Глава 2
Семья и долги
Люциан
Одурманивающий аромат лаванды заполняет воздух. Не цветок, а цвет. Горький пурпур синего. Смесь насыщенного красного и паучьего синего, кровоточащий по швам, как тромб под кожей.
Это цвет моей жизни.
И это оттенок девушки, стоящей передо мной на коленях, ее пепельное лицо призрачно бледное.
Виолетта Карпелла.
Сама суть ее имени вызывает отвращение и страдание, оставляя едкое послевкусие. Единственная бледно-лиловая Карпелла, которую я хочу видеть в своем доме, — это мертвая, после того как я лишу воздуха ее легкие.
Сцепив руки за спиной, смотрю на девушку. Она откровенно пренебрегает приказом, не в силах удержать взгляд на мраморном полу. Ее неестественно большие глаза смотрят на меня, густые ресницы потемнели от сценического грима и свежих слез. Ее платье порвано и заляпано грязью, оно низко спускается, обнажая нарисованного воробья над небольшой выпуклостью груди.
Несмотря на то, что она уже много лет участвует в моих проектах, я вижу ее впервые.
Она — точная копия своей матери.
Темные волосы выбиваются из неаккуратного пучка. Бриллиантовая диадема криво сидит на голове, а тушь размазывается по щекам. Пятнистая кожа и опухшие глаза выдают ее страдания, хотя сейчас она молчит.
Я жду, что она будет бороться, плакать, умолять и просить пощады.
Ее сдержанность, несмотря на тяжелое положение, впечатляет… для Карпеллы.
Мой взгляд привлекают ее руки, перепачканные засохшей кровью. Из одного из порезов на груди течет свежая струйка.
Я ищу виновного среди своих людей. Мэнникс, один из моих самых верных солдат, именно он занимался ею, когда ее привели в дом.
Я спускаюсь с помоста в гостиной, останавливаясь рядом с ее распахнутой юбкой.
— Кто тебя ранил? — спрашиваю я. Ее глаза на мгновение поднимаются, на секунду встречаясь с моими, после чего она опускает взгляд в пол. — Я задал тебе вопрос.
Сглотнув, она тянется к тонкой шее.
— Шипы. — И тут я вижу увядшие лепестки роз, прилипшие к ее платью, и вспоминаю о цветах, которые я доставил ей в гримерку.
Ее нежный голос обволакивает меня, как одеяло, сжимая живот в узел. Мои руки опускаются к бокам и скручиваются в кулаки. В моем теле нет ни одной молекулы, которая не жаждала бы погасить ее.
Чем она мягче, тем сильнее желание разорвать ее на части.
Ненависть — это ветвь моего семейного дерева, и Карпелла отравили почву этого дерева.
Я перевожу взгляд между Кристоффом и Мэнниксом.
— Где розы? — На лицах моих мужчин появляются озадаченные выражения, прежде чем Мэнникс вздергивает подбородок.
— В багажнике, босс. — Его острый взгляд устремляется на девушку. — Она привезла их с собой.
Я передергиваю плечами.
— Сходи за ними. — Мэнникс кивает один раз.
— Да, босс.
Когда он уходит, я направляюсь к бару и наливаю в стакан бурбон. Поднимаю бокал и взбалтываю янтарное содержимое — виски цвета глаз девушки. Мой взгляд падает на слова, начертанные на костяшках пальцев: mbrise an diabhal do chnámha. Проклятие на гэльском языке, которое переводится как «дьявол ломает твои кости».
Я натягиваю манжет на татуировку. Это напоминание только для меня; мои враги не умеют читать по-ирландски. Когда Мэнникс входит с цветами, я отпиваю глоток бурбона и возвращаюсь, чтобы забрать у него испорченный сверток.
Я огибаю девушку и останавливаюсь позади нее. Вытащив из кармана нож-карамбит, я поворотом запястья извлекаю изогнутое лезвие и подхожу к ней вплотную, опустившись на корточки. Свободные пряди ее шелковистых каштановых волос рассыпаются по голым плечам.
Приближаясь еще ближе, я ощущаю дрожь ее тела, словно вибрирующий ток в воздухе, натянутый, между нами, шнур. Проворными движениями я провожу острием лезвия по ее волосам, наблюдая за тем, как пряди шевелятся, вызывая мурашки на ее коже.
Она вздрагивает под моим пристальным взглядом, и крошечный вздох вырывается из ее губ, когда я касаюсь кончиком ножа ее спины, а затем провожу им ниже по руке.
Я просовываю лезвие между ее запястьями и перерезаю кабельную стяжку.
Поднимаюсь на ноги и обхожу ее, затем опускаюсь на колени так, что оказываюсь прямо над ней. Я кладу розы ей в руки. Она нерешительно принимает их, ее взгляд мечется между моим лицом и ножом.
— Они были подарены тебе, — говорю я, позволяя своему голосу стать плавным. — Прекрасные розы для прекрасной девушки и ее прекрасной жизни. Они должны быть у тебя.
Она вздрагивает, стебли задевают ее порезы. Смущение проступает на ее аккуратных чертах.
— Их прислал ты, — говорит она, понимая, что страх прошел.
— Мне не терпелось поприветствовать тебя. — Я поджимаю губы, стискивая в руке нож. Ее взгляд падает на костяную рукоять, затем переходит на тату на моей руке. Диадема на ее голове смещается далеко от центра. Я поднимаю руку и осторожно поправляю корону. Девушка дрожит от моего прикосновения, а я даже пальцем к ней не прикоснулся.
