ассистента режиссера Queen for a Day… В конце концов он оказался в кресле руководителя программ дневного вещания и за последние 20 лет поработал над бесчисленным множеством викторин для ABC, Марка Гудсона, реабилитированного Дэна Энрайта, Дика Кларка и Game Show Network. Сейчас он руководит новым каналом реалити-телевидения Fox.
Несмотря на карьерный успех, в душе Боб все еще обычный фанат викторин. Впрочем, не совсем обычный. Он фанат, обладающий замечательной коллекцией реликвий. Зная о моей старой страсти к викторинам, которая недавно вспыхнула с новой силой, Боб пригласил меня взглянуть на его музей во время моего следующего визита в Лос-Анджелес.
Он и его вторая жена Марла приглашают меня в гостиную своего дома в долине Сан-Фернандо. Боб — чрезвычайно дружелюбный малый с вечно улыбающимся ртом и темными нависшими бровями. Он пышет здоровьем человека, который недавно сбросил в спортзале не один килограмм. Мы болтаем о пустяках, но Бобу, очевидно, не терпится позвать меня в свой кабинет в задней части дома.
«Вы должны быть польщены, — говорит Марла. — До этого он убирался там только раз, и то тогда в гости приходил сам Дик Кларк![77]»
Через затемненный дворик Боб ведет меня в кабинет. Я понятия не имею, что меня ожидает. Но когда он щелкает выключателем, я застываю на месте как громом пораженный. Передо мной — сверкающая полиэстрово-пастельная пиратская сокровищница для фаната викторин, от пола до потолка заполненная ярко раскрашенными деталями декораций, безделушками и сувенирами. Почти на каждой стене есть что-то, что вызывает у меня неподдельное волнение: настоящий подиум из Family Feud времен Ричарда Доусона, гигантская J из старых декораций Jeopardy! колода огромных карт из Card Sharks, поблескивающий серебристый сектор «$5000» с «Колеса фортуны». Все эти единственные и неповторимые экземпляры были выклянчены у продюсеров, спасены из мусорных баков или, в паре случаев, таинственным образом исчезли со склада декораций. Это фанатская нирвана.
Для гиков весь этот мусор — священные реликвии, которые впору выставлять в Смитсоновском музее прямо между стулом Арчи Банкера и рубиновыми туфельками Дороти. Карточки «таинственного гостя» из What’s My Line? Фишка Плинко. Один из тонких до странности микрофонов Джина Рейберна с Match Game. Рамки с глянцевыми фотографиями Уинка Мартиндейла с Элвисом Пресли и Боба Юбэнкса с Beatles. Пюпитры с восстановленной версии To Tell the Truth и более современного Friend or Foe. Бумажный плакат с вопросом из старой Jeopardy! с Артом Флемингом, реликвия тех времен, когда телемониторы еще не существовали (надпись на нем гласит: «Это единственное, что осталось в ящике Пандоры после того, как она его открыла»)[78].
Что дальше? Гонг из Gong Show? Усы Алекса Требека? Заспиртованный Пол Линд?
Боб радуется моему восторгу, который похож на восторг изумленного малыша рождественским утром. «В гараже тоже кое-что есть!»
Перед тем как мы покидаем сокровищницу, Боб вручает мне несколько милых сувениров на память. Кукла, изображающая Чака Вулери, надувной Уэмми, большая сумка с эмблемой Greed и огромная папка весом примерно с Пэта Сэджека. «Это расписание всех дневных передач начиная с октября 1958 года и их рейтинги по Нильсену», — объясняет Боб. По-видимому, это проект всей его жизни, и он, возможно, считает, что я один из немногих людей на земле, которые способны его понять. Листая страницы, я обнаруживаю, что это действительно так. Глянь-ка, вот лето, когда мы вернулись из Кореи, а скребл показывали на полчаса раньше. А вот осень, когда снова стали показывать Password Plus, переименованный в Super Password!
«В чем, по-твоему, дело? — спрашиваю я Боба на прощание. — Почему викторины так глубоко трогают людей?»
«Работая в этой сфере, я иногда забываю, что мы — это фабрика по производству счастья. Мы превращаем желания в реальность. — Он мечтательно улыбается. — Вот что заставляет меня год за годом возвращаться на съемки „Цены удачи“. Атмосфера в студии наэлектризована: все жаждут знать, чье имя сейчас прозвучит. У меня мурашки бегут по коже. Это уникальное ощущение».
В Диснейленде я понимаю: когда выкликают твое имя, это на самом деле очень волнительно. Правда, трепет тут же сменяется паникой и тошнотой. Я неуверенно выхожу к месту игрока и сообщаю служащему свое имя и прочую необходимую информацию. Под потолком гремят вагнеровские аккорды музыкальной темы «Миллионера».
Со мной знакомится поддельный Реджис. В роли ведущих здесь — дружелюбные работники Диснейленда, которые, быть может, между сеансами своих «Миллионеров» слоняются по парку в костюме Тигры. Его тоже зовут Кен, и мы оба над этим подшучиваем.
Первые вопросы очень просты, и это очень хорошо: на диснеевском «Миллионере» у игрока есть всего несколько секунд, чтобы дать «окончательный ответ», в отличие от телешоу, где можно мямлить и бормотать, пока Уолт Дисней не начнет переворачиваться в своем холодильнике. Предполагается, что игрок с легкостью ответит на несколько первых вопросов — и мне это удается. Туфельки Золушки были сделаны из (Б) хрусталя. Повторение — мать (Д) учения. Дамские пальчики — это (В) виноград.
