– Это семейное имя. Уверяю тебя, я не стал бы смеяться над именами, передающимися из поколения в поколение в твоей семье. Ты не против, если я буду делать это, пока ты смеешься? – Он заменил палец ртом.
Они сделали всё. Не осталось ничего, что они бы не попробовали, и ей с трудом верилось, что они сделают это снова. Неповторимое, ошеломляющее, плотское кабаре в темноте. Они принимали все возможные формы. Тригонометрия секса. Ясмин прикасалась к своему телу не реже, чем к его. Ладони на полу, ноги на полу, ладони на его кровати, ноги на его плечах, ладони на стене. Сначала ей приходилось себя подзадоривать. Заварил кашу – не жалей масла. Эту фразу беспрестанно повторял один из пациентов отделения для больных деменцией. Ясмин прогнала ее из мыслей. И освободилась.
Постепенно движения стали менее исступленными, очистились до базового ритма. Он вошел глубже. У Ясмин возникло ощущение, что она погружается внутрь себя через него.
Его рот на ее соске. Она перестала смеяться.
– О боже, – выдохнула она.
Потом они снова лежали в темноте. Ее клонило ко сну, мысли вздымались и опадали, словно океанские волны. Ледяной лебедь, наполненный водкой. Ее пальто на перилах. Сапфир, Ниам потрогала его, а теперь он на дне сумки. Не потерять бы. Вверх-вниз. Вверх-вниз. Качели, качели. Глаза слипаются. Рания, надо позвонить Рании и извиниться. Надо позвонить Джо.
Ясмин в панике села. Нет, все в порядке. Он встречается с друзьями. И не ждет ее сегодня ночью.
Дыхание Пеппердайна стало медленным и глубоким, и Ясмин вдруг испугалась. Ей не хотелось, чтобы он спал. Она совершила плохой поступок и не хотела оставаться наедине с совестью.
– Значит, можно спрашивать о чем угодно? – Он не заворочался, поэтому она пихнула его и повторила погромче: – Значит, можно спрашивать о чем угодно?
– М-м-м. Что? – Он зевнул. – Да. Не стесняйся.
И в самом деле, что ее интересует? Предыдущие отношения? Он уже сказал, что живет один.
– Теперь ничего не приходит в голову.
– Полагаю, мне следовало бы оскорбиться. Неужели я настолько скучный? – Он перевернулся на спину.
– Мне нужно тебе кое-что сказать.
Возможно, он уже знает?
– Ладно.
– Я помолвлена.
– А. Ясно. – Он помолчал. – Поздравляю.
– Я думала, может, ты уже знаешь. В смысле на работе все знают.
– Я не знал.
Она подождала, но он больше ничего не сказал.
– Наверное, надо было раньше сказать, но это не… понимаешь… – Это ни на что бы не повлияло – вот что она имела в виду. Они ведь не собирались строить отношения. – Это был… Просто секс… Так что, наверное…
– Я никому не скажу. Если тебя это беспокоит.
Такого у нее и в мыслях не было.
– Нет. Это меня не беспокоит.
– Будем считать, что ничего не было.
– Но ведь было хорошо, да?
Пеппердайн нашел ее ладонь, но не взял ее, а только коснулся костяшками пальцев.
– Пожалуй, вполне сносно.
– Сносно? – Ясмин легонько ударила его по ребрам. – Сносно? По-твоему, было сносно!
– Средненько.
Ясмин снова его стукнула, и он перекатился на нее.
– Я рад, что не знал.
– Можно я останусь на ночь?
– Да. Я хочу, чтобы ты осталась. Я иду в ванную. А потом нам, наверное, стоит немного поспать.
Пока его не было, Ясмин лежала неподвижно, уставившись в темноту. Это харам. Ну и что? Она попыталась отделаться от этой мысли. Она и раньше не раз нарушала запреты. Это харам. Грех. Неправильно в стольких смыслах. Ну и что? Ну и что? Ну и что? Впредь она будет поступать как вздумается – точно так же, как все остальные. Ясмин попыталась нащупать ночник, шаря по тумбочке со своей стороны кровати. Наверное, упал. На тумбочке ничего, кроме книги, которую она тоже сшибла. Ясмин переползла на другую сторону. Где чертов ночник? Проведя пальцами над изголовьем и вверх по стене, она нашла выключатель.
Вспыхнул верхний свет, и Ясмин ослепленно зажмурилась. Открыв глаза, она вскрикнула. Какой чудовищный кошмар. Под покровом темноты произошло убийство, массовая резня – иначе откуда столько крови? Кровь была повсюду. Кровь на простыне, на подушках, пятна крови на ночнике, обнаружившемся на полу. Кровь на ковре. Кровь на прикроватной тумбочке. Кровавые отпечатки ладоней на стене. Место преступления. Кровь на ее теле. Ясмин вытянула руки перед собой, медленно подняла ладони. Снова кровь. Снова улики.
Ясмин выскочила из кровати. Она, конечно, понимала, что на постельном белье останутся пятна, но такого не ожидала. Ни дать ни взять кадр из фильма ужасов. Надо как можно скорее сматываться. Сердце глухо колотилось, но она оцепенела, не знала, куда бежать. Она заметила свой тампон, наполовину свисающий со стула. Наверное, это он его бросил. Или она сама. Ясмин снова взглянула на стену: ослепительная белизна, расходящиеся веером багровые отпечатки ладоней. Будь у нее зажигалка, она бы спалила дом дотла.
– В чем дело? – спросил Пеппердайн. – Прости, что так долго, я принимал душ. Кстати, я подумал, что нам пригодится вот это. – Он показал стопку сложенного белья.
