Отношение испанцев и представителей других этносов Пиренейского полуострова к браку вряд ли выделяло их в ряду европейских народов. Они традиционно считали, что земное предназначение человека полностью реализуется лишь в том случае, если он создаст семью и подарит жизнь потомству, как можно более многочисленному. Тем не менее имелись исключения из общего правила, и не столько случайные, объяснявшиеся особенностями индивидуального жизненного пути или личными качествами, сколько институционализированные, т. е. признанные обществом и составлявшие неотъемлемую часть его социальной базы. Так, в северной части полуострова, в районах мелкого и среднего крестьянского землевладения и землепользования, где издавна существовал обычай единонаследия, братья и сестры наследника, по каким-то причинам не покинувшие отчий дом, обычно проживали на положении полуслуг-полуприживалов, лишенных права обзаводиться семьей. В этих случаях ущербность личной жизни холостяка как бы дополняла неполноценность его социально-имущественного статуса. Еще более существенно то, что коллектив, к которому причислял себя индивид (чаще всего жители селения, иногда его части, а в ряде случаев прихода), приветствовал и санкционировал отнюдь не всякий брак, а лишь приемлемый с его точки зрения. Рамки этой приемлемости в каждом конкретном случае могли быть более или менее широкими и зависели от разных критериев — от географических до возрастных, социальных или индивидуальных. При этом община,[7] как правило, располагала эффективными средствами, позволявшими навязывать свою волю индивидам, которые осмелились посягнуть на местную традицию.
В целом же социальная среда успешно формировала у молодых людей ориентацию на заключение брака, создание семьи, рождение и воспитание детей. Индивидуальным устремлениям к браку способствовали сочувственно-снисходительное или презрительно-насмешливое отношение к холостякам,{516} а также разного рода обрядовые стимулы. В числе последних обращают на себя внимание игры-жеребьевки или лотереи деревенской холостой молодежи, нередко проводимые в последний день года. Бывало, что в ходе этих игр по воле случая составлялись пары, которым предстояло весь следующий год играть роль жениха и невесты. И настоящим наказанием, например, у каталонцев была роль, уготованная тому, кто женился позже всех в году: все последующие 12 месяцев этот несчастный (abat dels boigs, т. е. «аббат дураков») должен был исполнять на свадьбах роль шута вплоть до последнего дня года, когда он передавал свои обязанности следующему.{517}
В испанской деревне, как и в других уголках европейского традиционного сельского мира, юноши и особенно девушки обращались к гаданию с целью выяснить, суждено ли им судьбою вступить в брак, и если да, то с кем именно. Нередко прибегали и к магическим приемам для скорейшего обретения желанного спутника жизни. Этого рода действия достигали своего апогея в определенные дни года, признанные наиболее благоприятными, например, на рождество, Иванову ночь, праздники некоторых святых, считавшихся покровителями брака (Сан Фелипе Нери в Кастельоне, Сан Жузе и Сан Никулас в Каталонии, богоматерь дель Пуэрто в Мадриде и др.){518}
Вот что происходило, к примеру, в Иванову ночь в Андалусии. Девушки стремились увидеть лицо будущего мужа: они пристально глядели на гладкую поверхность чистой воды, налитой в лохань. В Эстремадуре и Сории с этой же целью смотрели в зеркало, причем девушке следовало быть обнаженной и держать в обеих руках по свече. Юные каталонские крестьянки выливали в освященную воду свежий яичный белок и пытались истолковать форму, которую он принимал: если белок напоминал очертания стола, предстояло выйти замуж за писаря, лодки — за моряка или рыбака, плуга — за пахаря и т. д. Валенсийские нетерпеливицы сажали фасоль в горшок с землей и ставили его под кровать в надежде на появление к утру ростка, что будет означать обретение жениха в течение года. Нечто подобное делали канарские юноши, только они зарывали в землю фиги.{519}
На северо-западе страны в эту ночь девицы пытали счастья в поисках сказочного «водяного цветка», якобы появлявшегося всего на несколько мгновений на поверхности воды с наступлением рассвета и сулившего нашедшей скорое и счастливое замужество. В тех же местах очень популярны были огромные костры: вначале вокруг них вели хоровод, медленное движение которого постепенно переходило в стремительный бег, а за этим следовали лихие прыжки через огонь, девушек — с одной стороны, парней — с другой. В Астурии, к примеру, девицы при этом пели:
Amor es fuego
Quién no se atreva
A saltar por las llamas
Que no me quiera.
Любовь — это огонь.
