Часть этих повреждений относится к моей психике.
Чистое, абсолютное унижение. Негодование по поводу событий, не зависящих от меня. И некому утешить.
Сейчас мне так не хватает Лилиан. Ее улыбки, ее остроумного подшучивания. Как бы мне хотелось хотя бы написать ей. Я скучаю по сплетням о тарталетках, когда общение с прима-снобами было самой большой проблемой в течение дня.
Я потираю плюсневую кость стопы и разминаю судорогу. Пальцы распухли и начали покрываться волдырями. Скоро они превратятся в кровавое месиво, когда начнут заживать. Я знаю танцовщиков, которые могут танцевать без пуантов. Я слышала легенды. Девочки вроде меня выросли, боготворя таких женщин.
Но большинству из нас не дано обладать силой богини и такой стойкостью, чтобы долго удерживать свое тело на носочках. И если этот монстр решит мучить меня каждый день, то я могу навсегда повесить свои балетные туфли.
Я не переживу это место.
Я не переживу его.
Я позволяю своему телу соскользнуть в ванну, и вода накрывает меня с головой. Господи, прости меня, Фабиан, но, если бы я была достаточно храброй, я бы вдохнула полный глоток воды и прекратила мучения прямо сейчас.
Но между угасающим рассудком и бредом все еще теплится какая-то безумная надежда, и я с кашлем вырываюсь наверх, легкие болят от недостатка кислорода.
К черту Люциана.
Я балерина. Нас рисуют такими нежными, хрупкими, но этот образ не может быть дальше от истины. Я была выкована из боли. Я ломала свое тело снова и снова ради своей страсти. В моем теле нет ни одной хрупкой или нежной косточки.
Этот мужчина не сломает меня.
Я просто должна найти выход из этой ситуации. Должен быть выход.
Даже когда я пытаюсь найти более здравые мысли, в глубине моего сознания раздается насмешливый голос. Девушек намного моложе меня выдавали замуж, чтобы скрепить сделки и объединить семьи в Cosa Nostra. Мир, о существовании которого многие даже не подозревают, ведь это такое сплоченное и скрытное общество.
Я просто никогда по-настоящему не верила, что это случится со мной.
— Она бы никогда не позволила этому случиться, — шепчу я.
— Кто бы не позволил? — Мое сердце подпрыгивает при звуке его глубокого, вкрадчивого голоса. Наклонившись, чтобы видеть, как Люциан входит в ванную, я прикрываю грудь руками, пульс бьется на шее.
Одетый во все черное от Версаче и Dr. Martens, с татуировками, проглядывающими из-под одежды, он — чертов дьявол, скрывающийся в тени. Что я ненавижу даже больше, чем его зловещие волчьи глаза, охотящиеся на меня, так это то, что само его противоречие так чертовски привлекательно.
Он грубый и чувственный одновременно. Грубый и в то же время утонченный. Жестокие шрамы и опасные тату упакованы в дизайнерский костюм-тройку. Единственный намек на зло, исходящее от него, — это серебряный череп на пряжке его пояса.
— Я хочу, чтобы ты вышел, — говорю я, хотя в моем голосе мало убежденности. Я чувствую себя бесполезной, требуя от этого человека сделать что-либо в его собственном доме. Здесь даже мое тело принадлежит ему.
Он прислоняется к гранитной стойке и скрещивает руки на широкой груди, а мой взгляд притягивают надписи на его руках и пальцах.
— Кто? — снова требует он строгим голосом.
Я прищуриваюсь.
— Моя мать. — Он кивает, забавно изогнув губы, как будто я сказала что-то смешное.
— Я пришел проверить свои инвестиции, — говорит он, опуская смертоносные глаза туда, где я едва скрывала свое тело. — Убедиться, что я тебя еще не сломал.
Я игнорирую его язвительный комментарий и вместо этого смотрю прямо на каррарскую плитку, выложенную вдоль стены.
— Через несколько дней мы должны посетить одно мероприятие, — продолжает он, не останавливаясь. — Нора подберет тебе платье завтра.
Потрясенная, я придвинулась к краю ванны, забыв о своей наготе.
— Ты меня выпустишь? — Лицо, изрезанное острыми гранями, остается безучастным, за исключением ленивого взгляда, который опускается за бортик ванны. Жар обжигает мое лицо, и я опускаюсь под воду.
— Я уже говорил тебе, что ты не пленница, — говорит он, и я замечаю красные капли на манжете его рукава. Ушибленные костяшки пальцев. — Ты пойдешь на это мероприятие под присмотром и защитой и с пониманием того, что не будешь устраивать сцен. Любой неуклюжий выпад в попытке изменить обстоятельства и брачный договор приведет к суровому наказанию.
Жар разгорается все сильнее, лоб и щеки покрываются испариной.
— Я не ребенок. — Он многозначительно приподнимает одну бровь.
— Каждая твоя бесполезная истерика говорит об обратном.
— А мой отец будет там?
Надежда повисла в воздухе дымкой, но он успел ее погасить.
— Нет. Сальваторе уехал в отпуск. Мы публично объявим о нашей помолвке в следующем месяце. Этот прием — всего лишь формальность и проверка. — Он отталкивается от стойки. — Посмотрим, как ты справишься.
