Он сдвигает трусы вниз, чтобы освободить свой член. Твердый, покрытый венами, он выпрямляется, и его шелковисто-гладкий кончик задевает мои губы. Его рука запутывается в моих волосах и захватывает их, откидывая мою голову назад, так что я вынуждена смотреть на него сверху, а его член упирается мне в подбородок.
Его грудь вздымается, тяжелое дыхание заполняет то малое пространство, между нами.
— Возьми меня в рот, — приказывает он.
Момент изменился так быстро; я не знаю, чего хочу, боюсь потерять себя для него, но еще больше боюсь не знать, чем рискую, не узнав. Дрожащей рукой я тянусь вверх и обхватываю пальцами основание его толстого члена. Стиснув зубы, он издал шипение, заставив меня замереть в нерешительности.
— Хочешь моих прикосновений, Кайлин Биг, соси, блять, — мрачно приказывает он.
Моя грудь болит и тяжелеет от его грязных слов, соски напряжены. Я опираюсь на колени, мои бедра сжаты вместе, чтобы компенсировать болезненную пульсацию в глубине моего центра.
Я облизываю губы, и у него вырывается придушенный стон, когда я нежно прижимаюсь губами к сверкающему кончику и втягиваю его в рот.
У меня нет опыта, и я уверена, что он может это заметить, но я не позволяю этому помешать мне показать Люциану, как сильно я хочу этого, как сильно я хочу его. Я лижу языком его твердый ствол, его гладкая кожа легко скользит по моему влажному языку. Он направляет мою голову, глубоко погружаясь в мой рот.
Он так глубоко, что я боюсь, у меня начнется рвотный рефлекс, но он отступает и снова погружается в мой рот. Я подстраиваюсь под ритм, провожу языком по мягкой головке, а когда он входит глубоко, сильно втягиваю. Это похоже на танец — самый эротичный, вязкий танец между любовниками.
У меня все сжимается в груди, и, несмотря на страх перед тем, что он может подумать обо мне, я задираю ночную рубашку и тянусь между ног, чтобы потрогать себя.
Он отстраняется, оставляя меня неудовлетворенной и болезненной. От унижения у меня защемило в груди, когда он уставился на меня со смесью шока и ярости. Он опускается, и обе его руки обхватывают мои бицепсы. Затем он подтягивает меня к себе, как будто я ничего не вешу.
— Ты меня, блять, убьешь, — говорит он. — Если хочешь сосать мой член, не трогай себя. — Я быстро моргаю, пытаясь подавить острый приступ обиды, как будто я сделала что-то не так. — Мне принадлежит каждая часть твоего тела, — говорит он, отталкивая меня к стене. — Я единственный, кто прикасается к тебе. Скажи это.
Я сглатываю.
— Ты единственный.
Мои лопатки ударяются о твердую поверхность, выбивая воздух из легких. Он обхватывает рукой мою шею, его лоб прижимается к моему. Наши дыхания сливаются в электрическом токе, проходящем, между нами.
Его похотливый взгляд темнеет, когда его рука пробирается под мою ночную рубашку. Он удерживает меня на месте, не позволяя или не желая сдвинуться ни на дюйм. Грубые подушечки его пальцев прочерчивают пылающий след по моему бедру, когда он ищет нуждающуюся часть меня, и, касаясь меня, он произносит грубое проклятие.
Но я слишком возбуждена, чтобы переживать, пока он разводит влагу вокруг моего клитора.
— Это мое, — говорит он, его голос гортанный, собственнический.
По моей коже вспыхивают искры, а его пальцы разрушают мой рассудок. Я трусь о его руку, мое тело требует физически того, о чем я слишком взволнована, чтобы просить словесно. Когда его палец скользит между моими губами, я дрожу, мои нервы расшатаны и разрушены.
Он питается моей беспомощностью, вдыхая мою тоску с глубоким вдохом.
— Блять. — Грозный тенор его голоса — это жестокая ласка, когда он находит мои чувствительные складки. — Ты мокрая только для меня. Такая, блять, мокрая.
Я наблюдаю, как он впивается зубами в нижнюю губу, глаза закрываются, как будто ему больно, а кончики пальцев работают все сильнее, чтобы открыть меня для него.
Затем, без предупреждения, он опускается на колени. Он закидывает мою ногу себе на плечо, и его рот прижимается к моему лобку, потрясая воздух в моих легких. Он вылизывает горячую дорожку по моей киске, делая паузы, чтобы втянуть клитор в рот.
Отчаянно нуждаясь в поддержке, я опираюсь ладонями о стену, а нуждающаяся боль проникает в мое лоно, проникая все глубже в поясницу. Одна из его рук сжимает в кулак мою ночнушку и задирает ее выше, полностью обнажая меня перед ним.
Другая его рука обхватывает мое бедро, пальцы безжалостно впиваются в кожу, оставляя синяки по мере того, как они продвигаются к самой нуждающейся части меня. Люциан зарывается головой между моими бедрами, и я задыхаюсь от сладострастного ощущения грубой щетины, трущейся о мою нежную кожу.
Его рот охватывает меня целиком, а дьявольский язык целенаправленно наказывает мой клитор. Я тянусь к его голове, чтобы удержаться, и зарываюсь пальцами в его волосы, когда каждая эрогенная зона на моем теле загорается.
И когда его палец погружается в меня, неуверенно нащупывая и исследуя, мои мышцы сжимаются вокруг него, умоляя его заполнить меня полностью. Я уже так близко… нахожусь на острой грани срыва.
