– Масштабно мыслишь! – оценил Караваев. – Ты, часом, не депутат?
– Не знаю, но от кресла на пляже не отказался бы.
– Пляж – ерунда, надо к омуту пробиваться, там рыбалка о-го-го будет!
– А зато с мостков нырять классно!
– Убила бы вас, – пробормотала я, бессильно слушая закипевший спор.
– Но? – обернулся ко мне чуткий Караваев.
– Но нельзя мне сейчас, я еще от убийства Антипова не отмазалась.
– Тогда поговорим об этом позже, – любезно согласилась моя будущая жертва, и они с Эммой вернулись к земельному планированию, рисуя в воздухе схематические дорожные карты.
– Вообще-то это хорошая идея – подумать где-то в другом месте, – с намеком высказался мой здравый смысл.
И я с ним согласилась, а потому пошла в дом, переоделась, собралась и, не тревожа мировую общественность в лице Караваева с Эммой и морде Брэда Питта, вылезла в глухое окно.
Глухим его называла Ба Зина, которая сама и завесила этот проем ковром в персидских огурцах. Изнутри домика окно за ковром не просматривалось, а снаружи его закрывал дивно пышный жасминовый куст.
Ну, то есть он был дивно пышным, пока я не проломилась сквозь него в бестрепетной манере поезда в фильме братьев Люмьер.
Прорвавшись сквозь заградительный жасмин, я аккуратно обобрала с себя зеленые листики и, пользуясь случаем и удачно – в виде лесенки – развалившейся поленницей, перелезла через забор.
Злорадно хихикая при мысли о том, как Караваев с Эммой в поисках по-английски исчезнувшей меня будут бегать по двору, во множестве протаптывая столь милые их сердцам тропинки, я зашагала в сторону города.
Какой-то конкретной цели у меня не было, хотелось просто поразмыслить о том о сем в наиболее комфортном для меня и результативном режиме – на ходу и без помех.
Но без помех не получилось.
Помеха в виде молодого человека, одетого слишком дорого для нашего захолустья, возникла на моем пути так неожиданно, что я едва не врезалась в него. Кажется, парень выскочил на дорогу из-за дерева.
На мой взгляд, единственной причиной, по которой кому-то вдруг захотелось бы прятаться за придорожным деревом, мог быть острый приступ большой нужды, но молодой человек не выглядел измученным диареей, и одежда его пребывала в полном порядке.
– Кстати, об одежде! – встрепенулся мой здравый смысл. – Ничего не напоминает?
На молодом человеке была куртка из натуральной замши. В сочетании с его эффектным выходом из засады это напомнило мне о тех староанглийских криминальных традициях, коими одно время славился Шервудский лес, и я остановилась, чтобы вдоволь поглазеть на продолжателя дела Робин Гуда. Я даже реплику ему подсказала:
– Что, кошелек или жизнь?
– Какой кошелек? – Парень ассоциативно похлопал себя по карману, явно проверяя наличие упомянутого аксессуара.
– Мой? – предположила я.
– Что мне мыть?
Робин оказался не Гуд. Очень плох оказался этот Робин!
– Раму? – предложила я, как завещал великий букварь.
– У меня нет велосипеда, – сообщил Робин Плох и огляделся, высматривая сквозь черные очки-консервы на пол-лица то ли велосипед, то ли дорожный указатель «Психбольница – 1 км».
– В самом деле, это все больше похоже на разговор двух идиотов, – уведомил меня мой здравый смысл.
– Ехали медведи на велосипеде, – упрямо пробормотала я в развитие темы.
– Девушка, вы местная? – даже не попытавшись копнуть такую богатую жилу, как косолапые и их двухколесный транспорт, резко сменил тему мой собеседник.
Я показательно осмотрелась, задерживая взгляд на таких характерных деталях пейзажа, как одинокое дерево на пустоши справа от меня, сплошная стена глухих заборов слева и пустая глинистая дорога между ними. Мое воображение моментально нарисовало подходящую к ландшафту «местную» – простоволосую бабу в сарафане и лаптях, с коромыслом на крутых борцовских плечах.
– Отродясь отсель ни шагу! – заверила я Плохого Робина. – А че?
– Откуда это неаутентичное «че»? – возмутился мой здравый смысл. – В этой местности «шокают»!
– Ну шо? – поторопила я Робина.
– Знаете, кто живет в маленьком белом домике с зелеными ставнями?
– Не, – ответила я прежде, чем осознала, что под описание подходит лишь один домик – мой собственный.
– Негры?! – по своему услышал мой собеседник.
Тут до меня и дошло: а казачок-то засланный!
С новым интересом осмотрела я юношу и убедилась, что его замшевая куртка мне знакома. Галопировал ведь кто-то резвый в такой вот замшевой куртке по моему именьицу, пока авоськой по маковке не схлопотал!
– Так вот какой ты, северный олень! – протянул мой здравый смысл.
– Голова не болит? – участливо спросила я Гадкого Робина.
– Нет… Не очень. А что?
– А то! Не совался бы ты, парень, к белому домику с зелеными ставнями. Там не…
– Негры?!
– Нечистая сила! – толерантно подобрала я практически синоним. – Не лезь туда, понял? Там люди пропадают!
