Я кладу его изуродованные глаза рядом с ним, а затем смахиваю кровь с кончиков пальцев.
— И поскольку я не могу допустить, чтобы ты сдал Виолетту остальным членам семьи…
Я ввожу лезвие в его грудину и поворачиваю, затем тяну нож вверх, разрезая его, чтобы выставить на всеобщее обозрение его безвкусные внутренности.
Я наблюдаю, как жизнь вытекает из его тела, превращая его в изуродованное позорище. Единственное, о чем я жалею, — это то, что мне не удалось выполнить свое обещание заставить его страдать. Но я слышу сирены.
И я больше не теряю времени, чтобы вернуться к Виолетте.
Когда я добираюсь до входа в собор, там уже скопилось множество машин скорой помощи и полицейских, забаррикадировавших вход. Я уворачиваюсь от синих мундиров, их рации трещат, и проникаю внутрь через боковую дверь, ловко уклоняясь от парамедиков, которые сосредоточились на мертвых и раненых.
Схватив со спинки стула выброшенную куртку, я накидываю ее, чтобы скрыть травмированные ребра.
Один из офицеров в штатском пытается помешать мне войти в гримерку. Но я знаю его и знаю, что он грязный коп. Когда он видит кровь, пропитавшую манжеты моей рубашки, и безумный взгляд моих глаз, он покорно отходит в сторону.
— Поторопись, — предупреждает он. — Там сзади тело… изуродованное. — Он тяжело сглатывает, видимо, подавляя желчь. — Ты ведь ничего об этом не знаешь, Кросс?
Не обращая на него внимания, я вхожу в комнату, думая только об одном человеке. Боль под грудной клеткой не утихнет, пока я не увижу ее лицо.
Комната очищена. Остались лишь обломки, которые я не заметил раньше. Разбитое стекло. Перевернутая мебель. Лужи крови на паркете. Страх и гнев сливаются во мне в единое целое.
— Где моя жена? — кричу я.
Легкое прикосновение к моей руке пугает меня. Мне приходится сдерживать свою ярость, прежде чем я посмотрю на Нору.
— Ее отвезли в больницу, — говорит она, более спокойная и собранная, чем прежде. — Ей нужны были швы и врач. — Потирая рукой челюсть, я напряженно киваю.
— А Мэнникс? — Леви, стоящий рядом с ней, отвечает.
— Я приказал отвести его к Лиаму. Остальные мужчины уже направляются в дом, чтобы перегруппироваться.
— Хорошо. Хорошо. — Лиам — наш дежурный врач. Мэнникс в надежных руках, и Леви добрался до него раньше, чем парамедики, а значит, вопросов к нему не будет. — Держите полицейских в незнании. Я займусь ими позже.
Мне нужны цифры. Мне нужна информация. Скольких мы потеряли? Сколько еще раненых? Я должен позвонить Доминику и узнать, как они справились, каков план возмездия, если Ренц еще дышит.
Но сейчас, в эту чертову секунду, я не могу думать ни о чем из этого. Только когда она будет в моих объятиях и в безопасности.
— Иди в гостевой дом, — говорю я Леви, направляясь к двери. — Найдите номера и оцените ущерб, и пусть никто не двигается и не дышит рядом с Карпелла, пока я не сообщу.
Я не был в больнице с семнадцати лет, с тех пор как Карпелла поместили меня в реанимацию.
И меня не покидает мрачная ирония, что сейчас я возвращаюсь за Карпелла. К той, у которой глаза цвета моего любимого виски и упрямство, от которого напрягается каждый мускул моего тела.
Та, что танцует с грацией ангела и знойным огнем грешницы, желая соблазнить меня, чтобы я бросил вызов собственной верности.
Та, которая только сегодня взяла мое имя вместо своего.
Когда я увидел Виолетту, идущую к алтарю, каждая клеточка моего тела засветилась. Все мои планы на завтра, все дьяволы, которых я намеревался уничтожить, исчезли в мгновение ока. Все, что я мог видеть и желать, — это она, совершенно новое завтра, наполненное ее красотой, грацией и нежными прикосновениями.
Мерзкая злость все еще прилипает к моей коже, когда я иду по стерильно белому коридору отделения скорой помощи. На моем костюме до сих пор кровь Дэмарко, — запятнанная местью и гневом самыми смертельными грехами, владеющими моей душой.
Я не уверен, что когда-нибудь смогу отмыться для нее достаточно чисто, чтобы смыть с себя годы жестокого насилия и хаоса. Но когда я заглядываю за шторы в поисках ее, моей жены, я вспоминаю тот момент, когда она привела меня в душ и смыла с моей кожи кровь моей жертвы, и обжигающий жар в ее янтарных глазах, желание, потребность…
И я понимаю, что я именно тот мужчина, который дополнит ее.
Темный для ее света.
Я нахожу Виолетту в третьем отсеке и откидываю занавеску, напугав медсестру. Она готовит пакет для капельницы, держа иголку высоко, пока смотрит на меня, впиваясь взглядом в кровь на моем смокинге и коже.
— Как она? — спрашиваю я, двигаясь к краю каталки.
После долгой паузы, в течение которой она, вероятно, раздумывала, стоит ли ей предупредить охрану, она отвечает.
— С ней все в порядке. Лучше. Мы дали ей успокоительное, и ей наложили швы на щеку и плечо.
Я провожу большим пальцем по забинтованному порезу на ее лице, огонь переливается через край моей терпимости. Медсестра собирается вставить иглу, но я останавливаю ее.
