Юлия Кристева, Филипп СоллерсБрак как произведение искусства
JULIA KRISTEVA
FILIPPE SOLLERS
DU MARIAGE CONSIDÉRÉ COMME UN DES BEAUX-ARTS
Предисловие Филиппа Соллерса
Я не собирался когда-либо жениться.
Тем не менее однажды я женился.
Однажды и навсегда.
Думаю, об этом невероятном, крайне увлекательном приключении стоит рассказать подробнее.
Откуда же взялось название «Брак как произведение искусства»? Оно иронически отсылает к произведениям Томаса де Квинси («Убийство как одно из изящных искусств») и Мишеля Лейриса («О литературе, рассматриваемой как тавромахия»). Как правило, брак — это конфликт, один из участников которого является жертвой. Люди женятся из меркантильных соображений или находясь в плену иллюзий, время стирает этот хрупкий контракт нормальности — они разводятся, женятся повторно, либо пребывают во взаимном разочаровании.
В нашем случае все обстоит иначе: оба супруга в равной степени сохраняют свою творческую индивидуальность, постоянно стимулируя друг друга. Таким образом, речь идет о новом искусстве любви, которое очень плохо принимается разложившимся, озабоченным порядком обществом. Брак как социальная критика и поэтическая апология свободы, направленная против всякого рода обскурантизма? Почему бы и нет.
Предисловие Юлии Кристевой
Намекая на «Убийство как одно из изящных искусств» Томаса де Квинси (1827–1854), название нашей книги «Брак как искусство» также отсылает к «О литературе, рассматриваемой как тавромахия» Мишеля Лейриса (1945–1946). Но какое отношение имеет брак к преступлению, корриде и литературе, скажете вы? На первый взгляд — почти никакого. Будем ли мы иронизировать над институтом брака, который с древнейших времен был призван обезопасить для людей сексуальность, или эстетизировать жизнь вдвоем? Или узаконивать условности?
Не совсем так. Скорее, попытаемся рассказать все о страсти, откровенно и бесстрашно, не искажая прошлого и не приукрашивая настоящего, без сенсационных откровений о любовных наваждениях и эротических фантазиях, которыми отныне изобилуют мемуары-«селфи». А также обойдемся без напыщенности и готического трэша, таящего в себе немую боль.
Однако, если страсть не избавляет ни от тревоги, ни от агрессивности, ей не чужды ни острая плотность (тавромахия), ни сладострастие стремления к смерти (убийство, самоубийство). Может ли брак стать местом этой алхимии? Ответ: да, но при определенных условиях.
Насколько велики были шансы, что Юлия (родившаяся в 1941 году в болгарском городе Сливене) и Филипп (родившийся в 1936 году во французском городе Бордо), в романах которого описываются несоизмеримые сингулярности, встретятся в Париже в 1966 году? Что они будут любить друг друга до, во время и после майских событий 1968 года? Что они поженятся в 1967 году? Невелики. Вероятность этого события составила бы ничтожно малое число…
И тем не менее «эта штука» существует. Этот брак действительно был заключен в мэрии; он длится и по сей день, безусловный и живой, потому что всегда подчинялся лишь собственному закону: беспрестанная подстройка, любовная и осознанная, питаемая двумя взаимными и беспрекословными свободами.
Она: пережившая больше испытаний, с замкнутым характером и византийским происхождением, чужеземка, сбежавшая от коммунистического режима, которой Фрейд не дает утонуть в водоворотах глобализованных веры и знания. Он: в большей степени хитрец и экстраверт, уроженец департамента Жиронда, житель Венеции, любимец женщин, анархист, тайный проводник божественной жизни в безупречность французского языка, запечатлеваемую им в литературе и политике.
Остановимся на этом: впереди — не шокирующие факты о жизни и творчестве двух главных персонажей, но исследование двух путей, которые сходятся, расходятся и дополняют друг друга, очерчивая пространство, конкретное, бесценное место, коим является ИХ брак. Непрестанно принимаемый, сооружаемый, разрушаемый, восстанавливаемый с того момента, как они ощутили необходимость в СОВМЕСТНОЙ ЖИЗНИ. Живое, словно организм, место, где целые пласты в каждом из супругов одновременно исчезают — убитые или покончившие с собой во имя свободы одного из них, и оживают в непредсказуемых, поразительных, стыдливых проявлениях в ходе непрекращающегося повторения.
Вы приблизитесь к этому месту посредством бесед. Слова, размышления, вопросы, мнения и смех являются элементами, присущими супругам, неотделимыми от личности каждого из них. Они напоминают об этом сосуществовании — сначала вдвоем, затем втроем, с сыном Давидом, рождение которого расширило уязвимое пространство брака.