— Почему я здесь? — Я вдыхаю ее, мои легкие пылают от аромата роз и лаванды.
— Ты знаешь, кто я? — Она скромно качает головой, и корона снова накреняется вбок. — Ты не была воспитана так, как большинство женщин в твоей семье. — Я опускаю взгляд на маленькую татуировку в виде птички на ее груди, чтобы подчеркнуть свою точку зрения.
Она подтягивает лиф и пытается покачать головой, чтобы опровергнуть мое утверждение, но я останавливаю ее ложь сильным движением руки. Взяв ее за подбородок, я наклоняю ее лицо к себе. Ее кожа мягкая, теплая. Свежая, как и ее предполагаемая невинность.
— Тебя баловали. Тебе позволили реализовать свою мечту в танцах. Возможно, ты не знаешь, кто я, но я знаю тебя. — Я окинул ее платье балерины насмешливым взглядом. — В девятнадцать лет ты еще никому не была обещана. Твой отец укрывает тебя от жизни. Защищает тебя. Но тем самым он показывает свою слабость и отдает тебя на растерзание волкам.
В ее янтарных глазах плещется страх, но под его водянистым потоком проскакивают искорки неповиновения. Она прикусывает губу, чтобы не дрожать от моей хватки.
— Я знаю свое место, — говорит она, но в ее словах нет убежденности.
Моя улыбка превращается в усмешку.
— Нет, не знаешь. Но это изменится.
Я поднимаюсь на ноги и щелкаю пальцами. По команде двое моих людей вводят в дом Сальваторе Карпелла, отца, о котором идет речь, у него во рту кляп. Его сшитый на заказ костюм разорван. Кровь залила его лицо и прилила к седеющим волосам. Синяки темнеют на обветренной коже под глазами. Левиафану, или Леви, как я предпочитаю называть своего лейтенанта, приходится почти волоком тащить его в комнату. Но когда глаза Сальваторе находят девушку, стоящую на коленях в моей гостиной, его боевой дух восстанавливается, доказывая правоту моих слов.
Сальваторе выплевывает кляп.
— Виолетта, — говорит он в ужасе. — Нет. Почему она здесь?
Девушка наконец реагирует. При виде избитого отца она роняет розы и бросается к нему.
— О, Боже. Папа! — Мэнникс хватает ее за руки, чтобы удержать. Она тщетно борется с его железной хваткой.
Чтобы усмирить старика, Леви наносит ему удар в живот, от которого Сальваторе падает на колени, и прижимает руку к его плечу, чтобы удержать его на месте.
Сальваторе кашляет.
— Ты зашел слишком далеко, — говорит он мне, усмешка кривит его распухшие губы. — Я не знаю, кем ты себя возомнил, но я убью тебя, если ты тронешь ее…
Его речь обрывается, когда Леви наносит еще один удар по его почке. Я ценю убеждения Сальваторе в том, что касается его дочери, но они не защитят ее.
А его признание, что он все еще не узнал меня, только усиливает мой гнев.
Я приказываю Мэнниксу поставить девушку на колени. Когда он делает это и отходит в сторону, я возвышаюсь над ее стройной фигурой. Такая миниатюрная. Такая хрупкая. Рукой, окутанной клятвой мести, я освобождаю ее волосы от ленты. Она физически вздрагивает, когда ее темные волосы рассыпаются по обнаженной спине. Я опускаюсь и хватаю пряди, дважды обматываю шелковистые локоны вокруг руки и откидываю ее голову назад, обнажая шею. Другая рука лежит на ноже, спрятанном в кармане.
— Если бы ты действительно любил ее, — говорю я ее отцу, — если бы ты хотел защитить ее, ты бы никогда не украл у своей семьи, Карпелла.
Его остекленевшие глаза вспыхивают, когда до него доходит реальность его положения, а не его первоначальное возмущение. Затрудненное дыхание вырывается из легких.
— Я не вор. — Он сплевывает на пол.
Я смотрю на это оскорбление, крепче сжимая волосы девушки. Только ее слабое хныканье прорывается сквозь мою ярость.
— Убери это, — приказываю я.
Пока Леви спихивает Сальваторе на пол и заставляет его вытирать за собой, я смотрю на девушку, стоящую на коленях передо мной. Зажав в кулаке ее волосы, я глажу тыльной стороной другой руки по ее щеке, проводя по нежной коже шершавыми костяшками пальцев.
Я опускаю свое лицо к ее лицу, так близко, что чувствую жар ее прерывистого дыхания у своего рта.
— Ты веришь, что твой отец тебя любит?
— Да. — Никаких колебаний в ее автоматическом ответе.
— Ты любишь своего отца? — Она переводит взгляд на ублюдка, стоящего на коленях и оттирающего пол своим рваным пиджаком.
— Он мой папа. — Отпустив волосы, я прижимаюсь к ее шее и уху.
— Это не ответ. — Она вздрагивает и пытается вырваться.
— Да, конечно, я люблю его.
— Перестань бороться со мной, девочка. — Предупреждающий тон в моем голосе останавливает ее движения.
Потрясенная, она облизывает губы. Мой взгляд прослеживает путь ее языка по розовым губам, и это зрелище пробуждает темный голод. В моем сознании возникает возбуждающий образ ее прекрасного лица, искаженного от боли, и мои ноздри раздуваются.
Это видение возбуждает во мне ослепительную ярость. Прежде чем поддаться искушению сжать ее горло, я резко отпускаю ее и отхожу.