– Что?! Полиция?! Почему, зачем, за кем? За Люсей?! – в один момент степным пожаром заполыхала моя паника.
Здравый смысл ни слова сказать не успел, ноги сами унесли меня в открытый сарайчик – прятаться.
– Дверь закрой! – взвизгнула паника.
Я попыталась это сделать, но не смогла. Рассохшаяся дверь не вписывалась в косяк, упорно распахиваясь настежь, а никакого засова изнутри на ней не было, что и неудивительно: кому это нужно – уединяться в кладовке?
– Я знаю, что делать! – радостно выскочил вперед мой врожденный авантюризм, самовольно принимая на себя управление руками, которые тут же вытащили из сумки пакет с конфетами.
Надо признать, это оказалось неплохим инженерным решением. Полдюжины свежих ирисок, пунктирно прилепленных к косяку по вертикали, надежно зафиксировали норовистую дверь.
– Я живу с идиотами, – страдальчески пробормотал мой здравый смысл, но был всеми нами проигнорирован.
Паника моя в этот момент сосредоточенно сопела, самоусмиряясь дыхательными упражнениями, а мы с авантюризмом рассматривали окошко в задней стене каморки, прикидывая, пролезут ли в него мои верхние девяносто шесть. За нижние девяносто мы не волновались, они из каких угодно передряг выбирались без существенных повреждений, им в окошко просквозить – пустяковое дело.
– Таня, я дома! – крикнул меж тем во дворе напугавший меня полицейский. – Грей борщ!
– Ну? Понятно? Человек просто приехал домой пообедать, – устало молвил мой здравый смысл. – А вы сразу: ой, караул, бежать-спасаться! Нет, Люся, от собственной дурости не убежишь…
– Это точно, – согласилась я, ничуть не обидевшись.
Мне, наоборот, даже весело стало.
– Теперь сиди тут, пока полицейский и грузчики не уедут, чтобы вопросов не возникло, зачем ты влезла в чужой сарай, – разумно рассудил здравый смысл. – Суду не понравится, что ты делаешь своей привычкой незаконное проникновение на чужую территорию.
– А давайте пока тут осмотримся, – предложил нимало не сконфуженный авантюризм. – Гляньте, сколько вокруг всего такого интересного!
– Как тут осматриваться, темно же, – проворчала я.
А руки уже вытащили из кармана мобильник и включили его как фонарик.
Я присела на корточки перед неаккуратным курганом самых разных вещей.
В основании корявой пирамиды угадывалось сломанное кресло, накрытое гобеленовой скатертью с бомбошками, как тело павшего героя – знаменем Родины. Скатерть была завалена расслоившимися фанерками и разноцветными томами в потрепанных переплетах, а из щелей между книгами торчали ребра щербатых тарелок. Еще там было какое-то тряпье, помятый абажур настольной лампы, деревянные ложки в тусклой росписи, треснувшая стеклянная ваза, подвески от люстры, вязальные спицы, клубки пряжи, фигурные бутылки, прозрачная пластиковая коробка с впечатляющей коллекцией пуговиц и фотоальбом.
Он венчал всю конструкцию. Но не так венчал, как вишенка на торте, а так, как веник, прихлопнувший мышь. В том, как небрежно его бросили на кучу хлама – развернутым, так что страницы загнулись и смялись, – никакого почтения не чувствовалось.
Я осторожно, чтобы не потревожить и не обрушить себе на ноги всю кучу, перевернула и подняла фотоальбом.
Это был старый альбом, каких сейчас уже не делают и не покупают. У него был кожаный переплет с тиснением и плотные страницы из картона с прорубленными в нем дырочками-скобками для карточек. Листы с закрепленными на них фотографиями разделяла папиросная бумага, теперь сохранившаяся лишь кое-где, да и то преимущественно обрывками.
Фотографии в альбоме, насколько я могла видеть в полумраке при свете мобильника, были такими же старыми и ветхими, как он сам, и я подумала, что на этих страницах вполне может найтись снимок-другой моей Ба Зины. А мне бы очень хотелось увидеть фотографии бабули в молодости или хотя бы в ранне-бальзаковском возрасте: в именьице таких снимков не было, Ба Зина почему-то не любила фотографироваться и на стену, которую сама же насмешливо называла иконостасом, крепила только портреты младших родственников.
Короче говоря, я стащила этот фотоальбом, презрев добросовестно упомянутые здравым смыслом заветы Уголовного кодекса.
В любом случае кража из кладовки старого фотоальбома бесследно терялась на фоне других преступлений, приписываемых нынче мне.
Я уже собралась покинуть кладовку, даже руку протянула, чтобы толкнуть дверь, когда услышала голоса под дверью.
– Почему здесь полиция? Что происходит? – нервно спросила женщина.
Я посмотрела в щелочку рассохшегося дверного полотна, но увидела только украшенный скромным бантиком тыл белой полотняной панамы. Панама нервно вертелась – ее владелица крутила головой.
– Расслабься, у внучки муж патрульный, это его служебная машина, – ответил женщине мужчина.
Его я вовсе не видела. Мало, мало щелей образовалось на дощатой двери!
