– И? – я не скрыла недоумения.
– И его тоже прогнал Брэд Питт.
– А откуда вообще это внезапное желание нас проверять? – вслух задумался Караваев.
Я почувствовала признательность ему за то, что он последовательно выступает единым фронтом со мной.
– Может, у них там месячник всеобщих проверок, – предположил Эмма и потянулся открыть коробку с суши.
– Ты что-то знаешь об этом! – Караваев шлепнул его по руке.
Эмма пискнул и сунул ушибленный пальчик в рот.
– Возможно, он работал в какой-то контролирующей организации и тоже явился с проверкой, но получил по башке и забыл свою миссию! – Быстрым шепотом поделившись со мной своей догадкой, Караваев пытливо сузил глаза. – Так, быстро, как выглядит газовый ключ?
– Какой-то такой? – Эмма неуверенно изобразил руками что-то облачно-воздушное.
– Не Горгаз, – решил Караваев. – А какова среднегодовая норма потребления холодной воды на душу населения в городском квартале?
– Э-э-э… Поллитра?
– И не Водоканал, – вздохнул Караваев. – Откуда же тебя сюда занесло, человече, и, главное, зачем?!
Вопрос был риторический. Даже не надеясь в ближайшее время дождаться ответа, я пошла к колонке умываться.
Потом прибежал Брэд Питт, и мы все вместе сели ужинать.
Лишь убедившись, что злая собака, специально натасканная на представителей контролирующих организаций, вернулась во двор, так что риск встретиться с ней на дороге снижен до минимума, юный Писарчук тихо вылез из кустов. Кто-то сказал бы, что это неподходящее место для наследника целой пицца-империи, но образованный юноша знал цену актуальной деловой информации из надежных источников. А что может быть надежнее собственных глаз и ушей?
Антон самолично увидел, что бандой левых пекарей руководит негритянское семейство гнусного мафиозного вида. Нелегальная предпринимательская деятельность явно была осложнена незаконной миграцией!
Споро топая по проселку, юный Писарчук решил, что завтра же позвонит в миграционную службу – это раз, а еще в трудовую инспекцию – это два. И на счет «три» этих деятелей прихлопнут!
А ночью со мной случилась истерика. На счастье окружающих, она была тихой, почти беззвучной, но я все-таки разбудила всех – и Караваева с Эммой, похрапывавших в условной гостиной, и даже Брэда Питта, который на ночь остался за порогом, показательно приняв у двери позу сфинкса, хранящего покой фараонов в их гробницах.
Тьфу! Ну почему я опять о покойниках?!
Да потому, что приснился мне Вадик Антипов.
В моем сне он дерганой походкой зомби ходил по саду, собирая росу с травы гигроскопичным хлопком пижамы со слониками, и пытался влезть ко мне в окно, но цеплялся за ставни торчащим из груди мечом. Выглядело это в равной степени нелепо и жутко.
Во сне я пыталась от зомби Вадика убежать, наяву банально свалилась с кровати. И, уже стоя на четвереньках на полу и тряся головой, как блохастый пес, открыла глаза и увидела в приоткрытом проеме головы Караваева, Эммы и Питта. Расположенные одна под другой, они выглядывали из-за пограничной занавески, как персонажи кукольного театра из-за кулисы, и комично таращились на меня круглыми, точно пуговицы, глазами.
Клокотавший у меня в горле истеричный хохот вырвался наружу в сопровождении гейзера слез и соплей. Смеясь и плача, я свернулась на половичке у кровати калачиком, и так, вместе с ковриком, Караваев и вынес меня во двор.
– Ку-ку… – заклекотала я, интересуясь, куда это меня так романтично транспортируют, как персидскую полонянку в ковре.
– Ку-ку – это не твой диагноз, Люся, – на ходу ворчливо просветил меня Караваев. – Эту стадию легкого умственного расстройства ты проскочила без остановки в незапамятные времена. Нынешнее твое состояние, если продолжить выражаться короткими двусложными словами, это шиза, причем конкретная!
Тут меня сгрузили на лавку, и я взвизгнула, потому что лавка оказалась мокрой и холодной, а коврик-переноска прикрывал меня только до пояса.
– Михаил Андреевич, не убивайте Люсю, она хорошая! – воззвал из темноты оставшийся в домике Эмма, и я сообразила, что с громкостью визга несколько переборщила. – Подумаешь, разбудила нас среди ночи, чего сразу убивать-то?
– А ты сердобольный парень, – заметил Караваев, тоже уже из темноты. – Может, у тебя медицинский профиль? Клизму ставить умеешь?
– Какую клизму?! Кому клизму?! – завопила я. – За что?!
– Спроси еще куда! – подсказал Караваев, отчетливо фыркнув.
Он вернулся с шоколадным батончиком, который сунул мне в руку таким жестом, каким в боевиках умирающему, остающемуся прикрывать отход товарищей, дают последнюю гранату:
– Держи. Это был мой НЗ, но тебе явно нужнее.
– Ты, крутой взрослый мужик, снимаешь стресс сладким? – удивилась я, послушно разворачивая батончик.
Прискакавший Брэд Питт выразительным клацаньем зубов дал понять, что лично он не претендует ни на какую крутизну – полностью согласен на шоколадку. Я отломила ему кусочек и посмотрела в сторону домика.