Я сделала страшные глаза и, вполне довольная произведенным эффектом – Робин окаменел, пошла себе дальше.
– Люди пропадают? – проводив округлившимися глазами разговорчивую местную дурочку, повторил младший Писарчук. – Люди?!
Сомнительность начинки «левой» выпечки вплотную приблизилась к криминальному пределу.
Но и на этот случай умный юноша знал нужный телефон.
– Отличная мысль была – прогуляться на свежем воздухе! – сам себя похвалил мой здравый смысл. – Смотри, ты только вышла – а уже выяснила, кем был тот, второй, тип, оглушенный авоськой: безобидным дурачком! Можно хотя бы по этому поводу не переживать.
Вообще-то я и не переживала. Я, если честно, про второго типа, пришибленного фаршированной баллоном авоськой, забыла сразу же, как только он сбежал.
– Не зря же говорится: с глаз долой – из сердца вон, – поддакнул мой здравый смысл.
Эта его реплика вернула меня к мыслям о Вадике, которого я торжественно вынесла из сердца вон вперед ногами сразу после нашего расставания, за что теперь меня грызла мазохистка-совесть. По ее мнению, это я подвергла Вадика смертельной опасности, дезертировав с любовного фронта, так как на освободившееся место проверенной боевой подруги внедрилась какая-то гнусная дрянь с мечом наперевес.
– Не зря же говорится: мы в ответе за тех, кого приручили! – солидаризировался с совестью (редкий случай!) мой здравый смысл.
– А еще совсем не зря и очень даже часто говорится: идите лесом! – сердито сказала я им с совестью. – Я не могу нести пожизненную ответственность за каждого брошенного мною мужика! За меня такую ответственность никто не несет!
– Так тебя никто и не бросал! – напомнили эти двое.
– Да? А мать родная?!
Тут этим крыть было нечем, и они умолкли, так что хотя бы часть пути я проделала в благословенной тишине.
Уже на мосту до меня дошло, что я не знаю, куда, собственно, решительно направляюсь.
– Как – куда? Только вперед! – бодро провозгласил мой природный авантюризм, и я испытала мимолетную благодарность к нему за то, что вариант «головой вниз с моста в реку» даже в сложившейся непростой ситуации не рассматривается.
Однако сразу за мостом мой здравый смысл попросил уточнить направление «вперед» с учетом множества возможностей, предоставляемых общественным транспортом.
Авантюризм на это требование конкретики высокомерно ответил песенной строчкой «Мой адрес не дом и не улица!».
Кто бы спорил! Я давно знала, в каком конкретно месте организма прописан мой авантюризм, но, как воспитанная девушка, не озвучивала это неприличное слово лишний раз.
– Давайте хотя бы на этот раз не туда? – робко попросила совесть.
И тут я очень вовремя вспомнила, что у меня ведь есть и другой точный адрес: улица Советская, дом тридцать, квартира восемь – место жительства Ираиды Агафоновны Фунтиковой.
Мне было как-то все равно, куда двигаться, лишь бы на месте не стоять. Здравый смысл, авантюризм и совесть с предложенным маршрутом на редкость дружно согласились, и я резво потопала к Ираиде, по пути заскочив в магазин за гостинцем.
Лучшая бабулина подруга была сладкоежкой и пуще всех деликатесов любила ириски. Такой скромный дар я вполне могла себе позволить, так что явилась в гости не с пустыми руками. В сумку, выданную мне во временное пользование Караваевым, поместилось два килограмма конфет – я решила быть щедрой.
Тридцатый номер по улице Советской оказался двухэтажным зданием в помпезном сталинском стиле. С учетом расположения в старом центре, когда-то это было весьма респектабельное жилье, однако ныне лепнина на карнизах местами осыпалась, водосточные трубы ревматически искривились, а кованый заборчик на кирпичном основании опасно накренился, грозя прихлопнуть дремлющих под ним врастяжку кошек, что их ничуть не волновало. На стене под слоем побелки угадывалась доисторическая табличка «Дом образцового содержания». Взглянув на сей печальный анахронизм, я хмыкнула. На мой взгляд, в данный момент состояние здания идеально описывало выражение «остатки былой роскоши».
Впрочем, в одном из окон ярким праздничным пятном алел баннер с надписью «Продам!!!». Три восклицательных знака ясно давали понять потенциальным покупателям, что торг будет не только уместен, но и наверняка результативен.
Перешагнув через полосатую кошку, невозмутимо возлежащую у порога меховым ковриком, я вошла в единственный подъезд и по вытертым ступеням каменной лестницы поднялась на второй этаж, пытливо рассматривая двери на предмет обнаружения восьмого номера.
На лестнице было темновато. Отдельные лучи, проникающие сквозь вековой немытости подъездное окно, на манер театральных софитов акцентировали красиво – балетными толпами – плящущие в воздухе пылинки и увлекали случайного зрителя в моем лице в дивный мир искусства вместо того, чтобы честно освещать реальность, данную мне в ощущениях.
А ведь ощущение, которое испытываешь, лоб в лоб столкнувшись с выплывающим из мрака шкафом, заурядным не назовешь!