Весьма противоречивым было суждение общества относительно девственности невесты и внебрачной беременности. На севере страны девственность считалась необходимой для доброй репутации невесты, на юге общественное мнение было более терпимым. В некоторых местах к одинокой матери относились снисходительно (тем более если обольститель являлся местным жителем, хуже, если он чужак). Однако в Бретани, например, в отдельных районах отношение к ней было столь суровым, что она не могла оставаться даже в качестве работницы на ферме своего брата и вынуждена была ехать в город.
Самое непосредственное влияние на выбор брачного партнера оказывали союзы молодежи. Они брали на себя своего рода контроль за нравами: в дни весеннего праздника мая под окнами девушек, пользовавшихся всеобщей симпатией, высаживали деревья или ставили сооружения из живых цветов (их называли «маями»).{674} В то же время молодежь публично осуждала неравные в социальном или возрастном отношении браки; перед домами таких брачных пар (а также других людей, которые, по мнению юношей, были достойны осуждения — старые девы, девицы легкого поведения, скряги и т. п.) устанавливали шесты с черепами, сухие ветки колючего кустарника и прочие оскорбительные символы; под их окнами устраивали «шари-вари» («кошачьи концерты»). Особенно пристрастно молодежные союзы охраняли локальную эндогамию, яростно выступая против чужаков на территории своего села, церковного прихода, квартала.
Союзы неженатой молодежи в каждой области Франции назывались по-своему, во многих случаях «аббатствами», иногда их руководители назывались «королями молодежи». Более оформленными и активными были «аббатства» юношей: в них вступали в возрасте 14–16 лет, делали установленные денежные взносы, после чего получали право участвовать в устройстве разного рода коллективных развлечений. На юге Франции — в Савойе и Дофине — эти союзы объединяли только юношей и неженатых мужчин, во многих других областях в них включались и молодожены, которые не имели детей и находились в своего рода промежуточном состоянии между холостяками и семейными. Женская молодежь имела свои организации, их глава обычно называлась «королевой» или «аббатисой».{675}
Молодежные союзы в значительной мере регулировали ритуал ухаживания, которое было социализированной нормой поведения. Из материалов, собранных Кельтской академией, видно, что в конце XVIII в. манера ухаживания во многом была ритуализирована, практика являлась коллективной и выражалась в наборе знаков и жестов, характерных для конкретных областей. Например, по способу, каким была уложена солома во дворе, молодые люди узнавали о том, что в доме есть девушка на выданье и что их примут там благосклонно.
Два главных периода в году были как бы предназначены для активного ухаживания — карнавал и май. Именно в эти периоды совершались обряды, сохранявшие древние черты. Они дают возможность проследить динамику формирования брачных обычаев нового времени. Одним из таких обрядов являлось коллективное обручение, совершавшееся группой молодых людей. Он распространен в небольшой области на востоке страны под названием «Валентин и Валентина»; в Лотарингии он называется донаж (dônage) или содаж (saudage).
В Верхней Марне донаж совершали в том месте, где находились рядом два холма. В определенные дни карнавала и поста (в так называемые «жирный вторник» или в «пепельную среду») девушки размещались на вершине одного холма, а молодые люди — другого, соседнего. Мужской голос восклицал: «Донаж мадемуазель такой-то!» Названная девушка громко выкликала имя избранника. Очевидно, в более ранние времена девушки были в известной степени вольны в своем выборе, но в XX в. на такое публичное обручение они решались лишь с согласия родителей. Фактически донаж был первым объявлением о будущей свадьбе.
Если в XX в. обряд совершался с согласия заинтересованных лиц, то ранее он носил принудительный характер, направленный на образование пар (публикация сведений относится к середине XIX в.). Этот обряд был выражением воли коллектива, для которого затянувшееся безбрачие представлялось противоестественным. Иногда устраивали хоровод вокруг костра, после чего выкликались имена намеченных к союзу пар. Случалось так, что составление пар поручалось молодоженам, женатым первый год. В городах провозглашали «валентинов» и «валентин» с балкона мэрии. Собравшаяся толпа выражала одобрение или неодобрение. Молодой человек должен был сделать подарок своей «валентине», а девушки организовывали бал для своих партнеров. Если они этого не делали, то соседи зажигали соломенные чучела перед входом в их дома. В отдельных случаях донаж становился пробным браком, он мог распасться, а мог и превратиться в супружеский союз.
Обычай «валентинов» (известный и у других европейских народов), по мнению французских исследователей, имеет народные корни, хотя и был принят при королевском дворе в XV в.{676} Сейчас он возрождается под воздействием индустрии туризма.
