– Что, барышне бомбу презентовали в подарочной обертке с бантиком? – съязвил Слава, недовольный тем, что его сенсационное сообщение о массовых жертвах в «Палаццо» не нашло подтверждения.
– Насчет бантиков я ничего не знаю, – невозмутимо ответил Вадик, методично выгребая из вазочки остатки печенья. – Ребята сказали, взрывное устройство в кафе было спрятано в сигаретной пачке. А у Орлова в рюкзаке взорвалась пластмассовая коробочка из-под крема для обуви. Жил дураком и умер по-дурацки, – ругнулся оператор, частенько имевший столкновения с Веником на почве непримиримых разногласий по идейным соображениям.
Вадик – материалист, а Венька оптом и в розницу торговал опиумом для народа.
– Нехорошо так говорить, Вадюша! – укорила его Дашутка. – Вениамин был не такой уж плохой. Знаете, я своими ушами слышала, как он просил Романа Геннадьевича не давить на Лену. Роман Геннадьевич собирался в приказном порядке обязать ее вести программу с бэккорректором, а Вениамин сказал – не надо, мы сами на нее воздействуем, своими методами.
– «Не такой уж плохой»! – передразнил Дашутку желчный режиссер Слава. – Хорошие люди не спускают по три шкуры с других хороших людей! Знаете, какие деньги эти аферисты, Веник с его корректоршей, драли с простачков, которые шли к ним на прием? Тысячи! А за что, знаете?
– Чувствую, что сейчас узнаем, – ответил Вадик, жестом приглашая Славу продолжать.
Тот не заставил себя уговаривать.
– У меня есть соседка, – начал Слава. – А у соседки есть муж.
– Классический треугольник! – ввернул Вадик.
– Сам треугольник! – обиделся Слава. – Этой соседке за шестьдесят, она мне в матери годится.
– Классический случай, читай Фрейда! – не угомонился Вадик.
– Вадюша, помолчи! – попросила Дашутка. – Слава, рассказывай дальше!
Ни Вадик, ни Слава не смогли отказать милой барышне.
– Рассказываю, – согласился режиссер, обиженно зыркнув на усмехающегося оператора. – Муж моей соседки – запойный алкоголик, где она его только ни лечила, все без толку. В очередной раз пришла бедная женщина к нашей бэккорректорше, а та ей поет: поможем, спасем, вылечим! Давайте сто долларов и ведите мужа на прием. А алкаш на прием не хочет! Корректорша говорит: ничего, и так справимся. Давайте нам личные вещи своего мужа, чтобы наладить с ним запредельную космическую связь, и двести долларов! А соседка моя учительница, двести баксов – это ее месячная зарплата!
– И что? – встревожилась добросердечная Дашутка.
– И то! Отнесла моя соседка корректорше двести баксов и набор личных вещичек супруга – любимую рюмку, зубную щетку и подушку-думку и целый месяц кормила детей геркулесовой кашей на воде. А алкаш ее как пил, так и пьет по сей день!
– Вот видите! Ах, как ужасно мы живем! – вновь запричитала Любовь Андреевна. – Никому нельзя верить, ни людям, ни вещам! Целители обманывают, гуталин оказывается пластидом! Ко всему приходится относиться с подозрением и настороженностью!
И она с подозрением и настороженностью оглядела со всех сторон бутерброд, который только что вытащила из сумки, хотя даже мне с другого конца кабинета было видно, что бутерброд этот не с пластидом, а с обыкновенной вареной колбасой.
– Эй, Ленка, а ты почему ничего не ешь? – спросил вдруг Вадик, успевший за разговором стрескать все печенье. – Сидишь с открытым ртом и ничего в него не кладешь!
– Аппетита нет, – отговорилась я.
В задумчивости я еще немного посидела за столом, а потом покинула сборище под предлогом необходимости помыть свою чашку с остатками заварки и бубонной чумой. Мне хотелось уединиться и немного подумать в тишине и спокойствии.
В поисках соответствующего укромного местечка я спустилась под лестницу, где обычно сиротеют в забвении и небрежении орудия труда приходящей уборщицы. Однако сегодня этот приют веников и тряпок был наряден и тесен, как праздничный чертог: под лестницей вновь устроилась Лизавета со своей передвижной лавкой. Она развесила на крючках и веревках всяческие диковинные предметы и поджидала покупателей.
– Привет! – радостно закричала Коробейница, завидев меня. – Ну, как тебе мой ортопедический суперкорректор осанки?
– Отлично! – я тоже обрадовалась. – Ты просто не представляешь, как он мне помог! Буквально спас жизнь! Спасибо, дорогая, сколько я тебе должна за эту дивную жилетку?
Я полезла в карман за бумажником, который после многочисленных и бесследных пропаж мелких вещей в редакторской – Женькиной священной чашки со спирохетами, Дашкиного лака, моего гуталина и ключа Любови Андреевны – стала носить с собой. Коробейница назвала цену, тут же получила с меня деньги, тщательно пересчитала их и ровно двадцать процентов суммы вернула со словами:
– Делаю тебе скидку с условием, что ты будешь всем рассказывать, как помог тебе мой суперкорректор.
– Не вопрос!
Я с трудом протиснулась мимо Лизаветиных оклунков в туалет, помыла в раковине чашку и на обратном пути получила от Коробейницы новое заманчивое предложение:
– Попробуешь «Пофигин»?
