И мы оба засмотрелись на Эмму, размашисто, в необыкновенно экспрессивном стиле возюкающего красным по всему остальному. В итоге действительно получался бурый, но не однотонно бурый, а пятнистый, как наредкость неряшливая корова. Такая, знаете, вся в кляксах от травы и отходов собственной жизнедеятельности.
– Киса, я давно хотел вас спросить как художник – художника: вы рисовать умеете? – пробормотала я.
Караваев хихикнул – узнал цитату – и одобрительно посмотрел на меня, после чего смешинки в его глазах превратились в маленькие вопросительные знаки:
– Люся, что опять с тобой случилось?
– Это так заметно?
– Конечно! С этой новой шишкой на лбу ты похожа на бодливую корову, лишившуюся одного рога!
Я ассоциативно покосилась на высокохудожественную дверь сортира. Если снять ее с петель и вставить в раму, можно выдать за авангардистское полотно «Бодливая корова». Надо Маню-гримершу спросить, кто у нас в городе покупает произведения современного искусства…
– Я спрашиваю, откуда шишка на лбу?
– Караваев, у меня для тебя плохая новость, – вздохнула я. – Сегодня на меня напал грабитель, и я лишилась твоей сумки. Прости. Когда я разбогатею, обязательно куплю тебе новую.
– Серьезно? Грабитель унес мою сумку? – Караваев весело удивился.
– Ты так радуешься, словно даже хотел от нее избавиться, – с подозрением заметила я. – Признавайся, что не так было с этой сумкой? Может, твои экскурсоводы годами водили с ней группы сталкеров в Чернобыль?
– Неужели я дал бы девушке радиоактивную сумку?!
– Ну… Если бы хотел эту девушку уморить…
– Эх, Люся, Люся! – Караваев сокрушенно покачал головой и пошел в дом, неумело изобразив уныние.
– Я даже не знаю, что сказать по этому поводу, – признался мой здравый смысл.
– Тогда помолчи, – попросила я, тупо глядя в удаляющуюся идеальную мужскую спину.
Оскорбленный – или старающийся выглядеть таковым – Караваев понуро убрел в дом, но, не дождавшись моего крика «О, прости! Прости меня, глупую Люсю!», через минуту кукушечкой высунулся в окошко и как ни в чем не бывало спросил:
– Кто-нибудь хочет пиццу?
Бывало ли, чтобы кто-то не хотел?
Эмма бросил кисти, Брэд Питт материализовался из тени под жасмином, но я опередила их обоих и выхватила самый большой кусок пиццы буквально из-под ножа.
– Осторожнее! – вздрогнул Караваев. – Тебе к синякам и шишкам еще пореза не хватает!
– Критикуешь мою внешность?
– Скорее уж твой образ жизни!
– А что не так с твоим образом жизни, Люсь? – спросил меня подоспевший Эмма. – По-моему, это не жизнь, а просто мечта! Живешь себе одна в таком милом домике, вокруг природа, красота, тишина, и никто тобой не командует, не поучает, не заставляет делать то, что тебе вовсе не нравится. У тебя даже собака есть!
– Это похоже на откровение, – с интересом глядя на Эмму, вполголоса сказал мне Караваев. – Сдается мне, наш беспамятный мальчик жил в стесненных условиях экологически грязного города с авторитарной родней, не позволявшей ему завести домашнее животное…
– Как Малыш до встречи с Карлсоном, – кивнула я, и Караваев оглядел себя сверху вниз и тревожно задумался, а кто при таком раскладе тут, собственно, Карлсон?
– Ты что-то вспомнил? – спросила я Эмму, но тот уже набил рот пиццей и только и мог, что помотать головой.
– Жаль.
Я уже как-то привыкла к присутствию в именьице этого милого бестолкового парнишки и все же испытывала горячее желание сплавить его до дому, до хаты всякий раз, когда видела, с каким аппетитом и скоростью он поглощает провиант.
– Однако тему художеств, я думаю, надо продолжать прорабатывать, – сказала я Караваеву. – Похоже, истина где-то там.
– В сортире? – заинтересовался Эмма.
– Да ты, батенька, философ! – разулыбался Караваев. – Надо тебе попробовать мандалу сложить.
– Вот зачем вы, Михаил Андреевич, при даме такие слова говорите? – упрекнул его наш юный друг.
Тут я взоржала, потеряла бдительность, и Брэд Питт стянул у меня из-под руки кусок пиццы.
Я оглядела опустевшую коробку и вздохнула.
Эмма и пес совершенно одинаково повернулись ко мне боком, плечом прикрывая все свое недоеденное и опасливо косясь в мою сторону.
– Если ты, Люся, закончила трапезу, то я тоже хочу сообщить тебе пару новостей, – светски молвил Караваев, интригующе поманив меня пальцем на простор двора.
– Хорошую и плохую? – уточнила я, послушно перебираясь за тот стол под яблоней, который совершил стремительный карьерный взлет с обеденного до компьютерного.
Караваев пожал плечами:
– Суди сама. Новость первая: убийство журналиста Вадима Антипова – тема номер один в местной прессе.
– Это было предсказуемо и ожидаемо, – сказала я. – Убийство – не кража, которую можно было замолчать, спасая честь мундира. Да даже если бы Левиафан самолично лег на пороге, препятствуя коллегам разнести шокирующую новость по всему свету, это не помогло бы: уверена, информация была мгновенно выплеснута в соцсети.
