Одной из функций, может быть даже основной, мужских и женских союзов являлось регулирование контактов молодых людей обоего пола как внутри селения (юноши, например, получали право разговаривать с девушками, посещать сборища прях зимними вечерами, петь серенады и т. д.),{526} так и при общении жителей разных деревень. Это делалось для того, чтобы защитить интересы односельчан и поддержать нравственность (в ее местном понимании).
Тенденция к локальной эндогамии отмечается в различных районах Испании. В выборе брачного партнера большую роль играла принадлежность к сельскому коллективу (будь то небольшая деревня, или сравнительно крупное — как в Андалусии — селение, или приход — в Галисии). В некоторых местностях взаимные браки жителей двух соседних сел казались просто немыслимыми. Парень, отважившийся ухаживать за девушкой из другой деревни, рисковал не только здоровьем, но и своей жизнью. Будучи обнаруженным тамошними обитателями, он неминуемо подвергался жестокому избиению; девушку-«изменницу» односельчане всячески травили.{527} Конфликты такого рода часто служили поводом для ссор, порою переходивших в подлинные побоища с участием мужчин и даже женщин в местах, где ярмарки и праздники сводили вместе жителей соседних деревень.{528}
Интересно отметить, что односельчане, противясь — и порою очень активно — тому, чтобы чужак «увел» местную девушку, дружно помогали своим парням, пытавшим счастья в других селениях или приходах.
Почти повсеместно сложилась традиция своеобразного выкупа, который требовался от жениха-чужака для компенсации местных потенциальных женихов, терпевших ущерб в результате подобной конкуренции. Как правило, пришелец избавлялся от преследования, выставив угощение в местной таверне. Иногда помимо выкупа или вместо него жениха бросали в воду, после чего уже не трогали, удовлетворившись этой почти символической расправой. Кое-где чужаки норовили завести знакомых и друзей среди местных парней, чтобы с их помощью избежать неприятностей и преодолеть сопротивление остальных. Во многих случаях возможность действенного сопротивления матримониальным поползновениям извне была уже настолько мала, что чужаки отказывались подчиниться традиционному требованию о выкупе, бесстрашно вступая в единоборство со здешней молодежью. Последняя, в свою очередь, могла отомстить, более или менее успешно, а могла и просто отступиться, смирившись. И наконец, кое-где существовало лишь слабое представление о предпочтительности брака в своем селении перед союзом с чужаком.
Что касается городов, то там в интересующее нас время, как правило, сохранялись — если они вообще были — лишь отголоски ограничительной практики. Это проявлялось, например, в попытках парней или даже женатых мужчин взыскивать «плату за квартиру» — вином или деньгами на угощение — с жениха, «ощипывавшего индюшку», т. е. ухаживавшего за девушкой «через решетку» в их квартале или на их улице.{529}
Вместе с тем имеются сведения, что (в соответствии с местным традиционным порядком) в баскской исторической области Гипускоа юноши одного селения должны были искать невест в другом, определенном обычаем, селении.{530} В Кантабрии жених нередко появлялся в доме девушки на выданье первоначально в качестве наемного работника.{531} На Ивисе (один из Балеарских островов) оригинальные смотрины-фестейжи, о чем будет сказано ниже, как правило, собирали юношей со всего острова.
Кроме локальной существовала тенденция и к другого рода эндогамии, более широкой, осуществлявшейся в рамках различных этнокультурных, социально-культурных и социально-профессиональных групп. Полная или частичная замкнутость сохранялась в результате неприязненно-отчужденного отношения к ним соседей. Таким было, например, положение скотоводов горных областей Астурии («вакейрос») и Кантабрии («пасьегос»), образ жизни которых резко отличался от образа жизни окрестных земледельцев. Жители ряда деревень одной из областей Леона — Марагатерии (так называемые марагатос) также находились в своеобразной изоляции. «Аготес» баскских провинций на протяжении многих веков подвергались всевозможным ограничениям и унизительной дискриминации со стороны соседей. «Шуэтас» Мальорки третировались на своем острове как потомки крещеных евреев и т. д. Чаще всего выходец из такого ареала, переехав в другую область, избавлялся от тяготевшего над ним на родине предубеждения, как это было с «шуэтами», перебиравшимися с Мальорки на полуостров.{532} Однако нередко долгое жительство и деятельность за пределами общины не нарушали эндогамии, юноши специально приезжали в родные места, чтобы жениться на односельчанках.