Как ни странно, спринтерский характер игры не сбивает меня с толку, а напротив, помогает расслабиться. Но затем мы добираемся до вопросов, которые помогают Майклу Айснеру не проиграть круизов больше, чем заложено в бюджете. Каково настоящее имя леди Берд Джонсон?[79] Этот ответ я узнал во время своих недавних «президентских» штудий. Затем — на южной оконечности какого района Нью-Йорка расположен Кони-Айленд?[80] Не считая пути в аэропорт, я никогда не был в нецентральных районах и трачу на этот вопрос сразу две подсказки: «Вопрос к залу» и «50 на 50». Теперь у меня остался только «Звонок другу», который в парках развлечений трансформировался в «Звонок незнакомцу». Единственное, что тебе светит, — это совет от случайного посетителя Парка приключений в шапке с ушами Микки-Мауса, который был настолько глуп, что умудрился застрять рядом со специальным внутренним телефоном. Раз «Звонок другу» бесполезен, значит, я здесь в полном одиночестве.
И вот тогда-то я, как и мои предшественники в нелегкой роли игрока, получаю вопрос ценой в $64 тысячи. В смысле, в 64 тысячи очков. «В какой стране родился знаменитый укротитель львов Гюнтер Гейбл-Уильямс?» Вдвойне сложно для несчастного лузера, который и слыхом не слыхивал о выдающемся господине Гейбле-Уильямсе. Такого несчастного лузера, как я. Три из вариантов ответа — это взаимозаменяемые европейские страны: Германия, Австрия, Швейцария. Мой мозг в ступоре, время истекает, и по какой-то причине я выбираю четвертый ответ: (В) Соединенные Штаты. Может быть, типично немецкое имя Гюнтер — это ложный след? Может быть, это вопрос с подвохом?
«В. Окончательный ответ».
Паранойя не окупается. Гюнтер родился в Германии.
«А я знала, — любезно щебечет моя невестка, когда я осторожно возвращаюсь на свое место. — Я видела о нем передачу на канале A&E».
Возможно, викторины — это не совсем меритократия в чистом виде. Можно быть каким угодно умником и проиграть кому-то, кто вчера вечером посмотрел по A&E нужную передачу. И все же теперь я являюсь счастливым обладателем значков, шнурка для мобильного, бейсболки и новой рубашки поло. Неплохой улов — даже если завтра на Jeopardy! я облажаюсь.
Теперь место игрока занимает сияющая от счастья десятилетняя девочка с брекетами на зубах. Ее отец жестикулирует, словно тренер на третьей базе. Зрители подбадривают девочку и сами играют вместе с ней. Удовольствие от тривии соединилось с чем-то еще более естественным — бескорыстным желанием увидеть, как удача улыбнется кому-то другому. Викторина объединяется с шоу. Боб Боден был прав — это действительно ни на что не похоже!
«Молодец», — снова шепчет мне на ухо разносчик газет, ведь теперь мы оба — закаленные в бою воины.
Я чувствую, что между нами появилась незримая связь.
Глава VIЧто такое воспламенение?
Первый семестр в университете — это такое бессмысленное время, когда большинство новоявленных студентов записываются на кучу утренних занятий, которые потом никогда не посещают. Я решил внести в этот жизненный этап немного смысла, прыгнув с парашютом.
В значительной степени это была вина моего соседа по комнате. Он где-то достал флаер в клуб воздухоплавания студенческого городка и обязательно хотел присутствовать на первом собрании. Я пошел с ним в порядке оказания моральной поддержки. Не помню, о чем на собрании шла речь, но это определенно была проповедь на уровне Иоанна Златоуста, поскольку заставила моего соседа вписать свое имя в список желающих выпрыгнуть из самолета. Правда, это все еще не объясняет, почему я записался тоже. По-видимому, ключевое слово здесь тестостерон. Никто не согласится, чтобы тощий диабетик из провинциального городка Якима чувствовал себя альфа-самцом в вашей общей спальне.
Но в последнюю минуту мой сосед изменил своим намерениям, внезапно решив, что прыжок будет слишком дорогим удовольствием. Я подозреваю, что под слишком дорогим он подразумевал слишком страшным. Таким образом, я остался с носом, точнее, с ранцевым парашютом за спиной в кабине аэроплана. Моим первым прыжком стал прыжок в тандеме, во время которого вы летите в связке с инструктором в довольно гомоэротической позиции «снизу». При этом всю трудную работу по своевременному дерганью вытяжного троса, приземлению и тому подобному выполняет инструктор. И слава богу, потому что весь полет с момента раскрытия парашюта до аварийной посадки я провел в полубессознательном состоянии жуткой сенсорной перегрузки.
Это неописуемое ощущение. Мозг переполняется быстро сменяющимися образами, главный из которых «земля». Он задает сам себе вопрос: «Неужели это вправду происходит со мной?» И вынужден ответить себе утвердительно. У многих людей это ощущение длится несколько мгновений, после чего им удается от него отделаться. Но в моем случае помрачение сознания продолжалось весь прыжок — около десяти секунд. Моментами сознание возвращало себе ясность, фиксируя бешеные порывы ветра, восхищение пейзажем, встряску от раскрывающегося парашюта. В те мгновения, когда мой мозг приходил в себя, он сообщал: «Ага, ты все еще падаешь с самолета!» — после чего так же внезапно снова погружался в оцепенение.