Каждое слово, вылетающее из его уст, заглушается жужжанием в моих ушах.
— Отпуск? — Это единственное, за что я цепляюсь.
Он останавливается возле двери.
— Твой отец, кажется, поехал на Багамы. Или на Кайманы? Туда, где он хранит свои деньги на оффшорных счетах.
— Это не… Я не понимаю. — Как он может оставить меня здесь? Как он может уехать на какой-то тропический остров, в то время как я нахожусь в ловушке с монстром?
— Ты продолжаешь так говорить, — говорит он, придвигаясь ближе к краю ванны. Я слежу за ним взглядом и опускаюсь под воду, труся, как испуганный ребенок, как он продолжает. — Ты знаешь, в каком мире ты живешь, девочка. Это просто вопрос принятия своего места.
Я сглатываю, преодолевая болезненную тревогу в горле. Он стоит в ожидании, его пристальный взгляд буравит меня, словно ястреб, нацелившийся на добычу.
Наконец, убедившись, что мне больше нечего возразить, он поворачивается, чтобы уйти.
— Как мне вообще тебя называть? — Это вырвалось само. Кровь отхлынула от моего лица.
Мой вопрос, кажется, на мгновение выбивает его из колеи.
— Ты знаешь, как меня зовут. — Он поворачивается, закрывая за собой дверь и оставляя меня в ошеломленной тишине.
Он знает мое имя.
Но он ни разу его не произнес, вероятно, чтобы не очеловечивать своего питомца в клетке.
После напряженной минуты, проведенной в раздумьях, дверь снова открывается, и он протягивает руку, чтобы запереть дверь. Я слышу отчетливый щелчок замка, прежде чем он закрывает дверь.
Обескураженная, я не обращаю внимания на его странное поведение и возвращаюсь к массажу своих израненных ног, а мой разум препарирует разговор, ища какую-то подсказку, которую я упустила — какой-то способ выбраться из этого ада. Без помощи отца, очевидно.
Мое сердце сжимается. Человек, которым я всегда восхищалась, несмотря на его профессию и мрачный и ужасный мир, в котором он родился, потерял глубокое уважение с моей стороны. Он был всем, что у меня осталось, а теперь у меня нет никого.
Это не совсем так. У меня есть я сама. У меня есть ценности, которые привила мне мать, и сила моего брата.
Я впиваюсь пальцами в икру ноги, наслаждаясь тихим покоем перед тем, как мне предстоит надеть маску перед всей нью-йоркской Cosa Nostra.
Глава 6
Искушение и мучение
Люциан
Под поверхностью моего сознания назревает буря. Ярость бушующего ветра и столкновение горячего и холодного, создающие вихрь в голове. Все тело борется с единственным желанием — не сломать эту чертову дверь в ванную.
Мышцы напряжены, сила воли напряжена, я упираюсь руками в дерево, стоя по другую сторону и слушая журчание воды, когда она перемещается в ванной.
Виолетта.
Я заглушаю голос в своей голове, отказываясь использовать ее имя, тем самым давая ей лицо.
Она — порождение моего врага.
В голове промелькнул образ ее обнаженной кожи, влажной и блестящей в свете свечей, и я потянулся вниз, чтобы поправить пульсирующий стояк, натягивающий брюки. Я не отрицаю, что она красива. Моя телесная реакция на нее нормальна, даже ожидаема.
Но этот уровень искушения — нечто иное, нечто опасное. С того момента, как я впервые увидел ее стоящей на коленях в моей гостиной, ее слезящиеся глаза, размазанная тушь, ее кожу, покрытую рубцами и кровоточащую… На кратчайшее мгновение я забыл о своем желании возмездия.
Это была всего лишь секунда, но это был первый и единственный раз за последние годы, когда все мое внимание не было направлено на один жизненно важный результат.
Ужаснувшись своей слабости, я запер дверь изнутри, чтобы преградить себе доступ и не позволить себе снова войти, и совершить что-нибудь опасное. Конечно, демон в моей голове кричит, чтобы я выбил эту чертову дверь, но я не позволю себе переступить этот порог.
Не сегодня.
Я и так уже причинил слишком много вреда. Я смотрю на свою руку, на окровавленные костяшки пальцев. После того как выпустил ее из атриума, я пытался пробить кулаком каменную стену.
Мне не следовало приходить в ее комнату.
На протяжении многих лет мои люди указывали мне на то, что я должен найти выход. Используй столько женщин, сколько захочешь, говорили они. Очисти голову. Расслабься. Но я был исключительно, с лазерной фокусировкой предан мести, ведь найти компромат на Карпелла было нелегко, и это не оставляло места для бессмысленных перепихонов.
Хотя, возможно, они были правы. Если бы я трахался в Пустоши, я бы сейчас не был так на взводе. Я издаю резкий вздох, мои яйца болят. Ее присутствие слишком отвлекает, поглощает. Она проникает в воздух, которым я дышу.
Я отступаю от двери и, отойдя на достаточное расстояние, чтобы ее запах перестал довлеть над моими чувствами, решаю, что держаться на расстоянии от девушки Карпелла до самой свадьбы — это решение моей дилеммы.
Я переключаю мысли на более важные и неотложные дела.
Руины.
И на встречу, которая состоится сегодня вечером.