И вдруг он замирает. Все движения прекращаются, и я так отчаянно нуждаюсь в облегчении, что в животе разрастается узловатая боль. Мои глаза остаются закрытыми, тело слишком измучено и возбуждено, чтобы найти в себе силы посмотреть на него.
— Проклятье! — Глубокий гул его голоса подводит меня к краю пропасти. Сердце заколотилось, и я, сбитая с толку, попыталась найти его взглядом. Стоя на коленях передо мной, Люциан вводит в меня еще один палец, но делает это чувственно. Все стерильно, как у врача.
Я вздрагиваю, когда он быстро извлекает их. Из его груди раздается низкий рык, когда он поднимается на ноги. Уставившись на меня тлеющими глазами и обвиняющим взглядом, он говорит:
— Ты нетронута.
Смятение и чистое страдание тяжким грузом ложатся на мои плечи.
— Что это значит?
Он ударяет рукой по стене рядом с моим лицом. Я вздрагиваю, но не смею опустить глаза или струсить.
— Ты девственница. — Неровный пульс на его шее трепещет на фоне татуировки на шее. Его челюсть напрягается, прежде чем он произносит еще одно грубое ругательство на ирландском. — И лгунья.
В красном пламени гнев сменяется унижением.
— Я не лгунья. Я никогда не говорила, что я лгунья. Ты предположил, что это так.
Жестокий блеск отражается в его глазах, прежде чем он отталкивается от стены и, повернувшись ко мне спиной, я слышу, как застегивается молния его брюк.
— Ты должна была меня остановить. — Горечь в его голосе ранит.
— Ты бы меня послушал? — Оскорбление сменяется унижением, и я теряю желание заботиться о том, насколько слабой меня воспринимает. — Раньше я была Карпелльской шлюхой. Теперь я неопытная девственница. Ничто не доставляет тебе удовольствия. Ты ненавидишь меня, а не мое имя. Ты бы трахнул меня с ненавистью, если бы не моя вишенка, так ведь?
Его плечи напряжены, руки сцеплены по бокам.
— До сегодняшней ночи ничто не доставило бы мне большего удовольствия, чем жестоко разорвать твою вишенку и уничтожить тебя.
Его слова безжалостны, но теперь в его голосе звучат мрачные нотки. Это смягчает мой гнев и придает решимости. Я подхожу к нему со спины и касаюсь его руки.
— Люциан, я не такая хрупкая, как ты думаешь.
— Я не собираюсь причинять тебе боль или осквернять тебя до свадьбы. — Это настолько нелепое заявление, что я насмехаюсь.
— Это так… архаично.
Он отстраняется от моего прикосновения и поворачивается ко мне лицом, протягивая руку, чтобы обхватить мою шею сзади.
— Поверь мне, девочка. Ты слишком невинна и невежественна, чтобы понимать, что просишь. Я прорвусь сквозь тебя, и не остановлюсь при виде твоей крови. Я буду глотать ее и требовать еще.
Воспоминания о том, как он стоит в арочном дверном проеме, пропитанный кровью другого человека, эти прекрасные голубые глаза, пустынные и потерянные, застилают мне взор. Мое тело сотрясает дрожь, когда я пытаюсь удержать его взгляд.
Наконец, стиснув зубы, с глазами, горящими адским огнем, он отпускает меня. От неожиданности я отшатываюсь назад.
Пустота охватывает меня, когда я смотрю, как он уходит вглубь своего кабинета.
Обхватив себя руками, я перевожу взгляд между Люцианом и винтовой лестницей за дверью. Одно направление означает безопасность.
Другое может уничтожить меня.
Из упрямства или по глупости я выбираю следовать за своим сердцем. Зайдя в заднюю часть кабинета, я обнаруживаю, что он откинулся в кожаном кресле, а возле его ног валяется осколок стекла. Лбом опирается на пальцы. Он выглядит… побежденным. Такую сторону этого чудовищного человека я еще не видел.
Я вхожу в темноту комнаты. Лунный свет, оставшийся после грозы, разливается по мраморному полу. Я приближаюсь к нему медленно, настороженно, стараясь, чтобы он услышал мое приближение, мои босые ноги робко ступают по полу, избегая стекла.
Я останавливаюсь перед ним, и подол моей ночной рубашки трепещет рядом с его коленями. Он не сразу поднимает глаза. Он опускает руку и поднимает голову, его взгляд встречается с моим. В его глазах застыла ранимость, которая сокрушает меня. Все мое тело болит за него.
Протянув руку, он касается подола моей ночнушки. Затем берется за него и притягивает меня к себе. Я скольжу к нему на колени, упираясь коленями в прохладную кожу. Его руки обхватывают мою талию. Мои — на его груди, пальцы скользят под расстегнутую рубашку и касаются его теплой кожи.
— Ты не оставишь меня в покое, — говорит он.
В его словах больше, чем обвинение. Я слышу в нем нить страха: мы оба потеряли любимых людей. Мы оба остались одни в этом мире. Я не знаю, как ответить, поэтому вместо этого отдаю ему часть себя.
— Меня не воспитывали в типичных традициях, — говорю я. — Ты был прав, но и не прав. Ты называл меня привилегированной, принцессой. Но я все еще воспитывалась в этом мире, Люциан. Меня по-прежнему оберегали, запрещали иметь друзей и парней. Мой дядя управляет не только организацией, он управляет моим отцом, а значит, и мной. Мне запрещали ходить на свидания. Мое тело не принадлежало мне, из страха, что я потеряю единственное, что имело ценность для моей семьи.