Я прикасаюсь к татуировке воробья, прежде чем опереться руками о стойку и сосредоточиться на дыхании.
Вдох. Выдох. Вдох… выдох.
Теперь мой мир снова перевернулся.
Всего несколько часов назад я танцевала на сцене. Мечты всей моей жизни воплотились в один прекрасный, мимолетный миг. Все мои старания и преданность, все жертвы, все попытки вырваться из жизни, завязанной на моей шее с рождения, оборваны одним актом насилия.
Страдальческий крик отца мучает меня, этот звук настолько зловещий, что до сих пор звучит в моем сознании. Папа не добрый человек. Совсем не добрый. Я знала это о нем с того самого дня, когда моя первая пачка была испачкана чужой кровью, и все же я никогда не слышала, чтобы мой властный, властный отец издал такой страшный звук, как сегодня.
В одно мгновение он преобразился на моих глазах. Исчез отец, который заставлял других мужчин дрожать от страха. Теперь я вижу только его кровь, его искаженное ужасом лицо, когда ему отрезали палец на руке. Каким сломленным и слабым он стал, подписав свое имя под контрактом, по которому моя жизнь была продана другому человеку.
И я ненавижу это чувство по отношению к нему. Что после того, что он пережил, я эгоистично беспокоюсь за себя. Но его здесь нет. Я одна осталась платить долг, которого не должна.
Это средневековье. Архаично. Для постороннего человека подобная сделка кажется абсурдной. Но в мире людей, поклоняющихся богу денег, брак по контракту так же обычен, как и зеленый доллар.
Я просто как-то обманула себя, поверив, что он не придет за мной.
Все мое тело сковал лед. Даже обжигающе-горячая вода в душе не могла смыть холод с моих костей. Дрожащей рукой я вытираю пар с зеркала. Это моя ванная комната, соединенная с комнатой, в доме, настолько чужом для меня, что я, возможно, нахожусь на другой планете.
И я помолвлена с мужчиной — ужасающим незнакомцем, — который пытками и шантажом заставил моего отца отдать меня в жены.
Владеть мной.
Тревожная энергия охватывает меня, когда я роюсь в ящиках в поисках зубной пасты или ополаскивателя для рта, чего-то, что могло бы очистить рот от привкуса желчи. Моя рука попадает на упаковку. Я застываю, глядя на знакомую коробочку.
Противозачаточные таблетки моей марки.
Ужас — это паук с длинными лапами, ползущий по позвоночнику. Я захлопываю ящик. Смотрю на кольцо на пальце. Огромный камень словно якорь привязан к моей руке. Мое зрение затуманивается от яростных слез, я срываю кольцо и шлепаю его на прилавок. Вдохнув через сжатые легкие, я наклоняюсь к зеркалу и провожу пальцами под глазами.
Я замираю при виде своих рук и груди.
Пухлые красные разрезы резко контрастируют с роскошью моего окружения. А может быть, это идеальный вариант, соскабливающий обманчивую фанеру и открывающий суровую реальность боли и страданий, скрытую за этими стенами.
Я закрываю глаза на хрупкую девушку.
— Это не моя жизнь.
— Да, это так, Кайлин. — Женщина, которая проводила меня в эту комнату, внезапно появляется в дверном проеме. Ее зовут Нора, и она кладет сложенную одежду на туалетный столик. — Когда Люциан желает какую-то вещь, он делает ее своей. Лучше смириться со своим местом и не бороться. Это только причинит боль.
Я плотнее натягиваю полотенце и стараюсь не обращать внимания на ее болтовню с ирландским акцентом, но часть, касающаяся Люциана, привлекает мое внимание. Люциан Кросс. Я видела, как он пытал и унижал человека, еще до того, как узнала его имя.
— Я не вещь, — отвечаю я.
Ее широкие плечи подпрыгивают от беззвучного смеха.
— Да, Кайлин. Продолжай так думать и дай мне знать, что из этого выйдет. Некоторые вещи женщина просто принимает.
С отвращением я отворачиваю лицо от ее отражения. Я жду, пока она уйдет, прежде чем забрать одежду, поскольку у меня нет выбора, так как эти люди каким-то образом умудрились конфисковать мои чертовы противозачаточные таблетки, но посчитали, что моя одежда и другие вещи не так важны.
Осознание причины этого приводит в ужас. Глубочайшая тоска по дому охватывает меня, а затем накатывает настоящая паника.
Без одежды и простых вещей я могу прожить. Но мне нужен телефон. Это спасательный круг. У меня нет возможности связаться с отцом или… с кем бы то ни было.
Одиночество поглощает меня в самой темной бездне.
Я беру в руки платье, которое Нора положила на стол. Оно платиновое с мерцающей вуалью бледно-лилового цвета, когда оно попадает на свет. Если бы не обстоятельства, я бы его полюбила. Я бросаю платье на белую кровать и направляюсь к гардеробной.
Когда я включаю свет, у меня сводит живот.
Все вешалки забиты одеждой.
В горле застревает боль, когда я осознаю весь ужас своего положения. Меня похитили не по прихоти. Это похищение было спланировано. Этот человек, этот мафиозный монстр, спланировал все до мелочей, чтобы выкрасть меня из моей жизни и держать здесь взаперти.
Я — пленница.
И количество одежды подтверждает, насколько длителен мой срок.
