Чужая, опять чужая – для всех и каждого – вырванная из привычного окружения, но так и не принятая в другой, недосягаемо высокий круг. Изгой среди девочек Ллойд, изгой среди высокородных воспитанниц пансиона. Стылая мокрая кровать у дверей общей спальни и пыльный шкаф в глубине заброшенного класса – вот цена, которую нужно платить каждый день, если смеешь хотеть того, что не должно быть твоим. Знания, книги, магия… Образо-вание… Разве могу я, глупая сиротка, надеяться стать кем-то…
Кап, кап, кап…
Тишину нарушил громкий скрежет ключа. Слепящий свет ворвался внутрь. Яркий прямоугольник дверного проема, словно окно в другой мир, живой и полный красок, манил к себе. И прямо посередине четко очерчивалась непропорционально высокая фигура мужчины. Темный контур дрогнул, склонился ко мне.
Я отпрянула прочь – вглубь шкафа, в мир страхов и теней – стесняясь и пряча заплаканное лицо. Я узнала его каким-то подсознательным чутьем. Память удержала лишь мелкие детали: идеально отглаженные темные брюки, жилет, застегнутый на все пуговицы, белоснежные рукава свободной рубашки и несколько массивных перстней на ухоженных пальцах, никогда не знавших черной работы. Один из кристаллов полыхнул ярко-алым.
Тень на дальней стенке шкафа шевельнулась, обозначив протянутую вперед руку. Я замялась, пряча в складках юбки перепачканные пальцы.
– Можешь не бояться, моя драгоценная. – Его низкий вибрирующий голос, казалось, проникал в самую душу. – Мы здесь одни.
Мне стало стыдно за глупые слезы, за неопрятный вид, за старое потрепанное платье. Незнакомец был уважаемым человеком – по брошенным вскользь словам лорда Бехо я подозревала, что именно он похлопотал за меня перед благодетелем, – а я рядом с ним казалась настоящей дурнушкой.
Мгновение колебаний, осторожное прикосновение, рывок – и я вновь оказалась окружена привычными стенами старого класса, а прямоугольник двери преобразился в тонкую раму окна, выходившего во двор пансиона. Я приникла к стеклу – то ли желая вырваться наружу, то ли стараясь спрятаться от чужого проникновенного взгляда. Не думать о человеке за спиной. Не вспоминать о покрытых чернилами пальцах и дырке на платье. Забыть, что мы одни в пустом классе, и это одновременно волнующе, до дрожи в коленях неправильно и жутко.
Тугие струи фонтана взмывали в небо, рассыпаясь в воздухе радужными искрами. Повсюду, куда падал взгляд, пестрели осенними красками кроны деревьев. Зеленая трава с пятнами опавшей листвы походила на шкуру диковинного зверя из учебника зоологии.
Синие платья воспитанниц мелькали на дорожках парка. Вдалеке колокольчиком зазвенел нарочитый девичий смех, которому вторил тихий ласковый шепот: кто-то из девочек устроил тайное свидание с воспитанником соседнего пансиона для магически одаренных молодых лордов.
Здание врастало в холм, величественное, как настоящий замок. Трехэтажное, с двумя полукруглыми крыльями корпусов, оно словно обнимало сад. Парадный вход украшали белоснежные высокие колонны, за которыми виднелись высокие стрельчатые окна бального зала, а крышу венчала башня с часами и колоколом, который гулко звонил, возвещая начало и окончание занятий. Идеальная, правильная картина. Все красивое на виду, напоказ, а грязное и неприглядное скрыто в глубине заднего двора, заперто в пыльном шкафу. Я…
На стекло упал красноватый отсвет. Незнакомец замер за моей спиной темной тенью.
– Тяжело быть сироткой среди высокородных воспитанниц, не так ли, моя драгоценная?
Слезы сами собой навернулись на глаза. Я жалко шмыгнула носом. Не хотелось плакаться тому, кто сделал для меня так много, но, казалось, от него не могла укрыться ни одна, даже самая потаенная мысль.
Мой кивок вызвал у него легкую усмешку.
– Конечно. Другие дети жестоки с тобой – они не готовы принять в свой круг ту, которая выглядит иначе, чем они. Не носит красивые ленты, не имеет целого сундука платьев, не может позволить себе чернила, которые так легко оттереть с изящных пальчиков…
Чернильные пятна на коже нестерпимо зачесались, щеки опалил стыдливый румянец. Он все видел… Захотелось отстраниться, но цепкие сильные пальцы обхватили мои запястья, не давая спрятать грязные руки. Щелкнула пробка, комнату наполнил приятный цветочный запах. Несколько густых капель упали на широкую ладонь.
Аккуратно, палец за пальцем, он смазал пахучим зельем мои дрожащие руки. Я замерла испуганной птичкой, не находя сил повернуться, вырваться. Сердце в груди колотилось, как безумное. Нанеся зелье, незнакомец вынул из нагрудного кармана платок.
Несколько ловких движений – и все закончилось. На белоснежном шелке осталась лишь пара темных пятен. Я зачарованно уставилась на свои пальцы – чистые, без единого следа чернил.
Легкий смешок прозвучал совсем рядом с моим ухом.
– Нравится? Этого ты хотела, моя драгоценная?
– Да, – прошептала я, не в силах поверить своим глазам. – Да, да, да.