С момента зарождения симпатии между молодыми людьми коллектив односельчан брал под контроль, и порою весьма суровый, их отношения. Они не упускались из виду вплоть до самого дня свадьбы. Молодую пару, стремившуюся сохранить свои чувства в тайне хотя бы до определенной поры, публично «разоблачали». В таком случае, например, не ленились ночью прокладывать соломенную дорожку между домами влюбленных.{533}
Сильное влияние, иногда на грани принуждения, община оказывала на тех парней, которые, по бытовавшим представлениям, обязаны были жениться, однако уклонялись от этого. Как правило, речь шла о женихах, пытавшихся прервать отношения тогда, когда дело зашло уже слишком далеко, и не имевших для этого, с точки зрения окружающих, веских оснований. Угроза возмездия за «предательство» оказывалась настолько серьезной, что жених, который все же решался на разрыв без повода со стороны невесты, норовил делать это в письменной форме, по возможности отдалившись от родного селения (воспользовавшись службой в армии, отъездом на заработки, эмиграцией и т. д.) и нередко смирившись с тем, чтобы больше не возвращаться туда.{534}
Мнения родителей и односельчан при выборе брачного партнера не всегда совпадали. Это было обусловлено тем обстоятельством, что община стояла на страже интересов группы и ее устойчивости. Следовательно, в своих действиях она стремилась к соблюдению выработанных ею норм. Родители же оценивали каждую конкретную кандидатуру со своей точки зрения. Отдаваемое ими предпочтение могло соответствовать требованиям общественного мнения, а могло и противоречить им. Бывало, что родители противились существовавшему порядку и отвергали, например, молодого жениха, предпочтя ему человека, годящегося их дочери в отцы. Иногда, вопреки общественному осуждению, они соединяли браком двоюродных брата и сестру или, к примеру, брали в зятья — проявляя несомненную широту взглядов — понравившегося им своим усердием, трудолюбием и почтительностью батрака.{535} Чаще всего отход от традиционных норм диктовался материальными соображениями. Во многих же ситуациях родители и не мыслили поступить иначе, чем от них ожидали односельчане, даже если это и шло во вред чувствам кого-то из членов семьи. Так, на Канарах обычай (так называемая фатига) требовал, чтобы мать «согрешившей» девушки бегала от дома к дому и криками оповещала жителей селения о семейном позоре;{536} в андалусийском селении мать жениха, медлившего с предложением своей невесте, уже имевшей от него ребенка или беременной, прилагала все усилия для совершения брака, крестила малыша и просила руки молодой женщины от имени своего упрямившегося сына.{537}
Роль родителей явно больше ощущалась там, где экономическая зависимость от них детей была сильнее. Особенно ярко это проявлялось в районах, где господствовал обычай единонаследия, и тем более в той его форме, которая предоставляла родителям свободный выбор наследника или наследницы. Последние, как правило, вступали в свои права именно с женитьбой или выходом замуж. Не случайно, например, в Каталонии, где система единонаследия была детально разработана, наследник, становившийся владельцем большей части семейного достояния, как правило, женился не по своему выбору, а в интересах семьи, которая и подбирала подходящую партию. Попытка настоять на своем могла окончиться ссорой и лишением наследства в пользу другого сына или дочери.
Таким образом, стремление детей завоевать расположение родителей становилось очень важной картой в той игре, где выигрышем был наиболее предпочтительный в данной среде социальный статус. Проигравший, если он не хотел оставаться в доме на весьма незавидных условиях, уезжал, и часто навсегда.
Вместе с тем и при иной системе наследования, как, например, на юге, где каждый отпрыск получал равную с другими долю, от родителей зависело очень многое. В андалусийском селении прежде чем повести девушку под венец, будущий супруг должен был вручить ей определенную сумму денег, достаточную для обзаведения хозяйством и обустройства собственного очага. Поскольку молодой человек, как правило, не обладал нужными средствами, он нередко подчинялся воле отца и матери, решивших женить его на богатой, хотя и малопривлекательной девице.{538}
Описано немало печальных ситуаций, когда длительное время «женихавшиеся» молодые люди принуждены были отказаться друг от друга по той причине, что их родители, собиравшиеся накануне свадьбы для разрешения имущественных вопросов, не смогли договориться между собой о какой-нибудь мелочи.