Сыну, которого мы с Селестией не оставили, сейчас было бы четыре или пять, наверное. Если бы в задней комнате спал детсадовец, ни за что на свете не стала бы Селестия рассказывать мне, как она теперь с Андре. Я бы сказал: «Мальчику нужен отец». Это научный факт. И говорить было бы больше не о чем.
Но дела обстояли так, что поговорить нам надо было о многом, и слов было столько, что они не помещались у меня во рту.
Селестия
Наконец, Тамар собрала малыша, засунув его в пушистый комбинезон, напоминавший одежду для космонавтов. Нам с Роем было жаль, что она уходит. Будто мы ее родители, а она – наша занятая успешная дочь, которая может забежать к нам только на пару минут, но мы рады и каждой секунде. Мы стояли в дверях и махали, пока она, оглядываясь через плечо, выезжала на дорогу. Когда она отъехала, свет ее фар влился в море огоньков наряженного к празднику квартала. Мой дом не светился; я даже не стала вешать венок из хвои, который купила месяц назад. Но Старый Гик все-таки выглядел празднично. Его толстый ствол опоясывала светящаяся гирлянда. Это дело рук Андре, его попытка убедить себя, что все будет хорошо.
Тамар уже давно ушла, а я все смотрела на тихую улицу, беспокоясь за Андре. Он сейчас в Луизиане, пытается проявить благородство. Я позвонила ему из магазина, пока он еще был в дороге, направляясь на юг. Мы все сможем, – сказала я ему. Как несколько часов могли столько всего изменить? Задумавшись, я потянулась к карману, чтобы достать телефон, но Рой отвел мою руку в сторону.
– Не звони пока ему. Дай сначала я выскажусь.
Но он ничего не сказал. Вместо этого он провел моей рукой по своей сломанной переносице, по маленькому шраму вдоль линии волос, который с каждой стороны пересекали выпуклые шрамы-точки. Его лицо, в своей целостности, лежало у меня в ладонях, суровое и родное. «Ты помнишь меня? – спросил он. – Узнаешь?»
Я кивнула, опустив руки висеть по бокам, пока он исследовал мое лицо. Он закрыл глаза, будто не мог им доверять. Когда его палец прошел по моим губам, я поймала его легким поцелуем. В ответ Рой облегченно вздохнул. Он вел меня по дому, не включая свет, будто хотел проверить, сможет ли он найти путь на ощупь. Женщина не всегда вольна выбирать, иногда от нее немногое зависит. Иногда есть долг, который ей надо выплатить, утешение, которое она обязана предоставить, безопасный коридор, который она должна обеспечить. Каждая из нас уступала мужчине, движимая не любовью. Могла ли я отвергнуть Роя, моего мужа, когда он вернулся с войны, которая была старше его отца и отца его отца? Нет, я не могла. Идя вслед за Роем по узкому коридору, я осознала, что Андре знал это с самого начала. Поэтому он несся по шоссе, чтобы не дать мне сделать то, что, как мы все боялись, я обязана буду сделать.
И как же тогда мне описать то, что произошло между мной и моим мужем в ночь, когда он вернулся ко мне из тюрьмы? Мы стояли на кухне, я прислонилась к гранитной столешнице, растаявший сорбет пропитал мою одежду.
Руки Роя змеились у меня под блузкой. «Ты меня любишь. Ты сама это знаешь». Я бы не ответила, даже если бы он не перехватил мне дыхание поцелуем, вкус которого отдавал страстью, испещренной гневом. Да – это да, а нет – это нет, но что значит тишина? Тело Роя было сильнее, чем пять лет назад, когда он ночевал здесь в последний раз. Теперь он был властным незнакомцем, который жарко дышал мне в шею.
Когда он направился к главной спальне, угловой комнате, которая изначально принадлежала моим родителями и в которой мы с Роем спали как муж и жена, я сказала: «Не надо туда», – но он проигнорировал меня и повел нас дальше, как в танце. Порой что-то столь же неотвратимо, как прилив.
Он играючи снял с меня одежду, будто отделял кожуру от апельсина, а потом, наклонившись, включил яркую лампу. Я застыдилась своего тела – в последний раз он видел меня такой пять лет назад. Порой время не жалеет женщину. Я подтянула колени к груди.
– Не стесняйся, Джорджия, – сказал Рой. – Ты такая красивая, – он взял меня за голень, мягко распрямляя мне ноги. – Не закрывайся от меня. Дай мне на тебя посмотреть.
В тайной библиотеке моей души есть словарь слов, которых нет. Таинственный символ на этих страницах рассказывает, каково это – не иметь свободы выбора, имея ее. И на тех же страницах написано, как, раз или два в жизни, ты будешь лежать обнаженная под весом мужчины, но спасет тебя самое обычное слово.
– У тебя есть защита? – спросила я.
– Что?
– Защита.
– Не говори так, Джорджия, – сказал он. – Пожалуйста, не говори.
Он скатился с меня и лег параллельно. Я подвинулась, глядя из окна на Старого Гика, немого и древнего. Даже когда Рой положил тяжелую руку мне на бедро, я не повернулась.
– Будь моей женой, – сказал он.
Я не ответила, и он перекатил меня, как бревно, и прижал лицо к яремной впадине у меня на шее, вклинив ладони между моих бедер.
– Ну, давай, Селестия, – сказал он. – Столько лет прошло.
