Я говорю о любви, которая включает в себя переход через невозможное — ни отрицание, ни принятие. Слово «тишина», по-моему, вполне применимо к области любовной алхимии. Погодите, сейчас я прочитаю вам на эту тему небольшой отрывок романа «Волшебные часы» («L’Horloge enchantee»), который я недавно закончила:
«Вы когда-нибудь ощущали абсолютную тишину, которая опускается на Землю перед закатом? Ее способно уловить без помех лишь ухо, внимательное к глубинному излучению, испускаемому людьми. Когда два человека слышат это излучение внутри себя, друг в друге и в окружающем мире, образуется то, что называют парой, в непостижимом значении этого слова. Никому другому туда нет входа. В этот момент мы стали подобием пары — он и я».
Вот так. Спасибо. А если эта тишина кажется невыносимой, если ее нельзя услышать — поскольку ее нужно не выносить, но слышать, сопровождать и даже видеть…
Б.Б.: Не бояться ее…
Ю.К.: Именно — не бояться ее. Если эта гармония тишины отсутствует, ничего не происходит. Так что соединение одной тишины с другой — вот в чем заключается секрет композиции.
Ф.С.: Это и есть музыка!
Ю.К.: После этого в психическом пространстве, созданном таким образом между двумя людьми, могут занять место движения, действия, которые, будучи интимными, все же имеют социальный смысл — это к слову о фрагментированном обществе, о котором вы упоминали, дорогая Бернадетт. Ответственность, единомыслие, забота, дружба… становятся более ясными и осознанными: между нами или в отношениях с близкими, коллегами, друзьями, в гражданской активности. Не забываю я и о родительстве, которому отводится центральное место: воспитание нашего сына Давида, его первые навыки в жизни, его образование, его влюбленности, его зрелость… Глубинное испытание любовью распространяется на все эти многочисленные аспекты «совместной жизни», как сегодня выражаются. А вы знаете, к чему приводит эта распространяющаяся глубина любви? К творчеству, к работе, к действиям… Творчество, работа, действия… Вот и все. Это ясно.
В конечном счете вы вывели меня из глубин к поверхности, я заметила, что говорю вам о любви, отличающейся от любовной игры, которая обретается рядом с любовной химерой, скажем так, в интеллекте или полноте любви — там, куда то, что мы именуем «любовью», не всегда имеет доступ. Как же тогда это назвать? Мне приходит на ум замечание «моей» Терезы: «Невозможно освободиться от демонов, не освободившись от Бога, то есть от любви». Что ж, возможно, преступления и методы современной эпохи побуждают нас к тому, чтобы мы боролись с демонами, подвергали переоценке божественное и, не освобождаясь от любви, освобождали любовь, до бесконечности. К тому, чтобы стать местом, в котором это бесконечное освобождение обретает форму и смысл.
Вопрос от слушательницы: Как вы объясните тот факт, что многие люди на земле живут одной лишь ненавистью? Гитлер, Ле Пен, что из себя представляют люди, которыми движет нетерпимость и ненависть к другим?
Ф.С.: О, да, ненависть… Знайте, чем больше мы говорим о любви, по большому счету, — глупости, в кинематографическом, сенсационном, глянцевом, коммерческом ключе, тем больше способствуем разрастанию ненависти. Тем в большей степени любовь является ложной — и, действительно, она крайне редко бывает подлинной, — тем больше усиливается ненависть, которая, по словам Фрейда, древнее любви. У Лакана есть прекрасная формулировка: «любоненависть» — это форма любви, но любви смертельно опасной, безумной. Не в том смысле, который в это слово вкладывали сюрреалисты: «Безумная любовь» — замечательная книга Бретона; Бретон — это свобода, любовь, поэзия. С моей точки зрения, я уже должен был об этом сказать, любовь — это свобода, это противоположность рабству. Мадам, ненависть, ну да, и снова она, без конца, без конца, она опять здесь. Но меня удивляет, что ей уделяется столько внимания. На мой взгляд, странно, что все, например, постоянно говорят о «Национальном фронте», в том числе нелицеприятные вещи. Будь это в моей власти, упаси, Господи, я бы прекратил все это — давайте поговорим о чем-нибудь другом! Вам больше не о чем говорить? Однако мне кажется, что есть эпохи, в которые все спешат, разумеется, недостойным, лукавым образом, изобличить ненависть, расизм, антисемитизм и тому подобное. Поразительно, у меня создается впечатление, что все хотят одного и того же. Конечно, о, «только не это!», но по мере того, как мы беспрестанно твердим «только не это!» по всем телеканалам, во мне все более крепнет странное чувство — по крайней мере, то чувство, которое я испытываю, отвечая на ваш вопрос.
Б.Б.: «Как противостоять фанатизму, который толкает на преступления против человечности?» — задается вопросом эта слушательница. Может ли психоанализ быть средством против ненависти?