Ясмин схватила подушку и обняла ее, прикрываясь.
– Бережешь скромность? Умница. – Если Пеппердайна и беспокоило состояние комнаты, то на его лице это не отражалось. Голый и невозмутимый, он вел себя так, словно здесь не произошло ничего неподобающего.
– Наверное, я лучше поеду домой, – сказала Ясмин, подбираясь к двери ванной. – Только ополоснусь сначала, если ты не против.
– Ты почувствуешь себя хуже, если сейчас сбежишь. Во всяком случае, таково мое мнение. – Он подошел к кровати и начал снимать с матраса простыню. – Подумаешь, капелька крови.
– Больше чем капелька. – Ясмин запустила в него подушкой, и Пеппердайн ее поймал.
– Сходи в душ, пока я прибираюсь. Не убегай.
Он спал, а Ясмин лежала рядом в свежей постели и страдала бессонницей. Она чувствовала себя ужасно. Зря она это сделала. Какой чудовищный поступок! Но Джо переспал с другой…. Но не так же. Ну, конечно, не так. Какая разница? Может, спросить его: каково тебе было с той женщиной? Тебе снесло крышу? Искры сыпались из глаз? Ты кончил так, что подкосились ноги?
Раньше у нее никогда такого не было. Ни с Кашифом. Ни с Джо. Только сегодня с Пеппердайном. Что это значит? Всего лишь то, что она не фригидна. По крайней мере, это она выяснила.
Каково будет на работе? Возникнет ли между ними неловкость? Поначалу – да, будет неловко. Но насколько? Какой уровень позора? Насколько стыдно будет столкнуться с ним взглядом?
Мысли плыли. Мамино желтое сари колыхается на бельевой веревке. Над головой Бабы вращаются булавы. Ариф бренчит на гитаре, Ариф ушел… Люси пускает пузыри, и смеющееся детское лицо, их малышка… как же ее зовут, нет, малышка еще не родилась.
Ее обвила рука, и Ясмин придвинулась, устраиваясь поближе к теплу. Так-то лучше. Ее больше не мучила совесть. Стыд исчез, вытек вместе с кровью, залив всю спальню, и Ясмин отдалась сну.
Вот и она
Это дежурство было одним из худших в ее жизни. Две медсестры из агентства, распределенные в отделение для больных деменцией, ушли, выдержав не больше часа. Ниам наотрез отказалась прийти на выручку, поскольку, даже будучи самым сговорчивым человеком из всех своих знакомых, всегда готовым пойти навстречу, не могла рисковать своей безопасностью в недоукомплектованном отделении с агрессивными пациентами. Она не сомневалась, что при необходимости профсоюз медсестер Великобритании ее поддержит. Джули побелела от ярости, все следы от пирсинга в ее ушах запылали.
Ясмин совершенно выбилась из сил. Отделение для больных деменцией всегда изматывало, и, не говоря уже о нехватке кадров, последние полмесяца, с той самой ночи с Пеппердайном, она плохо спала. Нечистая совесть. Чувство вины – самая бесполезная из всех эмоций. Самая жалкая. Самая эгоистичная. Таково было заключение Гарриет Сэнгстер, и теперь Ясмин знала, что оно соответствует истине.
Пациент с болезнью Крейтцфельда – Якоба, до недуга работавший электриком, поминутно влезал на стулья, пытаясь сорвать проводку или разбить светильники. Чтобы справиться с ним, потребовалась помощь двух санитаров. Заболевание разрушило его мозг, и он мог произнести лишь несколько расхожих фраз: Поживем – увидим. Заварил кашу – не жалей масла. Через несколько месяцев, если не раньше, его физическое состояние ухудшится настолько, что он не сможет даже глотать. Но сегодня двум крупным мужчинам пришлось скрутить его, чтобы он не взломал шкаф с предохранителями. Пациентка, расторможенная из-за синдрома Пика, предпринимала похотливые и все более агрессивные попытки заманить санитаров – желательно сразу обоих – к себе в койку.
Мистер Сарпонг приветствовал Ясмин как старую подругу, позабыв об украденных часах. К счастью, после гидроцелэктомии он перестал упрямо снимать с себя пижамные штаны. Синдром Корсакова привел к необратимым повреждениям мозга, и вскоре мистер Сарпонг уже переживал новую вымышленную утрату: на сей раз его дочь держали в заложницах то ли в подсобке, то ли в туалете, то ли в каком-то еще помещении больницы. По словам санитарки Анны, последний раз он виделся с дочерью две недели назад в этом самом отделении, и та предупредила, что уезжает в отпуск, но он, конечно, этого не запомнил. Подобные конфабуляции, имеющие целью объяснить реальные события, типичны для синдрома Корсакова. «Возможно, они одинаково типичны для всех», – подумала Ясмин, осматривая неподвижно лежащую с открытым ртом миссис Гарсиа.
– Это по глазам видно, – сказала Анна, склонившись над миссис Гарсиа, словно новоиспеченная мать над колыбелью. – Вот видите, доктор, она опять.
Ясмин всмотрелась в глаза миссис Гарсиа – старые поцарапанные стеклянные шарики. Такие же безжизненные.
– Что именно она сделала? – спросила Ясмин. Миссис Гарсиа страдала от прогрессирующей сосудистой деменции, и, насколько Ясмин могла судить, полностью утратила способность к общению. Глубокие борозды по сторонам ее носа огораживали рот, как бы заключая все слова, всю речь, в постоянные скобки.