты вместе с коробкой прихватила со стола конверты, – запоздало проинформировал меня здравый смысл.
Конвертов было два – один большой, явно с документами, второй обычный почтовый. Большой конверт почти совпал по ширине с коробкой, образовав что-то вроде двойного дна, а маленький лежал на нем, пока не спикировал на пол кабинки лифта прямо под ноги Караваеву. А тот, как настоящий джентльмен, нагнулся и подобрал оброненные дамой бумаги.
– Сейчас прольется чья-то кровь! – взвизгнула моя паранойя.
Закон подлости явил себя во всей красе.
На конвертах в графе «Кому» было разборчиво и крупно выведено: «Люсе Суворовой».
– Ваше?
Джентльмен Караваев переменился в лице и резко сменил тон, заговорив как убежденный люсененавистник.
Я таких в своей жизни повидала, вот хотя бы Вадика взять в пример.
– Нет! Да! Не ваше дело!
Я вырвала из вражьих лап свои бумаги и нервно пнула двери лифта, побуждая их поскорее открыться.
Как бы не так! Лифт у нас неторопливый, прогулочный.
Караваев склонил голову к плечу, рассматривая меня с таким вниманием, словно я была загадочной картиной, а он – искусствоведом, определяющим, стоит ли пытаться реставрировать непонятное полотно или сразу пустить его на растопку.
– Я курьер, – сказала я, еще надеясь остаться неузнанной.
– Доставка пиццы и почты, я понял, – задумчиво кивнул Караваев.
– Это сарказм? – напряглась моя паранойя.
– Дзинь! – Лифт любезно сообщил, что мы прибыли на нижний этаж.
Я вырвалась в разъезжающиеся двери, как призовая лошадь на старте скачек, и преодолела десять метров до выхода из фойе с подобающей скоростью. При этом мне изрядно мешали кеды не по размеру и пристальный взгляд, который ощутимо сверлил мою спину. Не знаю, как под его нажимом не лопнули мои надувные камеры!
Воображение наскоро намалевало картину «Люся демонстрирует взрывной характер» (в центре композиции – компактный ядерный гриб, по холлу разлетаются клочья резины и белого льна), но мне было не до высокого искусства, я спешила скрыться с глаз Караваева.
Кажется, это мне удалось. Оглянувшись на крыльце, я не увидела позади преследователя, но для пущей надежности пробежала по улице еще метров пятьдесят и только потом сменила рысь на шаг.
Уффф… Заботливая Маня опасалась, не замерзну ли я в одной трикотажной майке поверх резинового уплотнителя. Куда там! Мне было жарко! Лицо вспотело, веснушки рисковали растаять и потечь.
Чистый носовой платочек с искусно вышитыми по батисту буковками ФИО Ба Зины я перед уходом из дома положила в сумку, точнее в авоську. Еще точнее – в стеклянную банку, которую закрыла пластиковой крышкой. Теперь, чтобы добраться до платка, нужно было куда-то поставить коробку с пиццей, залезть в авоську, снять крышку, протиснуть руку в банку…
– Целая эпопея! – фыркнул мой здравый смысл.
Я засопела. Рука в перчатке, браслетах и напульсниках с трудом пролезла в банку и там благополучно застряла.
– Вот так в Африке местные жители ловят обезьян, – невозмутимо просветил меня здравый смысл. – Закапывают в землю кувшин с узким горлом, а в кувшин кладут орех. Обезьянка сует лапку в кувшин, хватает добычу и не может вытащить наружу кулачок, а бросить орех ей жадность не позволяет.
Я поморщилась. С моими нынешними габаритами и мастью я походила не на обезьянку, а на разжиревшего орангутанга. А кому понравится быть толстым жадным орангутангом?
Я поставила банку на лавочку, зажала ее между коленками и кое-как высвободила руку из стеклянной западни, заодно оставив внутри банки перчатку и браслеты. Осторожно, чтобы не размазать в стиле французских импрессионистов театральный грим на лице, промокнула пот на лице и шее, сунула уже несвежий платочек в карман, зачем-то огляделась и, зацепив взглядом свое отражение в недалекой зеркальной витрине, вновь ощутила легкое головокружение от успехов дружественной гримерши. Была я такая вся стройная симпатичная Люся, а стала рыжая волосатая гора – помесь Маши и Медведя!
