– Баба! – Ясмин вскочила, чтобы побежать за ним, но Ариф удержал ее за руку.
– Он прав. Пусть идет.
Седьмой день
На седьмой день в Моттингэмской больнице Баба вернулся в бой. Он прибыл в своем лучшем костюме и при галстуке и стал непрерывно ходить туда-сюда по коридору. Его туфли громко скрипели на кафельном полу.
– У малышки шелушатся ладони, – сказал он Ясмин. – На что это указывает?
– Экзема? Псориаз?
– Ни в коем случае. Ладони не опухли, но кое о чем нам говорят. О чем?
– Не знаю.
Ну же, Баба, давай!
Они ходили два часа и заново перебрали все версии – без толку. Ничего не добились.
– Баба, – сказала Ясмин. – Мне надо посидеть.
– Иди, – ответил он. – Я погуляю.
Он вспотел. Его лучший костюм был сшит из такой плотной ткани, что, вероятно, мог стоять сам по себе.
– Посиди со мной. Ты опять себя изводишь. Продолжить можно и сидя. – Ясмин думала, что Баба не согласится, но он кивнул и размашисто зашагал в зону ожидания.
Все забросили вязание: Ма перебирала четки, Джанин впала в ступор, Ла-Ла без конца сплетала и расплетала пальцы. Шаокат извлек из недр слишком длинного пиджака платок и промокнул лицо.
– Начнем сначала еще раз?
– Нет, – нахмурился он. – Нужно зайти с другой стороны.
Ясмин все ждала и ждала, но Баба погрузился в молчание. Она подождала еще. Он думает. Не мешай ему думать.
Вернувшись на работу, она извинилась перед Пеппердайном. Он был прав, когда сказал, чтобы она перестала вести себя как ребенок. Она вела себя безрассудно. После всего этого она исправится. Только бы Коко выжила. Я усвоила урок. Я раскаиваюсь и впредь до конца жизни буду смиренной.
Но разве смиренно думать, будто все из-за тебя?
– Нет, – сказала она вслух. – Нет, не смиренно.
– Не понимаю, – сказал Баба.
Она уставилась на него и испугалась: Баба не размышлял, а просто оцепенел.
– Посмотри на эти фотографии Коко. – Им обоим необходимо встряхнуться и вспомнить, что поставлено на карту.
Баба со вздохом надел очки. Ясмин подвинулась, пересев на пластиковое сиденье рядом с ним. Зона ожидания – пластиковые сиденья, пластиковые папоротники в пластиковых горшках, ковер в пятнах чая, вытертый ногами беспокойно расхаживающих родственников, немой размытый телеэкран, грязные зарешеченные окна – была создана, чтобы убивать надежды. Но Ясмин не могла позволить себе отчаяться. Ма, Джанин и Ла-Ла, рядком сидевшие напротив, безучастно смотрели перед собой. Нельзя допустить, чтобы Баба впал в коллективную кому вместе с ними.
– Вот она! – Ясмин сунула под нос Бабе телефон. – Всё это прислал Ариф. Тут она такая милашка, сразу после купания. Ползунки с шипами, как у динозавров, ужасно дурацкие, но, по-моему, ее они не портят. – Она полистала снимки. – Что еще… О, это Ма связала. А тут она клубничка. Обхохочешься. Красотка. – Она молола вздор, но ей удалось привлечь его внимание.
– Клубничка… Она в костюме клубнички.
– Правда, хорошенькая?
– Нет, – ответил Баба. – Да. Дай подумать.
– Баба?
– Атипичный. Возможно. Не исключено. – Он встал и принялся ходить взад и вперед.
– Баба?
Ма поднесла палец к губам и улыбнулась.
– Один из симптомов – «клубничный» язык, – сказал Баба.
– У нее очень красный язык?
– Нет, – ответил Баба. – Но у детей младше шести месяцев реже встречаются некоторые симптомы, включая изменения слизистой оболочки и лимфоузлов, «клубничный» язык и индуративный отек ладоней и ступней. В данном случае пострадали ладони.
Все дружно столпились вокруг него, так что Баба не мог больше ступить ни шагу.
– Что это? – спросила Ма.
– Это лечится? – спросила Джанин.
– Говорите же! – потребовала Ла-Ла, впервые за все время расплакавшись.
– Это еще не точно, – сказал Баба. – Единственным способом будет провести лечение. Если оно подействует, мы поймем, что диагноз верен. Есть риск резистентности. Но мы будем бороться. Она очень мала для этой болезни. Случай был бы чрезвычайно редким, но это не означает, что его вероятность можно исключить. Медицине известны единичные случаи у младенцев. Сколько-то лет назад я читал в газете. Нечеткие клинические проявления более распространены у детей. Заболевание чаще поражает мужчин, чем женщин. Однако известно, что дети азиатского происхождения подвержены более высокому риску.
– Что это? – хором спросили Ясмин, Джанин и Ла-Ла.
– Что это? – спросила Ма.
Баба распрямил спину. Его стопы заняли позицию десять на два, словно он готовился поднять свои булавы.
– Если не ошибаюсь, это синдром Кавасаки.
Готова уйти
– Она пока там, но завтра ее обещают выписать. – Был первый день Ясмин по возвращении на работу.
– Кавасаки… – проговорила Джули. – Я про него разве что слышала.
– Он довольно редкий. Скорее всего, аутоиммунное заболевание, но даже это точно неизвестно.