– Это еще что такое? – я остановилась и приняла в свободную руку аптечный пузырек с яркой наклейкой.
На этикетке готическими буквами было красиво написано: «Пофигин», а ниже имелось художественное изображение Белоснежки, мирно спящей на зеленом травяном пригорке. Вокруг белокурой сони сгруппировались гномы, они то ли дремали, то ли медитировали. Морды у всех были благостные, как рождественская песенка, и отрешенные, как улыбка лунатика.
– «Пофигин» – это новейшее лекарство естественного происхождения, – объяснила Лизавета. – Основное действующее вещество – вытяжка из зрелых плодов пальчиковой фиги.
– Нет такой! – засмеялась я. – Есть финиковая пальма.
– А тут написано, что есть, – уперлась она. – Впрочем, какая разница – финиковая пальма или пальчиковая фига? Главное, что из ее спелых плодов производится поразительно эффективный препарат, замечательно уравновешивающий мысли и чувства, приводя человека с расстроенными нервами в наилучшее расположение духа.
– Не наркотик? – с подозрением спросила я, всматриваясь в бессмысленные кретинские физиономии гномов.
– Нет, что ты! Абсолютно безвредная пищевая добавка! – Лизавета замахала руками. – Не имеет никаких противопоказаний.
– А побочные эффекты есть?
– Незначительные, – уклончиво ответила Коробейница. – Ну, легкая дезориентация в пространстве и времени… Честно говоря, с часами враз дружить перестанешь, минуты считать разучишься, с «Пофигином» день да ночь – сутки прочь, мелочи не волнуют.
– Сколько стоит? – спросила я.
– Тебе первый флакон даром отдам, а придешь за вторым – тогда возьму деньги за оба, – предложила Лизавета.
– Идет.
Я сунула пузырек в карман и вернулась в редакторскую.
– Где ты бродишь? – сердито спросил Вадик, распластавшийся на диване. – Я тебя жду, жду с…
– С комфортом, – закончила я за него. – Что, пора за работу?
– Пора, брат, пора! – возвестил Вадик, откровенно неохотно принимая вертикальное положение. – Туда, где за тучей белеет гора!
– Гора денег, заплаченных кандидатами в депутаты за рекламное обслуживание? – предположила я.
Вадику понравилась моя мысль. Я в ответ сказала, что мне нравится его настроение. Тут в редакторскую заглянул Мамай, которому, по его собственному заявлению, ничто в этой жизни не нравилось, и жизнь отвечала ему взаимностью: видите ли, мы с Вадиком непозволительно медлили приступать к выполнению своих обязанностей. По этому поводу Роман Геннадьевич вновь извлек из широких штанин свой любимый хронометр и с крайне озабоченным видом наблюдал кружение секундной стрелки, рискуя перенапрячь приводящие мышцы глаз.
– Как же он мне надоел, проклятый Мамай, басурманская морда! – шепотом причитал Вадик, труся позади меня в студию. – Когда же кончится это издевательство над простым русским тружеником, это трехсотлетнее монголо-татарское иго!
– Скоро кончится, – пообещала я. – Гораздо раньше, чем через триста лет. У меня уже есть кое-какие идеи по этому поводу…
Но обсудить идею нейтрализации надоедливого Мамая мы с напарником не успели. Сначала были слишком заняты записью очередного кандидатского выступления, а потом мне пришлось отлучиться. Лазарчук, который и впрямь точно знал, где и когда меня искать, позвонил на редакционный телефон и настоятельно попросил прибыть к нему в кабинет для беседы.
Мне не очень понравилось, что запланированная капитаном беседа по времени точно совпала с моим обеденным перерывом, – это лишало меня законной трапезы. Я уже приготовилась высказать Сереге свое недовольство, но оказалось, что даже Лазарчуку ничто человеческое не чуждо и беседовать со мной он собрался в располагающей обстановке ближайшего буфета. К тому же организовал приятную компанию: по правую и левую руку от капитана устроились Колян и Моржик.
– Вы все сбежались послушать мой рассказ? – догадалась я. – Друзья мои, любопытство погубило кошку!
– Ничего, если это не ее окорочок лежит в моей тарелке, я не буду сокрушаться по данному поводу! – Мой супруг проявил благодушие, достойное гнома с многолетней лекарственной зависимостью от «Пофигина».
Я опустилась на свободный стул, придвинула свободную тарелку и, ожидая суп, который добрый Колян заказал специально для меня, выдала публике небольшую сенсацию:
– Я только что совершенно случайно узнала, что на совести нашего неверного друга Сергея Трофимова гибель еще одного человека – Вениамина Орлова по прозвищу Веник.
– Это кто такой? – спросил Колян.
– Это тот парень, который насмерть подорвался в среду утром, – Лазарчук ничуть не удивился. – Мы, в отличие от тебя, узнали об этом совершенно не случайно! Взрывное устройство, сработавшее в сумке Орлова, было идентично тому, которое вчера разворотило кафе-стекляшку в «Палаццо». Работа Трофимова, точно.
– А зачем Трофимов его взорвал? Кто он, этот Орлов? – повторил Колян, временно прекратив глодать окорочок сомнительного происхождения. – Я его не знаю!