Тот, кто не осмелится прыгнуть через пламя,
Пусть не беспокоит
Меня своей любовью.
Прыжок, при котором языки пламени не коснулись удальца, сулил ему или ей скорый брак. Если столь же удачно прыгали, обняв друг друга за пояс, симпатизировавшие друг другу юноша и девушка, им предстояло сыграть свадьбу не позже чем через год.{520}
Не менее разнообразными были обрядовые действия, не связанные с Ивановой ночью, в частности обычай галисийских девушек подниматься на знаменитую «Гору ведьм», откуда видны земли девяти приходов. На горе они расчесывали свои волосы, 7 раз читали молитву и 9 раз поворачивались вокруг себя. Нечто подобное проделывали молодые басконки, разумеется, на «своей» горе, на вершине которой нужно было трижды обойти с молитвой венчавший ее монументальный крест. На галисийском побережье имелся заветный пляж, куда девицы приходили купаться ночью, причем здесь им нужно было, войдя в воду, принять на себя одну за другой девять волн.{521}
Большие надежды незамужние девушки обычно возлагали на новобрачную в день свадьбы. Коснувшись ее одежды, получив цветок из свадебного букета, булавку из прически невесты или бант, которым был украшен подаренный ей женихом баран (в Наварре), обменявшись подвязкой или зашив волос новобрачной в складку своего платья (в Севилье), незамужняя девушка, по ее убеждению, сразу увеличивала свою привлекательность и шансы на выход замуж.
Интересно, что скорый брак обещало девушке также попадание камешками в голову одной из статуй в известном каталонском монастыре Монсеррат; в другом монастыре претендентка в тех же целях прыгала, опираясь на руку юноши, в находящуюся здесь же каменную купель.{522} Юные астурийские паломницы были уверены, что выйдут замуж не позднее, чем через год после того, как им удастся разбить камнем хотя бы одну черепицу на крыше местной часовни св. Иларио (сообщают, что многие годы на этой крыше не было ни одной целой черепицы).{523} Обращаясь к уже упомянутым святым — покровителям брака, в одном случае слегка подскакивали на коленях после каждой из обязательных трех молитв, а затем — чтобы святой не забыл — записывали свою просьбу на стенах часовни, нечто вроде: «Славный, благословенный господин святой, дай мне, недостойной, какого-нибудь муженька». Иногда вежливо просили: «Святой Николай, выдай меня замуж, пожалуйста» и т. д.
Особое значение придавалось некоторым объектам, контакт с которыми должен был принести пользу. Среди них источники, из которых следовало напиться или омыть лицо, веревка колокола (в Толедо) или сам колокол (в Гранаде), которых нужно было коснуться, большой наклонный камень, по которому надлежало съехать на землю (в Лериде){524} и т. д.
Заключению брачного альянса в традиционном сельском мире нередко предшествовало обязательное вступление в своеобразную корпорацию, объединявшую юношей данного селения. Возрастной вехой для вступления в ассоциацию парней обычно считалась какая-то «внешняя» — чаще всего хозяйственная — функция, в выполнение которой вовлекался подросший «отрок»: самостоятельный выпас скота, участие в жатве (в Кастилии) или других работах и т. д. Лишь с этого момента молодой человек получал право на закрепленные традицией контакты с молодыми девушками, только теперь он мог пользоваться защитой и поддержкой коллектива в качестве потенциального или фактического жениха. Разумеется, и формы объединений, и «абсолютный» возраст вступавших в них, а также сама зависимость юноши от общины на столь ответственном этапе жизни различались — и порою очень сильно — в тех или иных уголках Испании, в городе и на селе, в зависимости от классовой и профессиональной принадлежности и т. д.
Далеко не везде четко проявлялась санкция коллектива; наиболее характерно это было для северной части полуострова. Здесь существовало нечто вроде иерархии или системы социально-возрастных групп с ритуально обставленным переходом из одной в другую по мере взросления. Каждая из них представляла собой организацию или общество со своими выборными руководителями («алькальдом», «королем», «мажордомом» или просто «старшим парнем») и должностными лицами. Претендент на членство в этой ассоциации должен был не только заплатить вступительный взнос — деньгами, вином или тем и другим, — но и подвергнуться испытаниям, порой достаточно суровым. Они призваны были удостоверить мужество, выносливость и другие необходимые качества юноши, которому таким образом предстояло пройти самые настоящие обряды инициации.{525}
Объединения, в чем-то сходные с юношескими, но значительно более аморфные, кое-где существовали и у девушек, для которых основанием для вступления в группу потенциальных невест становилось начало менструаций.