Восстание женщин против господства мужчин представляет собой движение, в чисто политическом смысле практически исчезнувшее, но в более широком значении едва сформировавшееся. Постепенно общество начинает ощущать последствия этого восстания. Эмоции, которые должны испытывать женщины, по-прежнему считаются отражением интересов и чувств мужчин. В романах авторов-мужчин мы читаем, что уход за детьми доставляет женщинам физическое удовольствие; достаточно спросить любую мать среди своих знакомых, чтобы убедиться, что это не так, но пока женщины не обрели право голоса, никто из мужчин даже не задумывался над данным утверждением. Материнские эмоции долгое время умиляли мужчин, которые подсознательно видели в них способ сохранения своего господства, и понадобятся значительные усилия, чтобы изменить это положение дел. До самого недавнего времени считалось, что все порядочные женщины желают иметь детей – и ненавидят секс. Даже сегодня многих мужчин шокируют те женщины, которые открыто заявляют, что не хотят детей. И многие мужчины даже осмеливаются читать женщинам нотации на этот счет. Пока женщины находились в подчинении, они не осмеливались проявлять искренность в отношении собственных эмоций и выказывали чувства, угодные и приятные мужчинам. Следовательно, нельзя опираться на привычное «нормальное» отношение женщин к детям, поскольку ясно, что с эмансипацией женские эмоции уже не те, что им приписывали ранее. Полагаю, цивилизация – во всяком случае, в своем нынешнем облике – ведет к неумолимому истреблению материнских чувств. Не исключено, что в будущем цивилизация падет, если за рождение детей и уход за ними женщинам не будут выплачивать суммы, сопоставимые с достойной заработной платой. Но даже при выполнении этого условия далеко не все женщины согласятся. Деторождение станет профессией, одной из многих, и выбравшие ее будут трудиться в ней с положенным тщанием, строго соблюдая все правила. Впрочем, это лишь мои фантазии. В них достоверно только то, что феминизм в своей современной форме оказывает несомненное воздействие на патриархальную семью, которая с доисторических времен воплощала господство мужчины над женщиной.
Замещение отца государством, пока во многом нереализованное на Западе, сулит немалые преимущества. Этот шаг существенно улучшает здоровье общества и повышает общий уровень образования. Он смягчает жестокое обращение с детьми и делает невозможными те страдания, которые выпали когда-то на долю Дэвида Копперфилда[99]. Можно ожидать дальнейшего укрепления физического здоровья и повышения качества интеллектуальных развлечений, в особенности посредством искоренения наихудших пороков семейной системы, которые обнажаются, когда эта система разлаживается. Но имеются и немалые опасности в вытеснении семьи государством. Родители, как правило, любят своих детей, для них это не просто пешки в политической игре. От государства нельзя ожидать подобного отношения. Реальные люди, взаимодействующие с детьми от имени государства, например, школьные учителя, могут, если не перегружать их работой и как следует платить, демонстрировать некое подобие родительских чувств. Но у учителей мало власти, последняя принадлежит в основном администраторам. А те не контактируют с детьми, жизнью которых они управляют, и, будучи администраторами (иначе они не занимали бы те должности, которые занимают) воспринимают их как материал для реализации обозначенных целей. Более того, администраторы по определению ценят единообразие, важное для статистики и отчетности; если это «правильное» единообразие, оно подразумевает наличие большого числа людей, соответствующих представлению администратора о «правильных» людях. Дети, вверенные попечению таких институций, должны вести себя одинаково, а тех немногих, кто не в состоянии этого делать, будут наказывать – и сверстники, и власти. Это означает, что детей, обладающих ярким творческим потенциалом, ждут преследования и пытки, призванные сломить их дух. Это означает, что «одинаковое» конформистское большинство преисполнится самоуверенности и жестокости и станет наотрез отвергать любые новые идеи. А самое главное: пока мир остается разделенным на конкурирующие милитаристские государства, замена родителей государственными образовательными учреждениями повлечет за собой наращивание так называемого патриотизма, то есть готовности к взаимному истреблению без малейших колебаний всякий раз, когда того потребует правительство. Безусловно, так называемый патриотизм представляет собой величайшую угрозу для цивилизации, а потому всего, что увеличивает его вирулентность, следует избегать – как чумы, мора и голода. В настоящее время молодежь делит лояльность между родителями, с одной стороны, и государством – с другой. Если случится так, что фокусом их лояльности будет только государство, появятся весомые основания опасаться, что мир сделается еще кровожаднее, чем сейчас. Посему, думаю, до тех пор, пока не решена задача интернационализма, рост влияния государства в области образования и ухода за детьми сулит риски, перевешивающие несомненные преимущества этого процесса.