— Ей это не нужно.
— Но…
— Здесь ей небезопасно. — Любой из Карпелла, жаждущий возмездия, знает, куда ударить.
По девушке, в которую я влюбился.
Я разрываю пластиковую больничную повязку на ее запястье и беру ее на руки. Я позволяю ее голове прижаться к моей груди и прижимаю ее к себе, ее маленькое тело такое хрупкое, что мне приходится сдавлено выдохнуть, чтобы убедиться, что я не держу ее слишком крепко.
Я слышу приглушенный доклад медсестры, которая сообщает кому-то по телефону о маньяке, укравшем пациентку, но все это уже забывается, когда я несу Виолетту по коридору и выхожу из отделения скорой помощи. Каждый шаг, который я делаю, чувствуя ее вес и ощущение, что она находится в моих руках, где ей и место, ослабляет спазм вокруг моего сердца. Эта девочка моя, и я забираю ее домой.
Глава 19
Его и Ее
Виолетта
Я полностью пришла в себя в машине по дороге к дому Люциана — моему дому.
Нашему дому.
Странно, что я даже не знаю, где этот дом, что семья, к которой, как я думала, я принадлежу, стала чужой, что дядя, который, как я верила, защитит меня в нашем темном мире… я вонзила нож в его сердце.
Уверена, когда шок от событий этого дня пройдет, я буду чувствовать что-то в связи с этим. Вину, раскаяние. Горе. Однако сейчас, когда Люциан несет меня по винтовой лестнице, я совершенно оцепенела.
Единственное, что я хочу чувствовать, — это надежность его сильных рук. В этот момент я чувствую себя в безопасности, даже любимой. Я никогда не думала, что мужчина, который заставлял меня дрожать, возвышаясь надо мной, который ставил на моей коже клеймо самым грубым прикосновением, может быть таким нежным. Но он обращается со мной так, будто я фарфоровая. Как будто я могу разбиться.
Молча он входит в ванную комнату и включает свет, устанавливая слабый диммер, каким-то образом зная, что мои глаза не могут выдержать яркого света.
Он ставит меня на ноги, затем ведет к туалетной скамейке. Мое свадебное платье порвано и испачкано. Юбка из тюля выцветшая и порванная. Блестящий лиф пропитан кровью. И я до сих пор без трусиков. При воспоминании о том, как Дэмарко с силой сорвал их с меня, у меня сводит живот.
Люциан перехватывает мой взгляд и, видимо, читает мои мысли, потому что проводит ладонью по моей щеке и говорит:
— Он мертв. — Я поджимаю губы.
— Хорошо. Он был мудаком. — Призрак улыбки крадется по его губам.
— Не думай о нем больше никогда. Он — выжженная земля. — Я молча киваю, пока он не встает и не направляется в душ. Мой взгляд изучает царапины на его руках, которые, должно быть, нанес мой кузен. Люциан убил его. За то, что он причинил мне боль. Возможно, я должна была бы чувствовать себя потрясенной, но все, что я чувствую, — это облегчение.
Он включает душ, проверяя температуру, а затем начинает сбрасывать с себя одежду, которая еще больше испорчена, чем мое платье. Когда он снимает пиджак, обнажая окровавленную рубашку, я задыхаюсь.
— Ты ранен. — Он смотрит на порез вдоль грудной клетки, словно только что вспомнил, что был ранен.
— Я в порядке. — Он снимает рубашку и брюки, и я с затаенным дыханием наблюдаю, как он обнажает всю свою соблазнительно чувственную кожу и накаченные мышцы. Шрамы и чернила, новые раны, которые зарубцуются и пополнят болезненный гобелен его тела, рассказывающий историю его жизни.
— Где твоя аптечка? — Я знаю, что она у него есть.
Люциан нетерпеливо проводит рукой по волосам, а затем берет аптечку из ящика. Он начинает обрабатывать рану, а я беру вату из его рук.
— Теперь это моя работа, — говорю я ему.
Пока я обрабатываю его порез, очищаю и перевязываю, Люциан наблюдает за мной, с любопытством приподняв бровь. Признаться, мне никогда не приходилось перевязывать кого-то после смертельной схватки… но у меня было много практики с ногами.
Дрожь пробегает по моей руке, когда я заканчиваю перевязку. Я знаю, что не могу попросить его не раниться: я теперь замужем за преступным миром.
— Я постараюсь, — говорит он, и мой взгляд встречается с его пониманием.
Я прикусываю уголок губы и киваю.
Он берет меня за руку и ведет так, что я оказываюсь к нему спиной. От того, как ловко он расстегивает застежки на платье, по моей коже пробегает возбуждающая дрожь. Вскоре свадебное платье падает на пол, оставляя меня обнаженной.
Я выхожу из платья, и он выбрасывает его из ванной.
— Мы его сожжем, — говорит он с жесткой ноткой в голосе.
Когда я поворачиваюсь к нему лицом, мой взгляд останавливается на его груди и вытатуированном кресте, он вынимает шпильки из моих волос, позволяя им рассыпаться по спине. Затем он открывает стеклянную дверь душа и ведет меня внутрь кабинки.
Теплая вода тает на моей коже, смывая все мысли о семье, предательстве и смерти. Люциан поднимает мое лицо вверх и проводит пальцами по челюсти и щекам, осторожно снимая повязку, защищающую швы, и осторожно стир