гре. В конце концов, они такие же тривия-зависимые, как и я, и так же, как и я, мечтают получить свои пятнадцать минут славы в Jeopardy!. Но вместо этого все они получают удар в спину от парня, у которого есть несправедливое преимущество в виде 40 выигранных игр. Это гложет меня изнутри. Не настолько сильно, чтобы, например, нарочно проиграть игру, но все же…
У моего положения есть и еще одно преимущество, которое никогда раньше не приходило мне в голову. Конечно, никто в Jeopardy! специально не предлагал мне играть на условиях Чарльза Ван Дорена и не показывал заранее правильных ответов. За исключением случаев… когда это все-таки иногда происходило.
Тривия конечна. Она может содержать лишь такое множество фактов, которое, особенно если ты сознательно ставишь для нее рамки, может быть забавным, интересным и понятным для широкой аудитории. Фред Ворт жаловался мне, что он в своей жизни прочел такое количество тривии, что ему практически не попадаются больше факты, способные по-настоящему удивить. «Я называю их четырехзвездочными, и только они приносят истинное наслаждение. Мне будет гораздо приятнее найти четырехзвездочный факт тривии, чем 20-долларовую банкноту».
Согласно Фреду тривия похожа на пляж, песок которого за годы был столько раз просеян, что все сколько-нибудь красивые ракушки оттуда давно вынули. Поэтому не должен вызывать удивления тот факт, что мне не очень долго пришлось играть в Jeopardy! до момента, когда факты и вопросы стали повторяться. Не слово в слово и, конечно, не злонамеренно, но достаточно для того, чтобы подарить мне ответы на несколько вопросов, которые иначе неминуемо прошли бы мимо меня. Гораздо проще вспомнить, какая партия заключила свою конвенцию в 1968 году в Майами, если другой вопрос неделю назад сообщил тебе, что в том же году демократический конгресс прошел в Чикаго. Много легче вспомнить название антибиотика, который был вытеснен пенициллином во время Второй мировой войны[184], после того как несколько недель назад завалил тот же самый вопрос на аукционе, потеряв при этом $4200. (Не знаю, доводилось ли вам просаживать на одном вопросе викторины несколько месяцев квартплаты, но неудивительно, что правильный ответ на такой вопрос надолго отпечатался бы в вашем мозгу.) То же самое было и с вопросом про певца в стиле кантри, который отбывал срок в тюрьме Сан-Квентин до момента, когда Рональд Рейган подписал его прошение о помиловании[185]. На этот вопрос я не ответил в моей самой первой игре, и он же попался мне еще раз спустя несколько месяцев.
Такого рода повторы неизбежны, если учесть то обстоятельство, что Jeopardy! выдает в эфир гигантское количество тривии — почти 15 тысяч вопросов каждый год. Но в целом я не согласен с Фредом, что тривия так легко исчерпаема. Любого рода коллекционеры рискуют рано или поздно (о ужас!) собрать свою коллекцию целиком. Они могут обнаружить, что у них теперь есть весь набор памятных тарелок, посвященных гонщику Дейлу Эйнхардту, или все выпуски комиксов про Человека-муравья, или полный комплект коллекционных чашек с цитатами из ситкома Joanie Loves Chachi, и не за чем больше рыскать по блошиным рынкам и сайту eBay. (В таком случае вы можете либо попытаться «проапгрейдить» свою коллекцию товаров Joanie Loves Chachi до состояния «как новенькие», либо признать, что жизнь пуста и бессмысленна, и сунуть голову в петлю.) Фанаты тривии — тоже, как заметил Эй Джей Джейкобс, коллекционеры. Только они в некотором смысле удачливее свои коллег. Объект их страсти практически бесконечен. Вопросов «четырехзвездочной» тривии, возможно, действительно, мало, и они редко встречаются, но поток новой тривии никогда не иссякнет. Сумма человеческого знания, если представить ее в мегабайтах, растет с астрономической скоростью каждый день. По расчетам ученого-программиста, доктора Жака Валле (одного из отцов-основателей интернета, а также эксперта в области изучения НЛО, с которого Франсуа Трюффо списал главного героя фильма «Близкие контакты третьей степени»), она удваивается каждые 18 месяцев.
Другими словами, новая тривия «производится» постоянно и в промышленных количествах. Еще десять лет назад было невозможно задать вопрос: «Кто стал единственным человеком, который получил „Оскара“ за то, что сыграл роль другого реального обладателя „Оскара“?»[186] или «Какие два президента США были тезками по среднему имени?»[187] — просто потому, что события, на которых они основаны, тогда еще не произошли. Песок может быть основательно просеян, но волны снова и снова выносят на пляж красивые раковины.
