Она, облегченно вздохнув, покинула свой оборонительный пост и попыталась открыть дверь, но старая заржавевшая щеколда оставалась неподвижной. Елизавета с ужасом осознала, что все ее усилия тщетны. В отчаянии узница опустила руки.
Что теперь делать? Она со страхом думала о своих родителях, которые, вероятно, уже обеспокоены ее отсутствием, так как она непременно хотела быть на похоронах.
Елизавета не питала надежды, что услышат ее слабый крик о помощи, потому что башня находилась в глубине леса и вблизи нее не было часто используемых дорог, а кто станет бродить вечером по узкой тропинке, ведущей к зловещей «Башне монахинь»? Несмотря на это, девушка все же попыталась крикнуть, но звук ее голоса лишь спугнул нескольких ворон, которые, каркая, пролетали над ее головой… И вновь наступила полная тишина.
Елизавета в отчаянии ходила по площадке башни и, когда останавливалась на углу, выходившем на Линдгоф, снова пыталась звать на помощь. Наконец она прекратила эти бесплодные попытки и опустилась на скамейку.
Она не боялась, что ей придется провести здесь всю ночь. Она знала, что ее будут искать в лесу, но пока обнаружат место ее заключения, сколько тревожных часов переживут ее родные!
Эта мысль пугала ее и усиливала отчаяние. Она закрыла лицо руками и дала волю слезам. Между тем сгущались сумерки. На небе появилась молодая луна. В башне начала проявляться жизнь: послышались жалобные стоны, раздались шаги на лестнице, затем стук в дверь. Девушке стало не по себе. Но это совы и летучие мыши, отправляясь в ночное странствование, тщетно пытались выбраться из башни обычным путем. В лесу что-то шуршало и стонало. Из чащи выходили дикие звери. Издали доносились глухие звуки выстрелов, при которых Елизавета всякий раз вздрагивала и прижималась к стене. Это охотились браконьеры.
Помощь не приходила. Очевидно, надежда Елизаветы на то, что близкие тут же бросятся на ее поиски, была напрасной. Наверное, они думают, что она все еще в замке, и будут часов до десяти ждать ее, так что раньше полуночи нельзя было надеяться на освобождение.
Становилось прохладно. Елизавета, дрожа от холода, укуталась в легкую накидку и повязала шею носовым платком. Ей пришлось встать со скамейки и походить взад и вперед, чтобы не простудиться. При этом она то и дело перегибалась через перила и смотрела вниз.
Ее ноги подкосились, когда она вспоминала свирепое лицо Берты, преследовавшей ее. Чем объяснялась ее ярость? Она твердила о чьем-то сердце, которое Елизавета у нее похитила. Не была ли госпожа Фербер права, когда предположила, что Гольфельд как-то причастен к странному поведению Берты?
Елизавета устало прислонилась к холодной стене. Другой образ всплыл в ее памяти. Все было кончено, кончено навсегда! Она сама разорвала всяческие отношения с обитателями особняка Линдгоф. Она лишила Елену иллюзий, лишила надежды, отвергла «великодушное» предложение ненавистного ей Гольфельда и отказалась от щедрости фон Вальде, готового отдать ей в качестве приданого часть состояния ослепленной мошенником сестры… Его гордости, должно быть, нанесена болезненная рана. Фон Вальде никогда не простит ее и теперь постарается как можно быстрее уехать в какое-нибудь долгое путешествие за моря, за океаны. Она его больше никогда не увидит.
Елизавета закрыла лицо руками, и слезы заструились между ее пальцами.
Вдруг, когда она, вытерев лицо, снова посмотрела вниз, ей показалось, что там, где лес примыкал к парку, виден красноватый свет. Это, без сомнения, был факел, двигавшийся по узкой дорожке, которая привела Елизавету к «Башне монахинь». Свет внезапно остановился. В эту минуту до слуха несчастной донесся едва слышный зов. Как же она обрадовалась! Ее ищут, и помощь уже близка. Она откликнулась, хотя знала, что ее крик не будет услышан. Свет еще минуту не двигался, затем стал быстро приближаться.
— Елизавета! — разнеслось вдруг по лесу.
Эти звуки проникли в ее сердце — это был «его» голос. Фон Вальде звал ее, и она уловила в его голосе крайнее беспокойство.
— Здесь! — крикнула она вниз. — Я здесь, на башне!
Через несколько минут фон Вальде стоял на верхней ступеньке лестницы и сильными руками тряс дверь. Потом он пнул ее ногой, и старые доски с треском разлетелись. Фон Вальде вышел на площадку. В одной руке он держал факел, а другой притянул девушку к свету. Он был с непокрытой головой, его темные волосы в беспорядке падали на лоб, лицо было чрезвычайно бледным. Он окинул Елизавету быстрым взглядом, желая убедиться, что она невредима. Фон Вальде очень волновался, его руки дрожали. В первую минуту он был не в состоянии выговорить ни слова.
— Елизавета, бедное дитя! — наконец проговорил он. — Сюда, в эти темные стены, загнало вас унижение, которое вы перенесли в моем доме.
Елизавета решила объяснить ему причину своего пребывания здесь и вкратце рассказала о том, что произошло. После этого она стала спускаться по лестнице. Рудольф пошел вперед и протянул ей руку, но она взялась за веревку, служившую перилами, и сделала вид, что не заметила его жеста.