По правде говоря, брак имеет лишь один возможный смысл — сингулярный. Ни романтическая иллюзия быстротечной «любви с первого взгляда», рискующая погибнуть в сжатии вне времени и мира; ни совершенство «симбиотической» пары, члены которой проявляют во всем единодушие, здесь неуместны. Нет, брак двух сингулярностей опирается не столько на закон, который лежит в его основе, сколько на глубокую убежденность, которую не поколеблют ни радости, ни горести, коим нет числа, — убежденность в том, что «это то место, где нужно быть»[1].
Слово «брак» стало для нас обоих — с течением времени — реальностью, которая нас воссоздает «в моменты, когда время останавливается, как милость и невидимая угроза, как субстанция, которая питает и окружает каждую вещь, не смешиваясь с ней». Она не устраняет боль от отказов, жертв, убийств, кратких возрождений в нем и вне его; она не отрицает наши животные рефлексы, жестокость и безумные порывы, поражения, болезни и лечение или неминуемую смерть. В ней и с ней эти треволнения сменяются высшей связью — единственно возможной по причине своей ясности, — которая заставляет меня быть там, где я должен быть.
На каком языке? На языках, которые были нам даны для того, чтобы учиться, приручать, модулировать. Чтобы превратить наше согласное несогласие в нечто гораздо большее, чем защищенность — в фундамент, на котором строят долгосрочные отношения существующие вместе порознь два человека, не являющиеся жертвами войны и мира полов, но старающиеся мыслить их, каждый — всем своим телом, невероятно, правда? Чтобы жить, давать жизнь и делать менее тягостным осознание ее конца, не позволяя «умереть двум полам поодиночке» (как того опасались и то предсказывали Вилье де Лиль-Адан и Марсель Пруст).
На последующих страницах нашли свое отражение сегодняшние переживания, связанные с браком. Без иллюзий относительно невероятного слияния двух тел в одно и предложения «разнообразия» в качестве отличного решения для спасения идиллической, неудавшейся «совместной жизни». Вас просто и честолюбиво приглашают рассмотреть опыт брака как один из видов искусства.
I. ВЗАИМОПОНИМАНИЕ, СМЕХ, БОЛЬ[2]
«Нувель Обсерватер»: Прежде всего, что такое, по-вашему, любовь?
Филипп Соллерс: Это слово используется настолько бездумно и бессистемно в нынешней торговле чувствами, что может вызвать чувство стыда или отторжения, как, например, у Селина: «Любовь — это бесконечность, доступная пуделям». Но все же это серьезный вопрос, заслуживающий ответа. Есть слово, которое мне не нравится — «пара»: всегда его терпеть не мог. Оно связано для меня с ненавистной мне литературой. Мы с Юлией поженились, это понятно, но у каждого из нас своя личность, своя фамилия, своя деятельность, своя свобода. Любовь — это полное признание другого человека в качестве другого. Если он является близким для вас человеком, как в нашем случае, задача, по моему мнению, состоит в том, чтобы в различии была гармония. Различие между мужчиной и женщиной неустранимо, их слияние невозможно. Следовательно, нужно любить свою противоположность, но в этом-то и заключается вся прелесть. На ум приходят слова Гёльдерлина: «Все диссонансы жизни — только ссоры влюбленных. Примиренье таится в самом раздоре, и все разобщенное соединяется вновь. Расходится кровь по сосудам из сердца и вновь возвращается в сердце, и все это есть единая вечная пылающая жизнь»[3].
Юлия Кристева: В любви есть две неразрывные составляющие: нужда во взаимном понимании и постоянстве и драматичная потребность желания, которая может привести к неверности. Любовные отношения — это тонкая смесь верности и неверности. Литература предлагает нам огромное разнообразие примеров любовных отношений: от романтических и куртуазных представлений прошлого до непристойных и напряженных изысканий современных авторов. Нашей цивилизации свойственно размышлять на тему отношения полов и чувств, отталкиваясь от пары верность/неверность.
«Н.О.»: Но разве можно соединить верность с неверностью?
Ю.К.: Вначале постараемся определить, что такое верность. Можно сказать, что это: постоянство, защита, уверенность на долгосрочной основе. Не утратила ли тема верности, унаследованная нами от прошлого и от родителей, своей актуальности, не идет ли речь о пережитке, который современная эпоха и сила желаний должны искоренить? Не думаю. Сейчас я говорю как психоаналитик: ребенку нужны две фигуры, два имаго, иначе он не сможет взаимодействовать с миром. Разумеется, это мать и отец, о котором мало говорят, — отец, играющий важную роль в первичной идентификации ребенка. Не эдиповский, запрещающий, а любящий отец. В наших любовных отношениях мы тоже ищем варианты этих родительских образов. Такова физическая потребность в верности. Когда у нас есть эти точки опоры, эти элементы стабильности, мы можем себе позволить сделать свои чувственные или сексуальные отношения более свободными и дать волю желаниям.