Сорок с лишним игр в Jeopardy! научили меня еще одной вещи, касающейся знаний, — а именно тому, что берутся они отовсюду. Я всегда предполагал, что умники, выстраивающиеся в очередь к подиумам Jeopardy! черпают все свои знания из книг благодаря запойному чтению в течение всей жизни. Их вдохновенные бледные лица подтверждали мою теорию. Однако мой личный опыт и опыт участников, с которыми я об этом говорил, заставил меня переменить свое мнение. На самом деле (дети, заткните уши!) чтение здесь вторично. Конечно, я люблю читать. Я узнал много ответов из прочитанных книг. Но гораздо большее число фактов перенеслось в мою память не со страниц книжек, а просто из жизненного опыта, из любопытства, которое я проявлял в течение всей жизни, из наблюдений за миром вокруг меня.
Мне даже немного стыдно от того, сколько ответов в Jeopardy! я дал не благодаря высокоинтеллектуальным книгам в благородных кожаных переплетах, а благодаря чему-то более плебейскому. Надо ли говорить, на сколько вопросов по мифологии я ответил лишь благодаря серии комиксов про Тора, которые я просматривал в детстве? Или сколько ответов из области географии подарили мне телепередачи про путешествия в разные страны? Источником почти всего, что я знаю про звезды и созвездия, были научно-фантастические фильмы категории «Б». За представление о том, как выглядят флаги государств мира, я должен благодарить канал NBC и его трансляции с Олимпиад, а за знания названий водоплавающих птиц — составителей кроссвордов.
Понимание того, сколько ежедневно пропускаемой через себя информации мы способны впитывать при определенной внимательности, поистине воодушевляет. Вернувшись домой после очередного съемочного цикла, я осознал, как легко каждый день, каждый час узнавать что-то новое. Достаточно посмотреть всего несколько минут старого фильма про Вторую мировую войну в ночном телеэфире, чтобы узнать о ней что-то, чего не знал до того, — например, кодовое название пляжа, где происходила высадка союзных войск в Нормандии, которое совпадает с названием химического элемента[188]. Листая журнал в ожидании приема у стоматолога, я на каждой странице могу найти для себя что-то новое, будь то статья о глобальном потеплении, плей-офф НБА или реформе здравоохранения. Готовя ужин вместе с Минди, я могу выучить новые слова французского или итальянского происхождения, которые в изобилии встречаются в рецептах, ведь ни по-французски, ни по-итальянски я не говорю. Например, таким способом я узнал, какие макаронные изделия на языке оригинала называются «маленькими репками»[189]. Даже такое бессмысленное видео, как сериал про паровозика Томаса и его друзей, которое Дилан заставляет меня смотреть вместе с ним, при более пристальном изучении может оказаться прямо-таки сокровищницей ценных сведений о поездах и железных дорогах. Десятки раз на дню в моей голове срабатывает виртуальный сигнал: «Эй, а ведь про это могут спросить в Jeopardy!». Эти звоночки больше не вгоняют меня в панику. Я даже научился получать от них удовольствие.
Без сомнения, самая сюрреалистическая часть всей моей телевизионной эпопеи — это секретность. Перед первой записью я подписывал документ, в котором обязался не раскрывать никому подробности и результат программы до того, как она попадет в вечерний эфир. Но еще до этого я решил для себя, что по возвращении никому из домашних не расскажу о том, что произошло. Никому не нравится заранее узнавать счет футбольного матча, который ты вознамерился посмотреть в записи, ведь так? Вот я и решил дать своим друзьям и семье возможность сполна насладиться саспенсом во время просмотра игры по телевизору и не сообщать им, выиграл я или проиграл.
Такой план я вынашивал, пока считал, что мне предстоит только одна игра с маленькими шансами на вторую и уж совсем невероятную третью. На тот момент рекордом Jeopardy! было семь побед подряд. Я и предположить не мог, что мое пребывание на съемках Jeopardy! продлится больше недели, не говоря о том, что я буду ездить туда, как на работу. Вместо работы.
С того момента, как я понял, что мне придется лететь на съемки в Лос-Анджелес третью неделю подряд, моя начальница Гленда начала прикрывать меня. Ей пришлось вооружиться неистощимым набором легенд, объясняющих, почему меня каждый вторник и каждую среду на протяжении всей весны нет на месте. «У Кена грипп», «Кен красит цокольный этаж дома», «Кен сидит с больным ребенком». Если вы до сего момента считали программистов очень умными и проницательными людьми, боюсь, придется вас разочаровать. Ни один человек во всем офисе ничего не заподозрил.
Где-то после пятой или шестой поездки в Калифорнию ребус стал казаться уже слишком сложным, и я начал задумываться о том, как бы с наименьшими потерями рассказать всем, что на самом деле происходит. Вести тайную жизнь очень непросто — постоянно приходится размышлять о множестве разных проблем. Что думают коллеги с работы о том, почему меня не было вчера? Хватит ли денег на нашем банковском счете, чтобы в этом месяце еще три раза съездить в Калифорнию? Когда у меня закончится одежда, пригодная для появления в кадре (я ведь программист, «приличная одежда» для меня — это шорты, на которых не заметны пятна от кетчупа), как одолжить подходящие шмотки у отца, не говоря ему правду о том, зачем они мне вдруг понадобились?