– Сядь на пенек, съешь пирожок! – в тему посоветовал здравый смысл, сердобольно намекнув, что причина моего головокружения – не отвращение к своей новой внешности, а обычный голод.
– И то дело, – согласилась я, опускаясь на лавочку.
Пицца в коробке уже остыла, но при этом не превратилась в подобие резиновой подошвы.
Хорошая все-таки продукция у «Горпиццы», не зря ее хвалят!
К слову, едала я хваленую пиццу в Риме, так там тесто то-о-оненькое, козий сыр кусочками с игральный кубик нарублен и тончайшие пластинки ветчинки общим весом пятьдесят граммов живописно распределены на трех квадратных метрах лепешки. Может, на Итальянщине так и надо, а у нас в отечестве хорошая пицца – это такая, кусок которой нужно держать двумя руками. Он тяжелый, и начинка, если бортики кусочка лодочкой не загнуть, падает на пол, образуя на нем изрядную горку.
Я с аппетитом умяла три куска вкусного псевдоитальянского пирога, в процессе измазала руки и лицо, снова воспользовалась бабулиным платочком, повеселела и обозрела окрестности в заметно улучшившемся настроении. Ну и что, что я сейчас толстая, как копна, зато похудею в один момент, как не мечтают даже авторы модных диет!
Тут я, кстати, оглядела популярную прессу, выставку которой являла собой витрина киоска Роспечати неподалеку, и ощутила желание приобрести экземпляр журнала со своей новой статьей.
Ларек, сплошь увешанный периодикой, походил на кукольный домик, построенный для ребенка любящим папой – владельцем пункта сбора вторсырья из подручной макулатуры.
Встав с лавочки, я подошла к киоску, заглянула в удивительно маленькое окошко и спросила удивительно большую (почти как я нынче) тетеньку внутри:
– Свежий номер «Горящих туров» есть? – Рвавшееся с языка «Кто, кто в теремочке живет?» я удержала.
– Завтра будут «Горящие туры», – ответила прячущаяся в теремочке дюжая тетя. – Возьмите пока «Курортный Олимп».
– Лучше пирожок возьмите, – посоветовала бабуля, притулившаяся с корзинкой в тени за углом ларька.
Ее отношение к прессе выдавали и слово, и дело: бабуля заворачивала свою продукцию в обрывки нашей рекламной газеты.
– А с чем пирожки?
– С мясом.
– А с каким мясом?
Бабуля посмотрела на меня с укором:
– Со свежим.
– А кем оно было при жизни?
– Не хочешь пирожка, так и скажи, зачем бедную бабушку обижаешь?
Мне стало совестно. Стою тут такая, объем талии – как у неохватного африканского баобаба, и издеваюсь над щупленькой пенсионеркой! Нет чтобы молча поддержать рублем бизнес, малый ростом и оборотами, но отнюдь не годами!
– Минуточку, – сказала я бабушке и вновь продемонстрировала отработанный аттракцион – гвоздь сегодняшней программы: «Орангутанг Люся добывает орех из кувшина».
То есть вынула из авоськи банку, сняла с нее крышку, извлекла из сосуда кошелек и достала из него деньги:
– Дайте два!
– Вот, сразу видно понимающего человека! – засуетилась обрадованная старушка. – И хамбургеры ей не нужны, и карточкой расплатиться не просит! Ест домашние пироги…
– Хранит деньги в банке! – с той же одобрительной интонацией закончил другой голос.
Я обернулась, увидела рядом Караваева, взирающего на меня с доброй отеческой улыбкой, и ляпнула первое, что в голову пришло:
– За мной не занимать!
– Ты что? Сама все возьмешь?! – восхитилась бабка. – У меня еще три штуки осталось, бери, бери, ты ж моя хорошая!
Бабуся на редкость сноровисто смотала вместительный фунтик, побросала в него свои пироги, вынула из моих похолодевших пальцев банкноты, всучила мне взамен газетный куль, вытерла ладошки о юбку и с легким ехидством объявила Караваеву: