— …Я хочу быть твоею на всю жизнь, — подсказал ей фон Вальде следующую фразу.
Но напрасно она приоткрыла рот, желая повторить эти слова, так торжественно и с таким чувством произнесенные им. Слезы хлынули из ее глаз, и она обвила руками шею того, кто с восторгом прижимал ее к своей груди.
— Ну вот, мое небесное видение опять ускользает от меня, — сказал он со вздохом, когда Елизавета осторожно высвободилась из его объятий. — Оставь мне хотя бы свою руку, Эльза, мне нужно научиться верить своему счастью. Когда ты сегодня покинешь меня, мой разум снова погрузится во мрак сомнений. Осознаешь ли ты, что ради меня должна оставить мать, отца и свое родное гнездо там, на горе? Поняла ли, что теперь ты моя безвозвратно?
— Да, я это знаю и желаю этого, Рудольф, — сказала она с улыбкой, но твердо.
— Будь благословенна за эти слова, моя любимая! Но ты должна развеять все мои сомнения. Не было ли это только жалостью ко мне? Не она ли заставила тебя принять мое предложение?
— Нет, Рудольф, любовь к тебе живет в моем сердце с того времени — не странно ли это? — как я увидела твои пылающие гневом глаза и услышала твой голос, неумолимо осуждающий человеческую жестокость и несправедливость. И с той самой мину ты это чувство никогда не покидало меня. Напротив, оно все усиливалось, несмотря на мои старания уничтожить его, несмотря на все резкие слова, оскорблявшие меня.
— Кто говорил их?
— Ты сам, ты бывал вспыльчив и очень резок!
— Ах, дитя, то были вспышки неудержимой ревности! Я всю свою жизнь упражнялся в самообладании, но с ужаснейшим из всех мучений — ревностью — справиться не в силах. И из-за этого моя маленькая девочка хотела закрыть для меня двери рая, которые теперь распахнулись передо мной!
— Один твой ласковый взгляд заставлял меня забывать об обидах, но тут вмешивался другой упорный боец — рассудок! Это он удерживал в памяти все рассказы о твоем невероятном аристократическом высокомерии и упорно напоминал моему сердцу о причине, по которой ты отказался от руки фрейлины княгини.
— А, шестнадцать предков! — рассмеялся Рудольф. — Знаешь, маленькая златокудрая Эльза, это перст Немезиды, — уже серьезно продолжил он. — Я, во избежание всяких неприятностей, схватился, недолго думая, за первое попавшееся средство, которое, как теперь вижу, едва не лишило меня счастья всей моей жизни. Я был в очень хороших отношениях с князем Л., но пребывание при его дворе в течение некоторого времени стало для меня совершенно отравлено тем, что меня хотели во что бы то ни стало женить. Принцесса Екатерина вбила себе в голову, что должна сосватать мне одну из своих фрейлин. Она не допускала мысли, что девушка может мне не понравиться, так как та считалась первой красавицей и кружила всем головы. Все мои протесты ни к чему не привели, и однажды я решил положить конец этому, объявив, что подобный выбор ее светлости заставит меня лишиться одного из моих имений, так как оно, согласно завещанию моего дяди, должно перейти в казну, если у девушки, которую я изберу себе в жены, не будет шестнадцати поколений предков. После этого заявления все мои мучения кончились. Во всем маленьком княжестве не было такой родословной. И все, конечно, думали, что я действительно хочу сохранить имение.
— И теперь ради меня ты потеряешь его? — воскликнула Елизавета.
— Это вовсе не потеря. С такой женой я приобрету неизмеримо большее сокровище — счастье всей моей жизни.
В чаще блеснул свет факела.
— Сюда! — крикнул фон Вальде.
Вскоре перед ним стоял один из его слуг. Рудольф приказал ему как можно скорее идти в Гнадек и сообщить о том, что барышня Фербер нашлась.
Слуга поспешно удалился.
— Я был большим эгоистом, — сказал фон Вальде, положив руку Елизаветы на свою и отправляясь в путь. — Я знал, что твои близкие очень беспокоятся о тебе, что отец и дядя ищут тебя в княжеском лесу. Все мои люди и крестьяне из Линдгофа разыскивают тебя, а я забыл обо всем, когда нашел свое сокровище!
— Бедные родители! — со вздохом произнесла Елизавета не без укоров совести, ведь и для нее исчез весь мир, когда Рудольф пришел ее освободить.
— Генрих быстро ходит, — утешал ее фон Вальде, — он будет там раньше нас и успокоит твоих родителей.
Они прошли через парк и миновали особняк, погруженный во мрак; только окна Елены тускло светились.
— Там идет борьба не на жизнь, а на смерть, — пробормотал фон Вальде. — Елена безумно любила этого негодяя. Как ужасно для нее это разоблачение!
— Пойди и утешь ее, — предложила Елизавета.
— Утешить? В такую минуту? Елена заперлась с того момента, как я отдал приказание подать господину фон Гольфельду лошадей. Пройдет немало времени, пока она снова захочет видеть меня. Человек, которому пришлось так горько разочароваться, не скоро допускает к себе тех, кто предостерегал ее. Кроме того, я не вернусь сегодня домой, не удостоверившись в том, что твои родители не отнимут тебя у меня.
Они прошли мимо того места, где стояла дерновая скамейка.