В эту минуту сильный порыв ветра потушил факел. Они очутились в кромешной тьме.
— Дайте мне руку! — сказал фон Вальде повелительно.
— Я держусь за перила и мне не надо никакой другой опоры, — отозвалась она.
Не успела Елизавета произнести эти слова, как почувствовала, что ее обхватили две сильные руки. Они легко, как перышко, подняли ее и снесли вниз.
— Глупое дитя! — сказал фон Вальде, опуская ее на землю. — Не мог же я допустить, чтобы вы разбились о каменные плиты.
Елизавета двинулась по тропе, ведущей к Линдгофу. Этот путь был самым коротким. Фон Вальде молча шел рядом с ней.
— Вы, похоже, имеете намерение покинуть меня, не сказав ни одного обнадеживающего слова, — произнес он, внезапно останавливаясь. В его голосе улавливались огорчение и досада. — Я имел несчастье обидеть вас?
— Да, вы причинили мне боль.
— Тем, что тотчас не поступил подобающим образом со своим кузеном?
— И я знаю почему: он сделал мне предложение с вашего ведома. Вы, как и другие, хотели принудить меня выйти замуж за господина Гольфельда.
— Я?! Заставить вас?! Дитя, как плохо вы понимаете мужское сердце! Знайте, я избавлюсь от всего, что может напомнить вам о сегодняшнем событии. Вы охотно бываете в Линдгофе? Баронесса Лессен покинет замок, и я хочу просить вас поддержать мою сестру, когда… когда я снова отправлюсь в дальние страны. Вы согласны?
— Этого я не могу обещать вам.
— Но почему?
— Ваша сестра не захочет меня видеть, даже если… Я сегодня уже сказала, что не буду носить другого имени.
— Но при чем здесь это? А, теперь я понимаю! Вы думаете, что я одобрил выбор Гольфельда потому, что вы теперь дворянского рода. Что? Разве не так?
— Да, я так думаю.
— И считаете, что я на этом же основании прошу вас не оставлять мою сестру? Вы убеждены, что для меня всегда и во всем аристократизм играет главную роль?
— Да, именно так.
— Ну, тогда я спрошу вас, какое имя вы носили, когда я здесь, на этой самой дороге, просил вас высказать мне пожелание в день моего рождения?
— Тогда мы еще не знали, какую тайну хранит башня на горе, — чуть слышно прошептала Елизавета.
— Вы забыли те слова, которые должны были сказать мне?
— Нет, они навсегда запечатлелись в моей памяти, — быстро ответила девушка.
— И вы считаете возможным такой конец: «Будьте здоровы и живите долго» или что-то в этом роде?
Елизавета ничего не ответила, она смотрела на него, сильно покраснев.
— Выслушайте меня спокойно, Елизавета, — продолжал фон Вальде, однако сам был далеко не спокоен, и его голос прерывался от волнения. — Человек, которого судьба наградила всеми благами жизни, пренебрег этими преимуществами, когда научился мыслить самостоятельно. Он создал себе идеал своей спутницы жизни, однако с течением времени убедился, что этот образ навсегда останется лишь несбыточным идеалом, потому что в поисках его он дожил до тридцати лет. И вот, когда всякая надежда была потеряна, блеснула яркая утренняя заря, которая всецело завладела его душой и вместе с тем повергла ее в море сомнений, не дающих ей возможности поверить в неожиданное счастье. Елизавета, этот человек нашел драгоценный образ. Удивительно ли, что зрелый мужчина, не обладающий яркой наружностью, недоверчиво и боязливо взирал на другого, отличающегося молодостью и красивой внешностью? Удивительно ли, что из-за одного поступка девушки он на какое-то время предался самым смелым надеждам, а затем впал в отчаяние? Разве не казалось очевидным, что молодость привлечет к себе молодость? И когда ему сказали, что его обожаемый кумир будет принадлежать другому, он испил эту горькую чашу до дна и ответил «да», потому что думал сделать приятное той, которую он втайне любит! Елизавета, сегодня я стоял на пороге павильона совершенно отчаявшийся и уничтоженный. Вам не понять, что чувствует человек, наблюдая за тем, как рушатся его мечтания и надежды! Нужно ли вам рассказывать о чувствах, переполнявших меня, когда вы отвергли знатное имя и я понял, что ваш союз с Гольфельдом невозможен?
Надо ли говорить, что только болезненное состояние сестры и мое чувство к вам заставили меня сдержаться и не наказать бесчестного человека в вашем присутствии? Теперь он навсегда покинул Линдгоф и никогда больше не встретится на вашем пути. Можете ли вы забыть об оскорблении, нанесенном вам сегодня в моем доме?
Он давно уже держал ее руки в своих и крепко прижимал их к груди.
Она не противилась и дрожащим голосом ответила утвердительно на его вопрос.
— Итак, моя милая златокудрая Эльза, забудем все, что случилось между началом и окончанием пожелания. Моя прелестная фея, моя маленькая Елизавета Фербер снова стоит передо мной и повторяет пожелание слово в слово, не правда ли? Ведь я услышу все пожелание, то есть последнюю фразу, так некстати и жестоко прерванную?
— Вот вам моя рука как залог невыразимого счастья, — смущенно пролепетала девушка, покраснев.