Вот что было у меня на уме, но не в душе, пока мы ехали в Ило. Ссора в годовщину осталась позади, в наши отношения вернулся прежний ритм. Олдскульный хип-хоп долбился в колонки нашей «Хонды Аккорд» – машина для семьи с детьми, но у нас задние сиденья пока пустовали.
Шесть часов спустя я включил поворотник и свернул к выезду 163. Когда мы съехали на двухполосную дорогу, я почувствовал, что Селестия как-то переменилась. Она ссутулила плечи и грызла кончики волос.
– Что случилось? – спросил я, убавив громкость величайшего хип-хоп-альбома в истории.
– Просто переживаю.
– Из-за чего?
– Знаешь, такое чувство, будто я духовку забыла выключить.
Я вернул громкость до уровня где-то между долбежкой и грохотом.
– Ну позвони Андре.
Селестия теребила ремень, будто он слишком натирал ей шею.
– Я рядом с твоими родителями всегда чувствую себя неуверенно.
– С моими?
Людей проще, чем Оливия и Рой, просто не найти. А вот родителей Селестии действительно открытыми не назовешь. Ее отец был невысокий пижон, ростом от горшка два вершка, с копной волос не хуже, чем у Фредерика Дугласа[11], которую разделял надвое косой пробор. Вдобавок ко всему он был еще и какой-то гениальный изобретатель. А ее мать работала в сфере образования, но была не учителем и даже не директором, а помощником инспектора школьного округа. А, забыл сказать, ее отец лет десять-двенадцать назад напал на золотую жилу, когда изобрел соединение, которое замедляет образование осадка в апельсиновом соке. Эту конфетку он продал крупной корпорации, и с тех пор на их семью без конца льется денежный дождь. Так что этих людей действительно удивить сложно. По сравнению с ними Оливия и Рой – это просто подарок.
– Да они тебя любят, – сказал я.
– Нет, любят они тебя.
– А я люблю тебя, и поэтому тебя они тоже любят. Просто же, как дважды два.
Селестия смотрела в окно, мимо проносились тонкие сосны.
– Мне тревожно, Рой. Поедем домой.
Моя жена склонна драматизировать. Но она как-то странно запиналась, и я понял, что она боится.
– Что с тобой?
– Не знаю. Давай вернемся?
– Но что я маме-то скажу? Ты же знаешь, она уже вовсю ужин готовит.
– Свали все на меня. Скажи, я во всем виновата.
Когда вспоминаешь об этом, кажется, что смотришь ужастик, и просто диву даешься, почему же герои так настойчиво игнорируют знаки опасности. Ведь когда чей-то призрачный голос говорит тебе «беги», надо бежать. Но в реальной жизни ты никогда не поймешь, что оказался в фильме ужасов. Ты скорее подумаешь, что твоя жена просто накручивает. Будешь втайне надеяться, что она беременна, потому что именно ребенок привяжет ее к тебе накрепко и отрежет ей пути отступления.
Когда мы приехали, Оливия ждала нас на веранде. Мама любит парики, и в тот раз она надела кудри цвета персикового варенья. Я запарковался во дворе, впритык к папиному «Крайслеру», заглушил двигатель, распахнул дверь, взбежал по лестнице, перепрыгивая через ступеньку, и обнял маму. Она у меня малышка, так что я без труда поднял ее в воздух, и она засмеялась звонко, как ксилофон. «Маленький Рой, – сказала она, – наконец ты дома».
Поставив ее на землю, я обернулся, но позади меня было пусто. Я сбежал вниз, снова перепрыгивая через ступеньку, открыл пассажирскую дверь, и Селестия протянула мне руку. Клянусь, я видел, как мама закатила глаза, когда я вывел жену из «Хонды».
– Тут у вас треугольник, – объяснял мне Рой, пока мы пили коньяк, уединившись в комнате. Оливия стояла у плиты, а Селестия ушла переодеться с дороги.
– Мне повезло, – продолжил он. – Когда мы с мамой познакомились, оба уже были вольными птицами. Мои умерли, а ее жили где-то в Оклахоме и вели себя так, будто ее и на свете не было.
– Они поладят, – ответил я ему. – Селестии просто нужно время, чтобы привыкнуть к новому человеку.
– Ну, и мама у тебя тоже не ангел, – сказал Рой-старший, соглашаясь, и мы подняли стаканы, чтобы выпить за наших сложных женщин, которые сводили нас с ума.
– Будет проще, когда она родит.
– Верно. Дикого зверя задобрит внук.
– Ты кого назвал зверем?
Мама возникла в комнате и уселась на колени к Рою-старшему, как девочка-подросток. Из другой двери вышла Селестия, отдохнувшая, красивая, надушенная цитрусовыми духами.
Я устроился в раскладном кресле, а родители ворковали на диване, и сесть Селестии было некуда, так что я похлопал себя по ноге. Она игриво устроилась у меня на коленях. Со стороны мы выглядели как участники неловкого двойного свидания откуда-то из 50-х.
Мама выпрямилась:
– Селестия, я слышала, что ты знаменитость.
– Прошу прощения? – Селестия слегка дернулась, чтобы встать, но я ее удержал.
– Ну, в журнале публикуешься. Почему нам не рассказала, что наделала шуму?
Селестия смутилась.
– Это ведь просто вестник выпускников.
– Это журнал, – ответила мама.