Ю.К.: Все сказанное мною этим вечером основывается на моем личном опыте, но, как вы понимаете, постоянно подспудно присутствовал психоанализ, часто упоминался Фрейд, хотя я не всегда напрямую ссылалась на него. Позвольте мне продолжить и повторить. Укладывая симптомы и травмы на кушетку, Фрейд превратил любовное помешательство, любовную неудачу, нехватку любви, саму ненависть в объект наблюдения, более того — в объект интерпретации, то есть прощения. Речь шла о том, чтобы постичь смысл вашего недомогания, который заключается в пережитой вами любовной катастрофе. Это возможно, если вы и я, мы во время нашей встречи перенесем любовь на кушетку и попытаемся ее прояснить, пережить заново и возродить в обновленном виде. Это хоть и не всегда, но может сработать: прощение открывает время до бесконечности.
Потому что, в отличие от прощения в религиозном смысле, интерпретация в переносе не изглаживает, не приостанавливает недомогание, проступок, вину, ни даже преступление, но проясняет их и старается от них избавить. Лакан предостерегал нас: психоанализ не должен стать «благожелательным морализмом». В таком случае, возможно, он должен стать поддержкой в любви? При условии расширения его до границ бессознательного и биологии, до того места, где разыгрываются война, ненависть, смех и тишина. Индивидуальная поддержка, подобранная к конкретному человеку, чтобы он вновь обрел способность к установлению связей, любовных, конечно, в зависимости от того, насколько далеко он способен зайти в этой бесконечной реконструкции.
Если вы внимательно меня слушали, вам ясно, что психоанализу, такому, каким я его понимаю — с Фрейдом и его последователями, — есть что сказать религии, национализму и фундаментализму. В действительности все держится на «любовных речах» — Бога, идентичности народа, абсолюта, — которые сужаются до ненависти к другому, к идентичности, к нации, к абсолюту…
Б.Б.: Вы недавно вернулись из Хайфского университета, где прочли лекцию о «новых формах протеста».
Ю.К.: Среди них — гангстеро-интегризм, или джихадизм: чаще всего подростки, уязвимые категории молодежи, а также взрослые люди с внутренним разладом, страдающие все той же болезнью идеальности и жаждущие полного удовлетворения, люди с психическими расстройствами на религиозной и/или любовной почве сеют «радикальное зло». Я называю так, вслед за Кантом и Ханной Арендт, тот факт, что одни люди объявляют ненужными других людей и истребляют их. Войны без фронтов, вирусные войны бушуют внутри городов, метро, еврейских школ, редакций; они обезглавливают людей с непременной видеотрансляцией, чтобы гнусность и страх властвовали над глобализированными нечестивцами.
Эти фанатики, которые облегчают собственный крах фрагментами доведенных до крайности интегристских религий; эти гангстеро-интегристы, утратившие чувство добра и зла, ощущение себя и другого, внутреннего и внешнего, олицетворяют собой подлинную антропологическую дезагрегацию и в этом смысле — радикальную фазу нигилизма, который угрожает всем глобализированным культурам. Семейные драмы, переселения/миграция, неудачи в профессиональной сфере, социальная дискриминация, провал в системе образования, сексуальные расстройства приводят к квазигипнотическим состояниям; без «я» и без другого — к десубъективации и дезобъективации. Их недостаточно бомбардировать и порицать, демонстрируя на экране до, во время или после обезглавливания, при котором они испытывают наслаждение от убийства и унижения своих жертв.
Эту дегуманизацию возможно предотвратить: начиная с детства, школы, в районах. Неправда, что они «были как все» и что «мы ничего особенного не замечали»…
Ф.С.: Самое главное здесь — это неприятие различий.
Ю.К.: «Различие» фанатика, которое является страданием, компенсированным маниакальным способом, в экзальтации, вызванной неореальностью, достигает апогея в образе абсолютного рая (обладать всеми женщинами, пользоваться всеми возможностями, деньгами, услужливое и восстанавливающее общество и тому подобное) — короче говоря, тотальная Любовь в пределах досягаемости. Неореальность без границ, в которой убийство действует как наркотик, прибавляясь, очевидно, к узаконенной наркомании, поддерживаемой наркомафией и оружейной мафией… Я утверждаю, что психоанализ способен лучше, чем другие «науки о духе», распознать эти девиации, пока они не привели к жутким последствиям. Именно благодаря вовлеченности аналитика в перенос — то есть благодаря его психической, эмоциональной и символической близости, благодаря наличию у него клинического знания об этом радикальном зле, — психотерапевт может стать центральным элементом в выявлении и сопровождении этих болезнетворных участников вирусной войны с цивилизацией. Потому что, повторюсь, психоаналитическая интерпретация неотделима от любви переноса/контрпереноса, на которую она опирается и от которой освобождается.
Вы наверняка спросите меня: «Кто будет оплачивать эту персонализированную помощь?» Государство, разумеется, если оно действительно борется за светскость, которая требует формировать граждан, а не форматировать пользователей Интернета, воспитанных райскими слоганами интернет-рекламы, сосуществующих с джихадистской пропагандой, но лишенных ее обещаний райского спасения.