Но если удастся учредить международное правительство, способное заменить насилие главенством закона, ситуация окажется совершенно иной. Такое правительство постановит, что национализм в его самых безумных формах ни в коем случае не должен проникать в образовательные программы любой страны. Оно будет настаивать на том, что детей следует учить лояльности международному сверхгосударству и прививать интернационализм вместо приверженности национальному флагу. В этом случае, пусть сохранится опасность чрезмерного единообразия и жестоких преследований «отступников», угроза милитаризации и войны постепенно сойдет на нет. Действительно, контроль сверхгосударства за образованием будет эффективной мерой предотвращения войны. Полагаю, мы праве сделать вывод, что замена отца государством принесет пользу цивилизации, если государство будет интернациональным, но пока государства остаются национальными и милитаристскими, они олицетворяют собой угрозу вероятного сползания к войне. Семья стремительно разрушается, а интернационализм крепнет медленно. Потому текущая ситуация вызывает серьезные опасения. Тем не менее, она не выглядит безнадежной, поскольку интернационализм в перспективе способен крепнуть значительно быстрее. К счастью, мы не в силах предвидеть будущее, а потому имеем право надеяться, если уж не ожидать, что оно будет лучше настоящего.
Глава 16. Развод
Развод как таковой разрешался в большинстве эпох и стран, но всегда был скорее исключением, нежели правилом. Он никогда не рассматривался как альтернатива моногамной семье, всегда считался способом облегчить положение дел, если сохранение брака представлялось невозможным. Законы о разводе чрезвычайно различаются от эпохи к эпохе и от страны к стране; в настоящее время в Соединенных Штатах Америки развод все еще запрещен в Южной Каролине, но донельзя прост в штате Невада[100]. У многих нехристианских цивилизаций развестись очень легко для мужа, а кое-где – и для жены. Моисеев закон позволяет мужу подать прошение о разводе; китайский закон допускает развод при условии возвращения жене приданого. Католическая церковь, утверждая, что брак есть святое таинство, разводиться категорически запрещает, но на практике ее строгость отчасти смягчается тем обстоятельством – особенно когда речь идет о важных персонах, – что существует множество поводов объявить брак недействительным[101].
В христианских странах снисходительное отношение к разводу тем крепче, чем сильнее позиции протестантизма. Мильтон, как всем известно, высказывался о разводе одобрительно, будучи ревностным протестантом[102]. Англиканская церковь в ту пору, когда считала себя протестантской, признавала развод в случае супружеской измены, но не по иным причинам. В настоящее время подавляющее большинство священнослужителей в англиканской церкви выступают против развода как такового. В Скандинавии развестись крайне просто, как и в протестантских областях Америки. Шотландия в сравнении с Англией более терпима к разводам. Во Франции антиклерикализм привел к облегчению процедуры развода. В Советском Союзе развод возможен по просьбе любой стороны, но, поскольку не предусмотрены ни социальные, ни юридические меры наказания за прелюбодеяние или рождение детей вне брака, брак в России утратил то значение, каким он обладает повсеместно – во всяком случае, в высших слоях[103].
На мой взгляд, любопытная особенность развода в том, сколь велико в этом случае оказывается различие между законом и обычаем. Самые вольные законы отнюдь не обязательно провоцируют наибольшее количество разводов. В Китае до недавних потрясений развод был почти неизвестен, и, несмотря на пример Конфуция[104], не одобрялся. Швеция допускает развод по взаимному согласию, чего не встретишь ни в одном штате Америки; однако в 1922 году – это последняя дата с сопоставимыми цифрами в моем распоряжении – число разводов на сотню тысяч человек населения составило 24 случая в Швеции и 136 случаев в Соединенных Штатах Америки[105]. Думаю, это различие между законом и практикой крайне важно; сам я одобряю более снисходительные законы в этой сфере, но, пока существует нормальная семья с двумя родителями, есть веские причины поддерживать практику противодействия разводам, за исключением некоторых крайних случаев. Я придерживаюсь этой точки зрения, потому что воспринимаю брак не просто как сексуальное партнерство, но прежде всего как желание сотрудничать в продолжении рода и воспитании детей. Возможно и даже вероятно, как мы видели в предыдущих главах, что брак, понимаемый таким образом, падет под напором разных сил, среди которых главенствуют экономические, но в этом случае должен исчезнуть и развод, так как существование этой институции зависит от существования брака (он служит для последнего своего рода выпускным клапаном). Словом, в текущем обсуждении мы будем придерживаться рамок семьи с двумя родителями как распространенной нормы.