Она взяла номер с полки под журнальным столиком и открыла страницу с загнутым уголком. На опубликованной там фотографии Селестия держала куклу Жозефины Бейкер[12]. «Художники, за которыми стоит следить», – гласила надпись жирным шрифтом.
– Это я прислал, – признался я. – А что делать? Я тобой горжусь.
– Правда, что тебе за кукол платят по пять тысяч долларов? – Оливия сжала губы, взглянула на Селестию краем глаза и быстро отвела взгляд.
– Не всегда, – ответила Селестия, но я ее перебил.
– Так и есть. Ведь я ее менеджер. И я никому не позволю обобрать мою жену.
– Пять тысяч долларов за куклу?
Оливия обмахивалась журналом, пряди цвета персикового варенья подлетали вверх.
– Видимо, для этого Господь и создал белых.
Рой хрюкнул, а Селестия завертелась, как жук, упавший на спину, пытаясь встать с моих колен.
– По фотографии судить сложно, – она оправдывалась, как маленькая девочка. – Головной убор вручную расшит бисером, и…
– Пять тысяч долларов на бисер точно хватит, – вставила мама.
Селестия посмотрела на меня, и я попытался их помирить:
– Мама, ругай игру, а не игроков.
Рядом со своей женщиной мужчина всегда поймет, что ляпнул невпопад. Умеет она так управлять ионами воздуха, что ты дышать перестаешь.
– Это искусство, а не игра.
Взгляд Селестии упал на околоафриканские узоры в рамке на стене.
– Настоящее искусство.
Рой-старший, умелый дипломат, предложил:
– Может, если бы мы могли увидеть вживую…
– У нас как раз одна в машине лежит, – ответил я. – Пойду принесу.
Укутанная в мягкое одеяло кукла выглядела как живой младенец. Такие у Селестии причуды. С одной стороны, эта женщина, скажем так, опасалась материнства, но при этом довольно трепетно относилась к этим созданиям. Я пытался объяснить Селестии, что ей придется поменять свое к ним отношение, когда мы рассадим кукол на витрине. Этих кукол, как и ту, что я держал в руках, в минуту раскупят по цене произведений искусства. Когда продажи пойдут вверх, их придется шить быстро, наладить массовое производство. Никаких тебе кашемировых одеял. Но на эту я пока закрыл глаза. Ее нам заказал мэр Атланты – он хотел сделать подарок начальнику штаба, которая должна была родить ко Дню благодарения.
Когда я отогнул одеяло, чтобы мама увидела лицо, Оливия шумно выдохнула. Я подмигнул Селестии, она подобрела, вернула ионы на место, и я снова смог дышать.
– Вылитый ты, – сказала Оливия и взяла куклу из моих рук, придерживая ей голову.
– Я сделала лицо по его фотографии, – быстро вставила Селестия. – Рой меня вдохновляет.
– Поэтому-то она за меня и вышла, – пошутил я.
– Не только поэтому, – ответила Селестия.
Волшебный был момент – мама не могла вымолвить ни слова. Она ела глазами сверток в руках, когда отец встал с дивана, подошел к ней и заглянул через плечо.
– В волосах у нее австрийские кристаллы, – продолжила Селестия, все больше увлекаясь. – Поверните к свету.
Мама развернула куклу, и голова младенца засияла, когда свет ламп заплясал на шапочке из черных кристаллов.
– Словно нимб, – сказала мама. – Вот каково это – быть матерью. У тебя есть свой ангел.
Мама пересела на диван и положила куклу на подушку. Со мной словно бэд-трип случился, настолько кукла была похожа на меня (по крайней мере, на мои детские фотографии). Будто смотришься в заколдованное зеркало: в Оливии я увидел ту шестнадцатилетнюю девушку, которая очень рано стала матерью, но была со своим ребенком нежной, как весенний день.
– Я могу купить ее у тебя?
– Нет, – сказал я. Меня распирала гордость. – Мам, это спецзаказ. Десять штук, обделано гладко, сделку заключил ваш покорный слуга.
– Разумеется, – сказала мама, закрывая лицо куклы одеялом, словно саваном. – Да и зачем такой старухе кукла.
– Забирайте, – сказала Селестия.
Я смерил ее взглядом, который Селестия называла взглядом малолетнего дельца. Дедлайн был не просто строгим – он был написан черным по белому и закреплен подписями в трех экземплярах. Перенос дат не предусмотрен.
Даже не глядя на меня, Селестия сказала:
– Я сделаю еще одну.
– Нет, не надо. Не хочу, чтобы у тебя из-за меня были проблемы. Просто он так похож на новорожденного Роя.
Я потянулся, чтобы забрать у нее куклу, только она не спешила ее отдавать, а Селестия не спешила мне помочь. Стоит кому-то только похвалить ее работу, она тут же уши развесит и тает. Над этим нам тоже придется поработать, если мы всерьез собираемся заняться бизнесом.
– Оставьте себе, – сказала Селестия, будто и не было трех месяцев, которые она потратила на эту куклу. – Я для мэра сделаю еще.
Теперь Оливия перемешала ионы.
– Ой, мэр. Прошу прощения! – она отдала мне куклу. – Несите скорей назад в машину, пока я ее не испачкала. А то еще выставите мне счет на десять тысяч.
– Я совсем не это имела в виду, – Селестия виновато на меня посмотрела.