– Нам нужна защита, – сказала я, наполняя рот этим словом, ощущая его вес на языке.
Он провел моей рукой себе под ребром, где кожа оказалась узловатой и резиновой на ощупь.
– Меня пытались зарезать, – сказал он. – А я ему ничего не сделал. Ни разу на него даже не взглянул, а этот парень заточил свою гребаную зубную щетку и попытался убить меня ей.
Я позволила своему большому пальцу пройтись по шраму.
– Видишь, через что я прошел? – сказал он. – Ты и понятия не имеешь, что со мной было. Я знаю, что, если бы ты знала, ты бы со мной обходилась по-другому.
Он поцеловал меня в плечо и поцелуями пошел вверх к шее.
– Пожалуйста.
– Нам нужна защита.
– Почему? – спросил Рой. – Потому что я был в тюрьме? Но я же ни в чем не виноват. Ты же знаешь, что я не виноват. Когда ту женщину изнасиловали, я был с тобой. Так что ты знаешь, что я ничего не делал. Не веди себя со мной как с преступником, Селестия. Ты единственная, кто знает точно. Пожалуйста, не веди себя так, будто я чем-то болен.
– Я не могу.
– Ну, а послушать-то ты хотя бы можешь?
Он поднимал истории из коробки с памятью, и каждая доказывала, почему нельзя заставлять его ставить между нами преграду.
– Я случайно убил человека, – сказал он. – Я столько всего пережил, Селестия. Даже если садишься ты невиновным, то выходишь уже другим. Ну, пожалуйста?
– Не умоляй меня, – сказала я. – Пожалуйста, не надо так.
Он подвинулся ко мне, пригвоздив меня к кровати.
– Нет, – сказала я. – Не надо.
– Пожалуйста, – сказал он.
Представьте нас на нашем брачном ложе. Я прикована к матрасу, полностью подчинена его воле. Но бывает ли по-другому, даже когда любовь истинна и чиста, не замутнена временем и предательством? Возможно, это и значит любить – добровольно предавать себя во власть другого. Я закрыла глаза, ощущая над собой его вес, и молилась, как меня учили в детстве. И если умру я и не проснусь.
– Защита, – прошептала я, зная, что ничего подобного у него нет.
– Мне больно, Селестия. Ты что, не видишь?
И я снова легла, видя, как он страдал все эти годы, видя, как он страдает сейчас, прижав голову к подушке.
– Я знаю, – сказала я Рою. – Я знаю.
Он повернулся ко мне:
– Это потому, что ты думаешь, я чем-то заразился, что у меня что-то было, пока я сидел? Или потому, что ты не хочешь снова забеременеть? Потому что ты не хочешь от меня ребенка?
На этот вопрос не было приемлемого ответа. Ни одному мужчине не понравится и взять все, и не взять. Дойти до предела, но только до предела.
– Ну, скажи, – сказал он. – Почему?
Я сжала губы, запечатав все правды внутри. Я помотала головой. Он повернулся, надавив мне грудью на грудь.
– Знаешь, – сказал он с оттенком угрозы. – А я ведь могу просто сделать все, что хочу.
Я не вырывалась. Не просила. Я приготовилась к тому, что казалось неизбежным с того момента, когда я зашла в свой дом и ощутила, что он больше не мой.
– Я могу, – сказал он снова, при этом встав с кровати, обмотавшись одеялом, как саваном, подставив мое уязвимое тело холоду. – Я могу, но я не буду.
Рой
Давина себя со мной так не вела. Когда я стоял у нее на пороге, она открыла мне дверь. Она открыла мне себя. А Селестия, моя законная супруга, вертит мной, будто она Форт Нокс[88]. Уолтер пытался меня предупредить. Я был готов проглотить тот факт, что у нее был другой мужчина, возможно, мужчины. Женщинам трудно. Как и всем нам. Я не мальчик. Тюрьма на всех оставляет свой отпечаток. Но если женщина с тобой не развелась, высылает тебе деньги и оставляет прежний замок – с такими вводными мужчина может подумать, что не все потеряно. А когда ты наклоняешься к ней, целуешь ее и она позволяет тебе все, когда ты ведешь ее за руку в спальню, ты уже уверен, что ничего не придумал. Я отсидел пять лет, но не настолько долго, чтобы успеть забыть, как этот мир устроен.
У тебя есть защита?
Она знала, что у меня ничего нет. Я приготовился к встрече с ней, но не подготовился. Она мне жена. Что бы она подумала, если бы я завалился к ней с резинкой? Она бы не подумала, какой я внимательный, она бы сочла, будто я думаю, что она перед всеми раздвигала ноги. Почему мы не могли все сделать, как тогда в Нью-Йорке, когда были едва знакомы? Сколько раз в тюрьме я вспоминал ту первую ночь? Перебирал в уме детали, как немое кино в голове, и я точно помню, что никакого латекса там не было и в помине. Той ночью в Бруклине я казался себе Капитаном Америкой, и мне было наплевать, что я лишился зуба, защищая ее честь. Нечасто выпадает шанс побыть таким вот героем. А теперь она ведет себя так, будто этого вообще не было.
Я сбросил одеяло на пол и бродил по дому нагишом, искал, куда приткнуть свою кудрявую голову. Главная спальня по очевидным причинам сразу отпадала, так что я устроился в ее швейном кабинете и рухнул на низкий диван, хоть он и был несколько коротковат для мужчины моего роста. Комната была забита