– Значит, у тебя очень знающий отец, – сказала Джули. На ней была новая форма, синяя в тонкую полоску. Пока Ясмин бдела в Моттингэмской больнице, было объявлено, что Варнаве будет присвоен статус Центра повышения квалификации в области ухода за престарелыми. Джули предстояло присутствовать на пресс-конференции в своем новом платье, и, если ее сейчас не назначат главной медсестрой, она уволится, потому что уже много лет выполняет обязанности главной сестры, получая зарплату старшей.
– Да, пожалуй.
Баба поднял невообразимую суматоху. Врачи Коко, как и следовало ожидать, были настроены скептически. Зато пришли в восторг, когда Коко так быстро отреагировала на внутривенный иммуноглобулин. Как и предполагал Баба, лечение доказало, что диагноз был правильным.
– И нет никаких долгосрочных поражений?
– Мы полагаем, что нет. В левой руке у нее крошечная аневризма, но нас это не слишком беспокоит. Нужно будет несколько недель давать ей аспирин для разжижения крови. И регулярно делать снимки. – Существовала возможность, что задержка с постановкой диагноза привела к нарушениям коронарных артерий, но пока никаких проблем выявлено не было. – Кстати, Ниам сегодня здесь?
– Этим утром она в травматологии. Как раз сейчас должна освободиться. Может, тебе смогу помочь я?
– Нет, не надо, спасибо. – Перспектива просить прощения у Ниам улыбалась ей не больше, чем ставить клизму, но так было надо. Трудно было представить, чтобы Ниам благосклонно приняла извинения.
– Что ж, хорошо, что ты вернулась. – Тем самым Джули давала понять, что ей пора идти.
– Один момент. Миссис Антонова?.. – спросила Ясмин. Этого вопроса она избегала все утро. Миссис Антонова исчезла. Возможно, для нее наконец нашлось местечко в доме престарелых. Возможно.
– Я знаю, что ты к ней привязалась. – Джули положила руку ей на плечо.
– Когда?
Злата была готова. Она была готова. Это не трагедия.
– В твой первый день отгула. Мне очень жаль. Я была с ней. Она была безмятежна и не страдала. Думаю, она была готова уйти.
– Да, – согласилась Ясмин. – Я тоже так думаю.
Она сидела на крышке унитаза и рыдала. Истекала слезами. Оторвала от рулона еще несколько квадратиков бумаги и намочила их в считаные секунды. На юбке расплывались темные пятнышки. Она утерла лицо рукавом. Злата была готова, но для Ясмин, хоть она и знала, чего ждать, ее смерть стала громом среди ясного неба.
Наконец она скомкала бумажки, бросила в унитаз и спустила воду. Умыв руки и лицо, она постояла, изучая свое отражение в мутном щербатом зеркале над раковиной. Ресницы слиплись, словно шипы. Щеки пошли пятнами, кожа стала землистой, будто Ясмин много месяцев не выходила на солнце.
Дверь в туалет открылась, и Ясмин попыталась совладать с лицом, чтобы выглядеть нормально.
Вошла Ниам. Она так и светилась.
– Значит, ты вернулась, – сказала она. – Говорят, твоей племяннице уже получше.
Ясмин кивнула. Со дня эскапады миссис Антоновой они едва перекинулись парой слов. Она много раз мысленно репетировала извинения и теперь собралась с духом, потому что по поджатым губам Ниам, красиво накрашенным блеском, было очевидно, что извинения будут отвергнуты.
– Ниам, – произнесла она и не смогла продолжить, потому что из глаз снова хлынули слезы. Открыв рот, она бы завыла.
Ниам подошла к ней. И молча заключила Ясмин в объятия. Ясмин разрыдалась у нее на плече.
– Я знаю, – сказала Ниам. – Я знаю.
Он ее не впустит. Это осознание пришло словно рассвет – постепенно, а потом сразу.
– Прости, что нагрубила, – сказала Ясмин. Вот уже во второй раз она заявилась к нему без предупреждения. На сей раз Пеппердайн обнаружил ее на пороге, а не скорчившейся за мусорными баками, и это казалось существенным улучшением, пока не стало ясно, что он не пригласит ее войти.
– Забудь, – сказал он. – Ничего страшного. – На нем была рубашка с закатанными рукавами и фартук в бело-синюю полоску. Кисти рук и запястья загорели. Благодаря всем этим зимним пробежкам. Теперь, весной, потемнеют и его плечи.
– Я подумала, что мы могли бы… ну, помириться. – Она пыталась говорить непринужденно, но на самом деле была в отчаянии. Не из-за него. Просто ей хотелось на время забыться.
Он посмотрел на нее ласково, словно на убогую:
– Я на тебя вовсе не в обиде. Правда.
Что, если его поцеловать? Может, тогда он сменит гнев на милость и впустит ее? Ясмин вгляделась в его лицо. На лбу морщины и россыпь бледных веснушек, которые под солнцем станут ярче. Он состарится, словно оставленная под открытым небом статуя. Если она прижмет свои губы к его губам, он ничего не почувствует.
– Только не думай, что я тебя прогоняю, – сказал он.
– Но ведь так и есть! – проблеяла она. За ее спиной, будто услышав, рассмеялся какой-то прохожий.
– Сейчас не лучшее время, – сказал Пеппердайн. – Почему бы нам что-нибудь не запланировать?
– Джо пришлось на несколько дней уехать, чтобы повидаться с отцо