– А хотела бы новое платье взамен своего? – вкрадчиво поинтересовался он. – Красивый, нежный шелк, насыщенно-синий, словно ночное море. С рыжими волосами ты будешь в нем неотразима…
– Да… – перед глазами сама собой вспыхнула картинка. Я словно увидела двойное отражение в оконном стекле: дрожащая нескладная девчонка в поношенной приютской форме – и рядом совсем другая Фаринта. Длинное платье в пол, убранные в небрежную прическу медные кудри, тонкая нитка жемчуга, обхватывающая шею… Настоящая леди.
Чужое дыхание пощекотало волоски на затылке. Голос незнакомца, тихий и вкрадчивый, обволакивал, словно осенний туман.
– А что мешает тебе его получить? Взять.
Взять… Последнее слово будто холодной водой окатило. Я затрясла головой, сбрасывая с себя липкий дурман.
– Мне чужое не нужно. Воровать нехорошо – так мама учила.
Незнакомец за спиной усмехнулся.
– Кто же говорит о воровстве, моя драгоценная? Твоя мама просто не знала всех нюансов… Ведь если бы другие девочки сами захотели отдать тебе одно из своих платьев, разве ты назвала бы это воровством? Или… как правильнее, Фа-рин-та?
– Подарок… – непослушными губами выдавила я.
Прикосновение его руки обожгло щеку.
– Вот именно, это подарок. А подарки нужно принимать, чтобы не обидеть дарителя, да?
– Да…
– Вот именно. – Он вновь потянулся к моим рукам, скользнул большим пальцем по ладони, легонько поглаживая. – Разве ты не хотела, чтобы я сделал твою кожу нежной и гладкой, моя драгоценная? Уверен, этого ты желала больше всего на свете. И я подарил тебе исполнение желания. Было ли это хорошо?
– Да…
Он обнял меня за плечи.
– И мне было хорошо. Приятно сделать тебе приятно. Понимаешь?
– Да.
– Я могу научить тебя. Научить, как сделать, чтобы другие хотели того же, чего хочешь ты. – Не выпуская моей руки, он шагнул ближе, почти прижался к моей спине. – Чтобы ваши мысли текли в унисон, сплетаясь в удивительную мелодию, главная нота которой – счастье.
Я не поворачивалась, неотрывно глядя во двор, где девочки громко смеялись над шуткой, рассказанной юным лордом, стараясь не думать, не слышать, не чувствовать. Но слова незнакомца проникали под кожу сладким ядом.
– Я научу, как сделать, чтобы другие всегда были готовы преподнести тебе подарок. Чтобы хотели помочь. Хотели дружить с тобой…
– Благородный господин, но это же невозможно…
Он только рассмеялся.
– Что ты, моя драгоценная. Разве тебе не хотелось, чтобы я помог тебе? И вот я здесь. Желания – твои желания – сбываются. Разве не так? Разве ты не хочешь большего? Не хочешь быть моей драгоценной ученицей?
Я должна была ответить – нет! Но мои губы разомкнулись, и тонкий, едва узнаваемый голос – мой голос – выдохнул тихое…
– Нет!
Я подскочила в кровати, с трудом переводя сбившееся дыхание, выпутываясь из ночного кошмара. Тело покрывал липкий холодный пот. Нестерпимо хотелось помыться, стереть грязные прикосновения человека с красным перстнем. Кожа горела в тех местах, где он когда-то прикасался ко мне. В тот день, давно забытый, и после… множество раз…
Наемные горничные давно ушли, а Мелия, скорее всего, уже спала, и я не решилась беспокоить ее. Скинув липкую ночную сорочку, я забралась в ледяную ванну и долго ожесточенно терла себя смоченным в воде полотенцем, пока не покраснела кожа. А после, завернувшись в длинный шелковый халат, вышла на балкон и молча стояла, глядя, как сереет предрассветное небо над Аллегранцей.
Дверь в комнату Майло была заперта. Наши спальни, соединенные общим балконом, находились совсем рядом, и я втайне ждала: супруг почувствует, что я здесь, и выйдет ко мне. Но чуда не случилось. Только Милорд-кот, без труда обжившийся во временном доме, спрыгнул ко мне из чердачного окошка, устраиваясь на широком парапете и подставляя ласковым пальцам мягкий белый живот. Он был единственным, кого я беспрепятственно могла касаться, и я радовалась, что кот милостиво позволял мне гладить его, восполняя недостаток живого тепла.
Когда под окном прогрохотала первая карета, мы с Милордом поспешили вернуться, чтобы попытаться поспать еще хотя бы пару часов. Кот свернулся клубком посреди кровати, а я обняла его, прижавшись к пушистому боку. И, к своему величайшему удивлению, задремала. Никакие сновидения меня больше не беспокоили.
Днем Майло должен был в последний раз перед судом отправиться в поместье – переговорить со слугами, которым по плану адвоката придется давать показания, и забрать недостающие документы. Я осталась в городском доме, сославшись на недомогание. Ничего не хотелось. Дурной сон-воспоминание выбил меня из колеи.
Они никогда не предвещали ничего хорошего, эти сны. Вот и сейчас, в тот самый момент, когда нам так нужна была удача…
– Репетируете оправдательную речь? – вырвал меня из раздумий насмешливый голос лорда Сантанильо.
– Нет, я…
Адвокат сел в кресло напротив меня, скрутил самокрутку из циндрийской смеси.
– Рассказывайте, миледи накручу-себя-до-истерики. Вас что-то беспокоит, и если это что-то связано с завтрашним судом, лучше признайтесь заранее, пока у меня еще есть время подготовиться к неожиданным сюрпризам, которые вы с супругом любите устраивать.