Май был месяцем коллективных ритуализованных ухаживаний. В ряде областей страны в мае молодежь собиралась большими компаниями, отправлялась в многодневные походы либо к местным святыням, либо просто в поля и леса. В это время не только была разрешена, но даже в какой-то степени сакрализована свободная любовь. Возможно, в этом проявлялся отголосок древних ритуалов, совершавшихся в период возрождения природы. Они отражали представления о связи акта зачатия и весенних всходов полей, плодородия земли.{677}
В мае не принято играть свадьбы. Причина этого порядка всегда была темой дискуссий для специалистов: одни напоминали, что у народов Средиземноморья еще в античную эпоху май считался месяцем умерших, блуждающих душ,{678} другие указывали, что этот месяц посвящен деве Марии. Современный французский ученый Н. Бельмон полагает, что церковь посвятила май деве Марии с целью ввести в христианский календарь уже сложившуюся древнюю народную практику, которая противопоставляла свободную любовь законному браку.{679} Эти правила перешли в разряд народных примет: брак, заключенный в мае, неудачен.
Традиция ухаживания вызвала к жизни большую серию народных песен, известных под названием «серенады» («вечерние песни»), «обады» («утренние песни»), «ревейе» («песни пробуждения»). Специфический и обширный цикл составили «майские песни», посвященные любви.
Продолжительность ухаживания была довольно значительной, особенно в сельской местности, где требовался большой срок для создания хозяйственной базы новой семьи (у бретонцев он растягивался на несколько лет). В рабочих поселках и городах он был короче.{680}
В XIX в. ухаживание, как правило, заканчивалось сватовством, в котором участвовали семья юноши, предлагавшего руку, и семья девушки, принимавшей или отвергавшей предложение. Однако есть сведения, что в более ранние эпохи соглашение заключалось непосредственно между вступавшими в брак без привлечения родственников.
В XV–XVII вв. в Шампани (возможно, и в других областях) существовал обряд, называвшийся креантай (les créantailles). Это название происходит от глагола créanter, употреблявшегося в юридической практике того времени. Его суть заключалась во взаимном обещании вступить в брак. Произнесение определенной традиционной формулы сопровождалось рукопожатием и обменом дарами (часто чисто символического значения — лента, шпилька, даже камушек) или поцелуем в качестве залога «во имя бракосочетания» (en nom de mariage). Это устное обязательство считалось в народе нерушимым: если юноша уклонялся от его выполнения, девушка обращалась в суд. Креантай был чисто народным обычаем в отличие от обручения — фиансай (fiançaille), благословляемого священником.
В XVIII в. обряд креантай уже не упоминался в документах, но, по мнению специалистов, сохранялся еще на практике и изжил себя в XIX в. Если в XV–XVI вв. молодые люди сами давали друг другу обещание вступить в брак (иногда против воли родителей), то начиная с XVIII в. необходимую формулу произносил отец девушки, который «обещал» свою дочь.{681}
В XIX в. предсвадебный цикл включал, как правило, обряды сватовства. Прежде чем приступить к официальному сватовству, было принято производить предварительную разведку, «зондировать почву». В XIX в. миссия свата чаще всего поручалась профессиональным посредникам, работа которых оплачивалась. Специального общего термина для этого персонажа нет, обычно его называют «посредник» (intermédiair, entremetteur), «свадебный ходатай» (courtier en mariage). В Оверни посредника называли «белый посох» (bâton-blanc), потому что отличительным его знаком был посох, украшенный лентами; есть названия, связанные со словом mari (муж): marieur в Берри, mariadaire в Лангедоке, père d’hommes (отец мужчин) в Бургони, в Лионне употребляют шутливое словечко menteur (враль). Известны также местные наименования, которые ныне уже трудно этимологизировать.{682}
Согласно принятым в народе нормам инициатива сватовства должна исходить от мужчины.
Совершающий предварительные переговоры посредник, как сказано выше, был профессионалом, но по старинным народным традициям им мог быть кто-нибудь из близких родных: отец, как, например, в Гаскони и Бретани, крестный отец или даже парень — сверстник жениха. Иногда эти лица только сопровождали главного посредника и, не мешая его красноречию, выжидали, когда оратор заявит о цели посещения. Иногда к этой группе присоединялась мать юноши, но чаще всего женщины включались позже. Они договаривались между собой о деталях, ибо, будучи, как правило, соседками или родственницами, хорошо знали друг друга и все друг о друге.