Ярость прогоняет тревогу, когда я обыскиваю ящики и вешалки. Я снимаю с плечиков простую черную футболку и леггинсы, которые нахожу в ящике. Тоска скручивает желудок, когда я примеряю пару балеток, и они идеально подходят.
Откуда у него вся эта информация обо мне? Неужели за мной следили?
Затем я понимаю, чего не хватает. Здесь нет купальников. Нет пуантов. Ничто в этом шкафу не отражает мою настоящую жизнь. Он стер самую большую часть меня.
Я захлопываю дверь.
Когда я выхожу из комнаты, в коридоре появляется один из тех громадных мужчин, которые меня похитили. От испуга я хватаюсь за грудь, затем с силой опускаю руку и сжимаю ее в кулак. Его зовут Мэнникс. Я вспоминаю, как монстр лаял на него, приказывая сдерживать меня.
Не говоря ни слова, я бегу по коридору, не зная, куда идти, но намереваясь вернуть свою жизнь.
Мэнникс молча следует за мной. Гнев — это зазубренное лезвие, пронзающее мои нервы.
— Мне девятнадцать, — говорю я, стиснув зубы. — Мне не нужна нянька.
— Я здесь для твоей защиты, — говорит он.
— Ты здесь, чтобы держать меня в плену.
— Да. И это тоже. — В его глубоком, с ирландским акцентом голосе нет ни капли стыда.
Я сворачиваю в коридор и останавливаюсь, чтобы посмотреть в другую сторону.
— Куда идти человеку, который похищает женщин? — Когда он ничего не говорит, я поворачиваюсь к нему лицом. Плечи расправлены, руки он сложил перед собой, совершенно стоически. Татуировки на его шее сделаны тем же ирландским шрифтом, что и у его босса. Он большой и устрашающий. Полагаю, это часть его чертовой работы.
Честно говоря, все это не то, чтобы шокирует. Я знаю, кто моя семья. Мой дядя — дон преступной семьи Карпелла.
Одной из самых известных из известных преступных семей Нью-Йорка.
Перед смертью моя мать обучила меня мафии и тому, как быть незаметной в ней. Для женщин эта жизнь — слепая преданность и признание. Их место — ниже мужчин. Подчиненный объект. И если ты не ведешь себя хорошо, то должна быть наказана за свою неловкость.
После гибели Фабиана я приняла ее слова близко к сердцу. Дядя признал меня лишь с холодным безразличием — полагаю, он презирал меня за то, что я живу вместо брата, и принижал моего отца за то, что у него нет сына, который бы продолжил его род.
Мать отправила меня в школу, как я полагаю, до того, как у дяди появился шанс меня выторговать. Ее девизом было: С глаз долой, из сердца вон.
Что я и делала все это время. До сегодняшнего дня дядя и даже отец были готовы игнорировать мое присутствие. В зале, как всегда, не было ни одного родственника. Рождество — единственный день в году, когда я обнимаю бабушку, тетушек и кузенов, а затем занимаю место в углу, пока не пройдет день.
Так что если этот Люциан Кросс думает, что получит меня как какую-то сделку… Что ж, я бы посмеялась, если бы это не было так жалко.
Он будет огорчен, узнав, что дон Карпелла не потеряет сна из-за моего похищения.
Когда я смотрю на Мэнникса, мои плотно сжатые губы начинают дрожать. Он не первый грубиян, который мной командует. У меня был охранник. В детстве Маркус присматривал за мной и Фабианом и даже играл с нами в редкие моменты. Он был крупнее Мэнникса, но время от времени улыбался. Я хочу спросить у человека, стоящего рядом, жив ли еще Маркус, но не хочу выдать свою слабость, пока не хочу.
В голове все время крутятся мысли о том, как я была на той сцене, о простой свободе, которая была так близка.
Иллюзия надежды.
Надежда — хрупкое чувство там, откуда я родом. Ее желают так же сильно, как и боятся.
Надежда может сломать вас.
— Послушай, — говорю я ему, стараясь быть искренней. — Завтра у меня занятия по танцам. Я не могу просто не прийти. Люди будут волноваться. Они могут позвонить в полицию, заявить о пропаже человека…
— Это уже решено. — Конечно, решено. Я попробую еще раз.
— Серьезно. Мне нужно поговорить с… — Я не знаю, как его назвать. Люциан. Мистер Кросс. Мой обреченный жених. Мне просто нужны ответы.
Мэнникс — статуя. Невозмутимый. Неподвижный. С твердым подбородком и идеальной осанкой он похож на агента секретной службы. Но с устрашающими татуировками и мускулами, способными выжать жизнь из любого, кто бросит на него неверный взгляд.
— Я должен проводить тебя в столовую, — наконец говорит он, окидывая меня взглядом.
Это только начало. На самом деле мне хочется бежать. С каждой секундой мне кажется, что я теряю драгоценное время для побега. Чем дольше я остаюсь в этих стенах, тем сложнее будет их покинуть.
Он продолжает следовать за мной, направляя меня по коридорам. В доме все по-старому. Антиквариат и дорогое бельгийское постельное белье. А не хлопок-лен, как в Америке. Я итальянка, поэтому меня воспитали так, чтобы я знала разницу.
Стены украшены роскошными натуральными тканями, а эффектные предметы современного искусства украшают просторные комнаты, придавая особняку очарование старого мира с современным настроением. Столкновение элементов дизайна. Как будто человек, живущий здесь, борется с двумя мирами.