– Слишком хорошо работали плотники прошлого, – досадливо пробормотал мой природный авантюризм. – Может, попробуешь расковырять щелку гвоздиком? Там, на полу, был такой, подходящий…
– Не стоит, – оборвал его здравый смысл.
– Не стоило нам сюда приходить, – в унисон сказала женщина за дверью. – Это была плохая идея.
– Если бы твой идиот сделал все по уму, мы бы сейчас не цеплялись за плохие идеи! – ответил мужчина.
– Ну уж нет, в квартиру полицейского мы не полезем! – решительно объявила женщина. – Полицейский – это не журналисточка, нам это с рук не сойдет.
– Я передумал, делай глазок! – мой здравый смысл переменил решение прежде, чем до меня дошел смысл услышанного. – Только потихоньку, не долби, как дятел, а просто попытайся раздвинуть доски.
Я без споров и уточнений метнулась в глубь сарая, подобрала с пола большой ржавый гвоздь фасона «Мечта корабела», вернулась с ним к двери и присмотрелась к ней, прикидывая, где лучше сделать глазок.
И в этот момент потревоженная куча хлама за моей спиной перешла из состояния относительной упорядоченности в состояние первобытного хаоса, шумно, с многоступенчатым грохотом и звоном, обрушившись на пол. Там, внутри кучи, еще, оказывается, то ли гитара была, то ли арфа, так вот она исполнила целую скорбную песню в два куплета.
В общем, когда в сараюшке наконец воцарилась тишина, совершенствовать дверь, делая в ней глазок, уже не имело смысла. Те двое, что переговаривались за порогом, испарились.
– Пожалуй, не стоит тебе выходить через дверь, – сказал мой здравый смысл. – Говоришь, ты пролезешь в окошко?
Вместо ответа я молча подтащила к упомянутому отверстию колченогое кресло, на его ручки положила фанерную дверцу и с этого ненадежного постамента ушла в окошко. Удачно свалилась в упругий самшитовый куст, при ближайшем рассмотрении оказавшийся частью зеленой изгороди, отделяющей двор дома номер тридцать от соседнего, и проломилась на сопредельную территорию, напугав женщину, караулящую резвящегося на детской площадке ребенка.
Я не придумала, как объяснить мой эффектный выход из кустов, поэтому просто сказала:
– Пардон, мадам! – и через двор удалилась на улицу.
Надеясь, что те двое, чей разговор я подслушала, сидя в сарайчике, еще не ушли далеко, я снова направилась к тридцатому номеру, но по пути встретила только мебельный фургон. Он удалялся от дома рыжей Тани, веско погромыхивая содержимым кузова. Боюсь, что шкаф в борьбе за свободу и независимость потерял свою целостность…
– А теперь давай где-нибудь присядем и переварим полученную информацию, – потребовал здравый смысл.
Я присела за столик первого попавшегося уличного кафе и для лучшего переваривания взяла к информации кофе.
Итак, что я узнала?
Оказывается, бабулина лучшая подруга почти год хранила у себя письмо, написанное Ба Зиной и предназначавшееся мне. Судя по тексту этого письма, оно должно было попасть ко мне в случае, если я не выполню какие-то наказы бабули. Она отвела на их исполнение определенное время и установила контрольный срок, который, возможно, еще не истек, потому что письмо отправила не Ираида, а ее потомок Женька, спасибо этому доброму мальчику или доброй девочке.
– Хотя Ираида могла просто забыть это сделать вовремя, ведь ее внучка сказала, что бабка была не в себе, – напомнил здравый смысл. – И вообще ты не о том сейчас думаешь. Давай-ка об этой паре под дверью!
– Пара под дверью – женщина и мужчина, – я послушно сменила тему. – Судя по голосам – люди немолодые, судя по тексту – незаконопослушные. Есть предположение, что они имели намерение проникнуть в квартиру Ираиды…
– И что они уже проникали в твою квартиру! – перебил меня внутренний голос. – Ведь ты же поняла, я надеюсь, о какой журналисточке они говорили?
– Поняла. – Я кивнула, как будто разговаривала с реальным собеседником. – А ты понял, что это означает?
– Они что-то ищут, – уверенно ответил здравый смысл. – Что-то такое, что ты могла спрятать не только в вашем с Петриком жилище, но и в каком-то другом надежном месте.
– А какие надежные места могут быть у девушки, живущей на съемной квартире? – подхватила я. – Только квартиры родственников, друзей и друзей родственников! Родни у меня, считай, нет, с двоюродным дедом Павлом и его потомками я не контактирую. Друзей тоже нет, одни коллеги по работе и так себе приятели. А вот Ираида Агафоновна вполне попадала под определение «друзья родных»!
– Значит, можно предположить, что эти двое – загадочные мужчина и женщина – охотятся за скифским золотом, которое ты якобы украла, – продолжил здравый смысл.
– Трое! – поправила я. – Упоминался ведь еще некий «твой идиот» – вероятно, муж или сын женщины в панаме. Он что-то сделал не так, и это все осложнило.
– Из того, что было сделано «не так», первым в голову приходит неудача покушавшегося на тебя в пещере, – подсказал здравый смысл. – И это укрепляет предположение, что покушавшимся на тебя был один из мужчин, участвовавших в пресс-туре, ведь про женщину было бы сказано «твоя идиотка», а не «твой идиот».