– Это моя студия. Там удивительный естественный свет. – Он вытащил ключ из кармана джинсов и вставил в древнюю замочную скважину. – Я специально выбрал место для виллы рядом.
Элисон вошла внутрь и поразилась тому, что все сделано по-современному, много света и воздуха.
– Там спальня и ванная. – Максимо указал на кухоньку, напоминавшую камбуз, и на закрытую дверь за кухней. В основном помещении мебели было мало: кушетка, мольберт и картины на стенах, написанные в реалистичной манере и напоминавшие фотографии.
– Макс… ты сам их написал?
Она увидела его характер в каждом мазке: все тщательно, четко вырисовано. Максимо ухватил суть того, что видел, и передал свое видение на холсте. В картинах не было свободной интерпретации, широкого, абстрактного выражения, что свойственно современным художникам, но тогда это не были бы картины Максимо.
– Да, сам, – ответил он.
– А кто-нибудь знает об этом?
Он отрицательно покачал головой и встал у нее за спиной.
– Да я понемногу, по-любительски рисовал все эти годы.
– Это преступление! Макс, картины прекрасные! – Она подошла поближе и стала рассматривать пейзаж, где волны разбивались о скалы. Это был вид из окна, и рисунок полностью воспроизвел реальность. Все выглядело живым: вода, ветер, от порывов которого колыхалась зеленая трава, словно морская рябь.
– Такие картины не пользуются успехом. Я вкладываю деньги в искусство, а такого рода живопись висит в приемных врачей.
– Они замечательные. – Элисон протянула руку к картине. – Ты рисуешь только пейзажи?
– До сих пор только это и рисовал. У меня нет достаточно свободного времени, чтобы этим заниматься.
– Селена их никогда не видела? – спросила Элисон и заметила, как глаза у него потемнели.
– Нет.
Никаких объяснений не последовало, да ей и не надо ничего объяснять. Селена не любила мужчину, стоящего перед ней. Она, возможно, любила свое представление о нем: влиятельный красивый принц с потрясающей фигурой и восхитительный в постели. Но она его не любила. А в нем много всего такого, что он не открывает окружающим людям. Ей, Элисон, повезло: она смогла заглянуть ему в душу.
– Я счастлива, что ты показал мне картины.
Максимо повернулся к ней:
– Я хочу написать твой портрет.
– Мой?
Он засмеялся:
– Да. Я никогда не писал портретов. Не было вдохновения. Но тебя я хочу написать.
Элисон поняла, что для него это интимнее их любовных отношений. Он хочет разделить с ней то, что не делил ни с одним человеком, ни с одной другой женщиной. Сердце у нее ликовало.
– Мне будет приятно.
Он обнял ее и за подбородок приподнял ей лицо, чтобы их глаза встретились.
– Я хочу нарисовать тебя всю.
Она не сразу поняла, о чем он, а когда поняла, то ужаснулась.
– Я не смогу! – Щеки у нее запылали от мысли, что она будет обнажена при ярком дневном свете, будет лежать в таком виде часами. Элисон закусила губу – она не уверена, что надо согласиться.
– Разве я хоть раз сделал что-нибудь такое, от чего тебе было бы плохо? Проявил неуважение? – мягко спросил он. Она покачала головой. – И никогда этого не сделаю.
Элисон кивнула. Она поняла, что он разделит с ней часть себя. Ту часть, которую он не делил ни с кем, и… расстегнула верхнюю пуговицу на блузке. Сняв блузку, она сняла и остальную одежду, пока не оказалась полностью обнаженной перед ним. Ей вдруг захотелось чем-то прикрыться. Заниматься любовью – это совсем другое, потому что он поглощен поцелуями и ласками, а сейчас он просто… смотрит на нее во все глаза. Да и она сама во время секса забывала обо всем на свете, чтобы стесняться своего тела. Но сейчас она остро ощущает, что ее живот уже не плоский, и грудь стала полнее, и бедра раздались. А он хочет запечатлеть это на холсте… навечно.
Краска разлилась у нее по всему телу.
– Я не такая красивая, как…
– Не говори, что ты не красивая. И никогда не сравнивай себя с другими женщинами. Ты – моя женщина. Для меня ты – необыкновенная красавица.
Ее проняла дрожь. В его голосе явственно прозвучали нотки собственника. Наверное, он самонадеянный сексист. Но… она не могла считать его таким.
Максимо с трудом сдерживал охватившее его желание. Она – очаровательна. Белокожая, нежная и беззащитная в лучах полуденного солнца, струившегося сквозь венецианские окна. Обычно она кажется сильной и демонстрирует свою независимость, словно броню. Художник в нем очень хотел нарисовать ее, а мужская сущность требует заняться с ней любовью, да так, чтобы после этого ни один из них не смог бы ни думать, ни двигаться.
Он приготовил альбом и цанговые карандаши.
– Сядь на кушетку.
Элисон отошла от него и прилегла на кушетку-шезлонг. Голову она положила на подлокотник, а одну руку закинула за голову, от чего полная грудь приподнялась.
Максимо хотел поймать каждый изгиб, каждую линию: вмятинку на пухлых губах, налившиеся соски, пушистый треугольник внизу живота. Но больше всего ему хотелось передать золотистый блеск ее глаз.