– Согласен. – Караваев кивнул. – И рад, что ты не проявляешь по этому поводу лишней нервозности. Теперь слушай вторую новость: скифский меч, которым убили Антипова, оказался ненастоящим.
– В смысле – ненастоящим? – не поняла я. – Да я Вадика с этим мечом в груди видела вот так же близко, как сейчас тебя, и могу уверенно утверждать, что меч был вовсе не бутафорский!
– Он не был бутафорским, – согласился Караваев. – Но не был и скифским. В смысле, его не скифы сделали. Это была довольно точная копия музейного сокровища, созданная в настоящее время и из современных материалов.
– Не из золота?!
– Из сплава, очень похожего на золото.
– Стоп! – я подняла руку. – Помолчи немного, мне нужно подумать.
Оставив Караваева под яблоней, я вышла за калитку и принялась расхаживать перед ней туда-обратно, стимулируя физкультурой умственную деятельность.
– Если это был не настоящий скифский акинак, понятно, почему убийца оставил его в трупе, – первым высказался мой авантюризм. – Кому нужна подделка?
– Кто-то же ее сделал, – напомнила я. – Значит, кому-то она была нужна.
– Музейщикам свойственно делать копии ценных экспонатов, – напомнил мой здравый смысл.
– Используя дешевый сплав вместо золота? – не поверила я. – Хотя это объясняет, почему музей вообще согласился временно передать артефакты в телекомпанию: раз то были не артефакты, рисковать ими было не страшно. Хотя это не объясняет, почему их заботливо положили в сейф. И почему потом украли из сейфа.
– В общем, понятно, что ничего не понятно, – подытожил мой здравый смысл. – Одно могу сказать точно: за кражу подделок тебе дадут на пару лет меньше, так что это, пожалуй, хорошая новость.
На том и порешили.
Я вернулась во двор. Потянув носом, поморщилась: свежеокрашенная дверь сортира своим мощным амбре полностью перебила тонкий запах цветочков.
– Ну, чего ты хмуришься, Люся? – окликнул меня из-за обеденно-компьютерного стола Караваев. – Ни в одной из множества публикаций об убийстве Антипова нет ни слова о тебе, это же хорошо?
– Неплохо, – согласилась я. – Однако это вовсе не значит, что я вне подозрений. Следствие же не в прямом эфире идет, и не вся информация попадает к журналистам.
– Надо подумать, у кого можно узнать тайны следствия. – Караваев кивнул и что-то деловито записал в блокнотик, пристроенный рядом с ноутбуком.
– Но как?!
– Ну, Люся! – Он посмотрел на меня укоризненно. – Сотрудники следственных органов – тоже люди! У них есть подруги, жены, дети, и все они любят ездить в отпуск в хорошие отели и интересные туры, а кто им в этом активно помогает?
– Я поняла, твое турагентство, – кивнула я. – Хотя по-прежнему не понимаю, как это поможет нам разжиться закрытой служебной информацией.
– Ах, знала бы ты, сколько такого закрытого служебного мужья выбалтывают своим женам, которым отчаянно не хватает общения, отчего они откровенничают с парикмахершами, маникюршами и агентами, подбирающими для них лучший тур! – Караваев сначала закатил глаза, потом махнул на меня рукой. – Короче, не бери в голову. У меня есть свои профессиональные секреты, и я не намерен ими делиться.
– Ага, ты же не жена сотрудника следственных органов, – съязвила я.
– Люся! Я же просил никогда больше не ставить под сомнение мою сексуальную ориентацию! – возмутился Караваев.
Я не успела ему ответить.
– Ой, что я слышу и что я вижу! – донеслось от калитки. – Какие люди, какие интересные темы! Ну, здравствуйте, здравствуйте, мои бусинки!
Караваев поперхнулся невысказанным и пригнулся, спрятавшись за ноутбуком.
Я обернулась и увидела за оградой Петрика.
Не рискуя оцарапать руки, он ждал, пока увитую колючей зеленью калитку откроет ему кто-нибудь другой, и солнечно улыбался.
– Петя! – Я кинулась навстречу другу, и мы сумели аккуратно обняться поверх калитки. – Заходи, заходи, мы тебя ждали!
– Правда? – Петрик поправил кудряшку и кокетливо стрельнул глазом в Караваева, но попал в яблочко на серебристой крышке.
Я посмотрела ниже и по длинной волне в кустах догадалась, что Караваев в низком приседе удирает за хату, в качестве укрытия явно более надежную, чем ноутбук. Судя по тому, как цепко прищурился и хищно улыбнулся Петрик, он тоже это понял и не планировал оставить без внимания, но тут Караваеву повезло: из домика выступил Эмма.
– Ой, здрасьте! – сказал он, воззрившись на Петрика с детским любопытством.
Оно того стоило. В Молдове мой друг разжился полотняной рубахой с богатой вышивкой в этническом стиле, и она очень интересно смотрелась в сочетании с дырявыми джинсами и розовой замшевой курткой-косухой. Вместо ремня в петельки на поясе джинсов было продето длинное ожерелье-монисто.
– У вас там настоящее серебро? – заинтересовался Эмма, для пущей понятности вопроса потыкав пальчиком в нужном направлении.
– Милый, у меня там настоящее золото! – игриво двинул бедрами Петрик.