Переключив внимание на ее отца, я кладу руку на рукоять ножа.
— Ты воришка, Карпелла, и заядлый игроман. Только на этот раз долг был слишком велик. Ты думал, что никто не заметит, если пропадет хоть один груз. Ни твой босс, ни твои собственные люди. Тебе удавалось годами оставаться незамеченным. — Я прогуливаюсь к бару, чтобы налить еще выпить. — Никто бы и не заметил. Если только кто-то не был в тебе заинтересован.
Глотнув бурбона, чтобы погасить пламя, лижущее кожу, я направляюсь к никчемному червю. Я слишком долго ждал, чтобы Карпелла оказался в таком положении, и я смакую этот момент, как смакую вкус прекрасного бурбона на языке.
— Я и есть тот самый человек, — говорю я.
Он отрывает взгляд от дочери и смотрит на меня сквозь прикрытые веки, в его выражении смесь презрения и беспомощности. Он знает, что он подонок. Он не отрицает моих обвинений, но и не подтверждает их. Эта мерзость не боится меня… пока. То, как он постоянно смотрит на свою дочь, говорит о том, чего он действительно боится: что его драгоценная малышка узнает правду о нем.
И это одна из причин, почему я выбрал ее.
— Возможно, тебе удалось держать организацию в неведении, чтобы выиграть время. Даже расплатиться с долгами. — Я откидываю переднюю часть пиджака, чтобы показать пряжку с черепом, и расстегиваю ее, а затем выдергиваю кожаный ремень. Я наматываю конец на костяшки пальцев, вглядываясь в его пастообразное лицо. — Но долг вашей семьи передо мной слишком велик, чтобы его можно было вернуть. — Переместившись к нему за спину, я обматываю ремень вокруг его шеи и затягиваю. Мои костяшки побелели, он задыхается, а его пальцы слабо цепляются за ремень.
В другом конце комнаты плачет девушка. Ее мольбы освободить отца слабеют на фоне неустанного биения моего пульса. Кожа горит от трения кожи, впивающейся в мою руку, и боль доставляет мне садистское удовольствие.
Через несколько секунд руки Сальваторе опускаются, а тело замирает, борьба затихает. Я сдерживаю свою безумную ярость и, стиснув зубы, убираю ремень от его горла. Он падает вперед, упираясь ладонями в пол, и задыхается от кашля.
Я сгибаю руку, рассматривая красный рубец, образовавшийся под костяшками пальцев. Мой взгляд скользит к девушке. Мэнникс стоит позади нее, его большие руки обхватывают ее изящные. Ее пурпурное платье испачкано кровью и грязью. На ее лице застыло выражение ужаса и гнева.
— Ты чудовище, — говорит она едва слышным шепотом.
Ее глаза притягивают мои, и огонь, который я вижу за этими вспыхивающими угольками, бросает мне вызов.
Я становлюсь между отцом и дочерью.
Сальваторе вновь обретает самообладание и поднимается на колени.
— Я ничего тебе не должен. — Он кашляет. — Я не знаю, кто ты.
Я поворачиваюсь к нему лицом и приседаю так, чтобы оказаться с ним на одном уровне. Затем я расстегиваю черную рубашку под пиджаком, чтобы показать один из моих многочисленных шрамов.
— Посмотри внимательнее. — Отвращение проступает на его лице, а затем его сразу же осеняет понимание. Годы проходят перед его выцветшими, водянистыми глазами.
— Крест, — вздыхает он.
Застегивая пуговицы на рубашке, я возвышаюсь над ним на целых два метра.
— Теперь заявляю, что ты мне ничего не должен, Карпелла. — Его плечи опускаются.
— Это было давно, мальчик. Не только я был замешан в этом. Твоя семья тоже виновата. — Он смотрит на меня с ненавистью и прищуром. — У организации есть правила. Законы. Это мир, в котором мы живем. В том, что произошло… — Его взгляд переместился на дочь, — нельзя винить молодую девушку. Она не имеет к этому никакого отношения.
— В ее жилах течет твоя грязная кровь, — говорю я, чувствуя во рту неприятный привкус. — Грехи отца и все такое. Будь благодарен, что она может услужить тебе.
Прежде чем он успевает изрыгнуть еще какую-то чушь, я киваю Леви, который готов достать документ. Взяв бумаги, он кладет их на пол перед Сальваторе.
Старик щурится, смотря на верхнюю страницу.
— Что это?
— Страховка, — просто отвечаю я.
Он подносит документ ближе, чтобы прочитать шрифт, и сжимает страницу в потной руке. Произнося итальянское ругательство, он переводит взгляд с меня на свою дочь, от страха страница дрожит.
Девочка умоляюще смотрит на него.
— Папа…? — Сальваторе сминает документ.
— Ты бредишь или желаешь смерти. Скорее всего, и то, и другое, потому что я никогда не соглашусь на это.
— Ты согласишься на мои условия, и довольно быстро, — говорю я. — Потому что либо ты согласишься, либо я отдам la famiglia don доказательства твоего предательства. С одной подписью эта информация может остаться здесь, в этой комнате, среди друзей, — насмешливо добавляю я, широко раскидывая руки.
Какую бы любовь ни питала его больная душа к единственной дочери, эта бесхребетная пиявка не рискнет прослыть предателем своего босса, родного брата.
Семья превыше всего. Кредо и клятва. Его верность принадлежит его организации. Или, по крайней мере, для Сальваторе это лишь видимость.