В окне горел свет и показывали самодеятельный театр теней: две фигуры метались по комнате, собирая на поднос посуду и снедь. Я услышала свист закипающего чайника и поняла, что шоколадка была только неотложной помощью. Основной удар по моей болезни с поэтическим названием «шиза конкретная» только готовился.
Доводилось ли вам когда-нибудь чаевничать глубокой ночью в саду под старой яблоней, листья которой таинственно шуршат, а ветви кряхтят и потрескивают? Не в знойном июле, когда жить и дышать только и можно, что под открытым небом, а на границе апреля и мая, когда от земли еще тянет холодком, но уже густо пахнет молодой зеленью, и воздух такой свежий, как мохито со льдом?
Конечно, будь среди нас настоящий ценитель чайной церемонии, он сделал бы себе харакири консервным ножом, потому что никаких церемоний не было, а нож как раз был: его притащил Эмма вместе с банкой тушенки из бабулиных стратегических запасов. Кроме тушенки к чаю были элегантно поданы остатки суши, надкушенный кем-то треугольник пиццы, вишневое варенье непосредственно в трехлитровой банке и оригинальная авторская смесь под названием «ленивая сгущенка» – в глубокой кружке с Чебурашкой. Ее Караваев поставил четко передо мной, позиционировав как натуральное лекарство:
– Тут сахар, сухое молоко и капелька кипятка, никакой химии!
– Смешать, но не взбалтывать, – кротко согласилась я и попробовала. – Хм… А недурно!
– А ты думала! Доктор Караваев плохого не посоветует. – Самозваный эскулап тоже сел на лавку и витиевато выругался: – Тут же мокро!
– А ты думал! – хмыкнула я.
– Эмма, неси клеенку! И острый нож! И молоток с гвоздями! – покричал Караваев в сторону домика.
– Это зачем же вам, Михаил Андреевич, такой подозрительный набор предметов? – опасливо поинтересовался Эмма, выглянув в окно.
– Мне вот тоже интересно, – пробормотала я, на всякий случай отодвигаясь на край лавки.
– В смысле? – Караваев озадаченно почесал макушку. – А, вы подумали, что я все-таки буду убивать нашу Люсю? Ой, но не так же! Кто вообще это сейчас делает ножом?
– И правда – кто? – пробормотала я, вновь впадая в уныние.
– Хороший вопрос! – в лучшем виде подал себя мой здравый смысл. – Актуальнейший! Кто убил Антипова древним скифским акинаком?
– А я знаю?! – огрызнулась я вслух.
– Вот и мы, Люся, ничего не знаем и очень этим огорчены, – проникновенно сказал Караваев. – А давай ты нам все-все расскажешь?
– Все-все? – повторила я, нервно хохотнув. – Двум подозрительным малознакомым типам?!
– Ладно, не нам. – Караваев подхватил под пузо очень удивленного такой бесцеремонностью Брэда Питта и насильно усадил его на мокрую лавку. Заодно стер росу мохнатой собачьей попой. – Расскажи все ему!
– Брэду Питту?! Всегда мечтала! – я уже откровенно ржала.
– А почему нет? Он идеальный собеседник! – настаивал Караваев. – Никому ничего не передаст и в любых обстоятельствах будет хранить тебе собачью верность!
– А мы? – вякнул было Эмма.
– А мы ушли, нас тут уже нет! – Караваев проворно ретировался к домику, затолкал туда Эмму, вошел сам и демонстративно прикрыл за собой дверь.
– Свет погаси! – донесся до меня командный шепот.
Через секунду окно с бугрящимися в нем двумя головами потемнело, и теперь присутствие публики на галерке выдавало только заинтересованное сопение.
Я с сомнением посмотрела на пса.
Пес посмотрел на меня внимательно.
– Ладно, слушай, – решилась я.
И принялась рассказывать.
Утро началось с высокой поэзии.
– Пора, красавица, проснись! – театрально воззвал Караваев, которого я не видела, потому что он деликатно остался за пограничной занавеской, зато прекрасно слышала, потому что тряпочная шторка – это вам не фэнтезийный полог тишины.
– Открой сомкнуты… – Эмма, тоже незримый, радостно подхватил цитату, запнулся, явно запамятовав редкое слово (значит, не филолог), и после короткой паузы продолжил по-своему: – Чем-то взоры!
– Жевательной резинкой? – предположил мой здравый смысл, оценив мои же усилия по размыканию сомкнутого.
Я разлепила ресницы вручную и недовольно поинтересовалась:
– А что, собственно, за повод для раннего подъема? Только не говорите, что мороз и солнце, день чудесный!
– Мороза нет, – сговорчиво согласился Караваев. – Но есть горячие бублики из пекарни, капучино из кофейни и мед с пасеки.
– Пасека тоже была на маршруте водителя Кости? – не поверила я.
– Не вся пасека, а только ее филиал в магазине фермерских продуктов, – уточнил Караваев. – Короче, ты или давай уже вставай – или быстро решай, что тебе оставить: кофе, бублик или мед?
– Что за ограничения? Как у бандитов на большой дороге: кошелек или жизнь?! – Я проворно выбралась из постели, попутно выяснив, что спала, уютно завернувшись в прикроватный коврик.
Ах да, я же использовала его как шаль, сидя ночью в импровизированной исповедальне под открытым небом!