— Помнишь? — с улыбкой спросила Елизавета.
— Да, там ты озвучила свое смелое решение стать гувернанткой, а я был настолько самонадеян, что поклялся не допустить этого. Там я невольно вырвал наивное признание, что родители занимают главное место в твоем сердце. И ты приняла строгий и неприступный вид, как только я заговорил с тобой откровенно.
— Это была застенчивость.
Некоторое время спустя старые буки, заглядывавшие в окна ярко освещенной столовой дома Ферберов, увидели необычайную картину.
Высокий стройный человек, лицо которого было бледным от сильного волнения, возвратил родителям дочь, но в ту же минуту потребовал ее обратно как свою будущую жену, свое второе «я». Старые буки видели, как он заключил юную невесту в объятия и получил благословение потрясенных родителей, видели улыбающееся лицо матери, с благодарностью поднявшей глаза к небу, и маленького Эрнста, который тряс клетку кенаря, чтобы торжественно возвестить заспанному певцу в желтом фраке, что Эльза непостижимым образом стала невестой.
Глава 21
В то время, как в старом Гнадеке воцарились радость и умиротворение, внизу, в домике лесника, произошло печальное событие.
Два крестьянина из Линдгофа, с факелами искавшие Елизавету, внезапно услышали в лесу сердитое рычание собаки; невдалеке поперек дороги лежала какая-то фигура. Большая собака стояла возле лежащего, положив на него переднюю лапу, словно пытаясь его защитить. Заметив приближающихся людей, собака оскалила зубы и пришла в ярость. Она хотела броситься на них. Крестьяне не решились подойти ближе и побежали в деревню, где в это время собрались остальные ее обитатели, принимавшие участие в поисках Елизаветы под предводительством лесничего, только что узнавшего от фон Вальде, что девушка нашлась.
Все сразу направились к указанному месту. На этот раз собака не зарычала, а завиляла хвостом и с визгом подползла к ногам лесничего. Это оказался Волк, а возле него лежала Берта без признаков жизни. У нее шла кровь из раны на голове, а лицо было мертвенно-бледным.
Лесничий не произнес ни слова, избегая сочувственных взглядов окружающих. На его лице печаль сменялась гневом. Он взял Берту на руки и отнес ее в последнюю избу деревни. Это был дом ткача. Оттуда он послал за Сабиной. К счастью, в деревне оказался доктор, за ним сбегали, и он вскоре привел больную в чувство. Берта узнала его и попросила воды. Рана была не опасна, но доктор покачал головой и как-то странно посмотрел на лесничего.
Доктор оказался человеком прямолинейным и несколько порывистым в движениях. Он быстро подошел к Ферберу и вполголоса сказал ему несколько слов. Старик отшатнулся, как в смертельном ужасе, и, словно не помня себя, вышел из комнаты.
— Дядя! Прости меня! — крикнула вслед ему Берта диким голосом, но он уже исчез в ночи.
Между тем на пороге, с трудом переводя дух, появилась Сабина, за ней стояла служанка с бельем, перевязочным материалом и другими нужными вещами.
— Господи помилуй! Что вы наделали, Берточка! — со слезами на глазах воскликнула старуха, увидев ее, бледную, лежащую на кровати.
Девушка закрыла руками лицо и разразилась судорожными рыданиями.
Доктор дал Сабине кое-какие указания и, запретив больной разговаривать, ушел.
— Мне запрещено говорить, — выкрикнула Берта, приподнимаясь на постели, — но я должна рассказать Сабине все, даже если это станет причиной смерти. Да так было бы лучше!
Она усадила старую ключницу рядом с собой на кровать и, заливаясь горькими слезами, покаялась ей в своем грехе. У нее была любовная связь с Гольфельдом. Он обещал на ней жениться, она же должна была торжественно поклясться ему, что будет держать это в тайне и предъявит свои права, только когда он даст на это согласие, так как, по его словам, он должен был считаться со своими родными, которых хотел постепенно подготовить к этой новости. Она поклялась и, будучи натурой восторженной, добавила к этой клятве, что ни одно слово не сорвется с ее уст до тех пор, пока она не получит возможность всем открыть свою тайну. Их свидания проходили в «Башне монахинь» или в павильоне в парке.
Никто не подозревал об этом, и только баронесса, почуяв неладное, разгневалась и запретила девушке бывать в замке. Однако это нисколько не поколебало смелых надежд Берты, так как Гольфельд утешал ее, рисуя картины их счастливого будущего.
Тут появилась Елизавета Фербер, и он стал совсем другим. Он избегал Берты, а когда она вымаливала свидание, был с ней жесток и не скрывал своего презрения. Наконец она осознала, что все кончено, что она обманута и в каком положении оказалась. Она пришла в отчаяние, и с тех пор начались ее ночные странствования. Она не могла сомкнуть глаз, и только в тихом, безлюдном лесу ей становилось немного спокойнее. В конце концов все закончилось, как заканчивались бесчисленное множество раз подобные драмы: Гольфельд предложил ей некоторую сумму, требуя, чтобы она отказалась от своих притязаний и уехала из родных мест. Он уверял, что мать и линдгофская родня заставляют его жениться на новоиспеченной «девице фон Гнадевиц». Берта назвала его лжецом и, обуреваемая жаждой мести, ворвалась в комнату его матери и рассказала ей обо всем.