Как младший брат и консильери дона империи Карпелла, предательство Сальваторе будет оцениваться более серьезно. Украсть у самого босса боссов — преступление, караемое смертью, особенно в кругу семьи.
Он крыса, но, несмотря на то что каждая клеточка моего тела требует отрубить ему голову прямо сейчас, Сальваторе гораздо ценнее для меня живым. Нет, я не хочу его смерти. И он тоже не хочет, что становится очевидным, когда он склоняет голову в знак поражения, отказываясь смотреть на свою дочь.
Он уже променял ее жизнь.
— Я взыскиваю с тебя долг, Карпелла. — Я щелкаю пальцами в сторону Леви, который держит в руке ручку. — Я мог бы легко сделать это кровным долгом. Око за око. Ты знаешь, что должен мне. Но я считаю, что союз мудрее и выгоднее. Ты сохранишь свою жизнь и репутацию, а я смогу восстановить Синдикат Кросса. — Сальваторе усмехается.
— Нелепость. Ирландской организации не существует. — Ярость обвивает мое тело, как ядовитая змея, готовая нанести удар.
— Нет, больше нет. С тех пор как Карпелла хладнокровно расправились с моей семьей.
Его взгляд на мгновение встречается с моим, холодным и твердым, а затем он смотрит на скомканный контракт.
— Папа, о чем он говорит? — Я почти забыл о ее существовании. Не сводя взгляда с Сальваторе, я отдаю приказ Мэнниксу.
— Заставь ее замолчать. При необходимости надень на нее намордник.
Этот момент не должен быть прерван. Пять лет я терпеливо ждал, когда смогу начать мстить. После сегодняшней ночи первая костяшка домино в тяжелом и тщательно продуманном плане будет приведена в исполнение.
Мне нужна голова змеи, самого криминального авторитета, Карлоса Карпеллы.
— Сделай свой выбор, Сальваторе, — требую я.
— Если я подпишу контракт, моей дочери не причинят никакого вреда.
— Ты не в выгодном положении. — Его умоляющий взгляд просит о большем, чем просто безопасность его единственной дочери.
— Поклянись! — кричит он.
Я смотрю на девочку и провожу рукой по челюсти, что-то неуловимое и зловещее зарождается во мне.
— От моей руки твоей дочери не будет причинено никакого вреда. Но… — Я возвращаю свой жесткий взгляд на Сальваторе. — Сделаешь хоть одно покушение на меня или откажешься от своего слова, и я перережу ее красивое горло и доставлю отрубленную голову тебе в коробке.
Сальваторе стиснул зубы и схватился за перо. Затем, с облегчением вздохнув, он говорит дочери:
— Прости меня, милая девочка. Пожалуйста, прости меня. — Он опускает перо на страницу.
Оглянувшись на девочку, он видит ее растерянное, страдальческое выражение лица. Ее неверие — это внутренняя война. Она должна наслаждаться своим неведением, пусть и недолгим. Скоро ее привилегированная жизнь резко и жестоко оборвется.
В нашем мире союз образуется в результате соединения семей — брака одной семьи с другой. Это всегда связано с семьей.
Кровные узы.
Пока Сальваторе подписывает брачный контракт, скрепляя свой союз с семьей Кроссов обещанием отдать мне руку своей дочери, я достаю кольцо из пиджака.
С благоговением и почти с раскаянием я оттягиваю ленточку от бархатного мешочка. Глубокая боль пронзает мою грудную клетку, когда я извлекаю из мешочка бело-золотое кольцо. Кольцо новое, но трехкаратный бриллиант огранки «маркиз» в последний раз принадлежал моей матери. Эта реликвия передавалась из поколения в поколение в семье Кросс.
Может, оно и средство достижения цели, но, когда я представляю его на пальце Карпелла, во мне прорастает зерно отвращения.
Я кладу кольцо на ладонь и двигаюсь к девушке, разглядывая ее. Действительно, кроме как уничтожить, я всегда могу вычеркнуть род Карпелла из жизни.
Ее лицо бледно, а тело дрожит так сильно, что я боюсь, она не доживет до конца. Сократив расстояние между нами, я киваю Мэнниксу, чтобы он отступил. Он отходит в сторону и склоняет голову, создавая иллюзию уединения, но в случае необходимости остается рядом.
— Протяни руку, — приказываю я ей.
Она смотрит на кольцо, и в этом яростном столкновении понимания кроется все, чему она была свидетелем сегодня вечером. Она смотрит на отца.
— Пожалуйста, папа, скажи мне, что этого не может быть. Ты обещал меня ему?
— Он продал тебя, — поправляю я ее. — Чтобы купить свою жизнь, он заплатил твоей.
Ее глаза темнеют и вспыхивают злобным огнем.
— Ты лжешь. — Затем она обращаются к отцу. — Скажи ему, что все это неправда.
Сальваторе снова опускается на корточки.
— Мне жаль, Виолетта, — говорит он, его голос так же изможден, как и его сломанное тело. — Ты выйдешь за этого человека.
— Папа, нет…
— Stai zitta e fai come ti è stato detto! — приказывает он.
Ее грудь резко вздымается и опускается, тяжелое дыхание напрягает маленькую грудную клетку, прижимая ее к хрупкой ткани платья. Ее горячий взгляд устремлен на меня, в янтарных глазах блестят кровавые слезы. Она сердито проводит рукой по щеке.