Вначале Элисон была в напряжении, но постепенно расслабилась. Рука Максимо быстро летала по бумаге. Рисуя набухшую грудь, он подавил желание заключить эту сладость в ладонях. Она выгнула спину, будто догадалась, какую часть ее тела он рисует сию минуту. Будто поняла его желание коснуться ее груди.
Карандаш переместился ниже, теперь он рисовал тонкую талию, округлый живот, где был скрыт их ребенок, намечал контуры интимных мест.
Элисон прерывисто выдохнула. У нее зажгло затылок, и она тихонько застонала, плотно сжав бедра и скрестив ноги.
Наконец она не выдержала, и у нее вырвался сдавленный крик:
– Макс…
Максимо отложил альбом и подошел к кушетке. Ее жадные руки начали тут же стягивать с него рубашку, дергать молнию на брюках.
– Что ты со мной делаешь? – прохрипел он, водя ладонями по ее телу, по тем местам, которые только что рисовал.
Он поцеловал ее в шею, потерся носом об атласную кожу.
– Надеюсь, то же самое, что ты делаешь со мной, – прошептала она.
– Не сомневайся. – Он откинул джинсы, снял белье и припал к ее телу. Какое наслаждение!
Она впилась ему в поясницу и прижала к себе. Он погрузился во влажную тугую плоть и стиснул зубы, чтобы удержаться от моментального взрыва и подарить ей мгновения счастья.
Сил сдерживаться больше не осталось. Контроль был утерян. Он буквально вгрызся в нее, а она помогала ему коленями. Оба тяжело дышали, никакой нежности, только сжирающее их пламя страсти. У Элисон вырывалось его имя вместе с каждым восторженным криком, а он, не останавливаясь, вливал всю свою силу в ее тело.
– Ты – потрясающий, ты это знаешь? – целуя его в шею с улыбкой на губах, произнесла Элисон.
Чем он заслужил ее доверие? Оно звучало в ее голосе, светилось в ее неповторимых глазах, но Максимо не был уверен, что сможет соответствовать всем ее надеждам.
Они долго лежали молча. Максимо в истоме гладил ее тело. Она вздохнула, и он вдруг понял, что хочет знать о ней все, кем она была и почему стала такой. Раньше ему подобные вещи были безразличны. Его не интересовало прошлое других.
– Расскажи мне о своей сестре, – произнес он.
– Она была моим самым лучшим другом. – Элисон устроилась у его груди, как в норке. – Она не поддавалась болезни, всегда улыбалась, даже когда ей было очень плохо. Кимберли склеивала нашу семью, когда же ее не стало, все распалось. Родители разошлись.
– Сколько тебе было лет?
– Двенадцать, когда она умерла.
– Они не имели права расходиться: ведь ты в них нуждалась.
– Но мой отец просто не смог больше жить дома, не мог смотреть на нас с мамой и не вспоминать. Так мы с мамой и остались вдвоем.
– Она тоже тобой не занималась?
– У нее хватало своих забот. Она привыкла во всем полагаться на отца. Без него она совершенно растерялась… утратила точку опоры. Нельзя ни на кого так сильно рассчитывать, потому что этот человек может взять и уйти. Но ты все сам знаешь.
– Да, – медленно произнес он. – Но я не зависел от Селены. Это она зависела от меня. Я ее подвел, и последний месяц своей жизни она чувствовала себя совершенно несчастной.
– Макс, это несправедливо. Ты ничего не мог сделать для Селены, как и я для своих родителей.
Максимо молчал. Чем ей возразить? Она была ребенком, а он – взрослым мужчиной, мужем Селены, которая в отчаянии погружалась в депрессию, а он ничего не понял. Она сказала ему, что не желает разговаривать, он же просто с этим согласился, потому что устал от нее.
Элисон провела ладонью ему по груди, и у него мгновенно напряглись мышцы на животе, тело заныло от желания снова насладиться ею. Если бы на нее отзывалось только его тело, это было бы не так опасно, но у него в груди зрели и другие чувства, стоило ему посмотреть на Элисон, стоило коснуться ее. Это чрезмерно. Он подобного не предполагал.
Максимо думал о словах, сказанных ему отцом. О тесте на беременность. Элисон ведь упомянула, что если в лаборатории с самого начала перепутали пробы, то вполне возможно, что они и потом ошиблись. И он – не отец ребенка.
Если это так, то она свободна вернуться домой и им не придется вступать в брак.
Ему бы ощутить легкость в душе от того, что перспектива брака перед ним не маячит. Вместо этого его прострелила боль. Почему? Мысль о ее уходе не должна настолько его поразить.
– Нам необходим тест на отцовство, – твердо произнес он. – На всякий случай. Ты же сама сказала: одна ошибка уже была, могли сделать и другую.
Она замерла в его руках.
– Если ты считаешь это необходимым…
– Это важно.
Она ответила не сразу и задышала часто-часто.
– Можно это сделать, чтобы не навредить ребенку?
– Я узнаю.
– Хорошо. – Она не отодвинулась от него, но и не прижималась крепко, как минуту назад.
– Завтра мы вернемся домой, – сказал он, взял ее за плечо и начал водить пальцем по обнаженной коже. – У меня дела в одном из крупных казино.