Не менее изощренным и злым шуткам подвергались мужчины и женщины, которые решили вступить в брак уже в солидном возрасте. Например, в провинции Северный Брабант (Влеймен) напротив дома новобрачных на дереве или прямо на крыше их жилища помещали детскую люльку.
Публично осмеивались старые девы. Во многих селениях Бельгии (например, в окрестностях Эрсо) перед их домами ставили засохшие деревья без листьев, в то время как жилища девушек украшали живыми деревьями с пышной листвой или пушистыми зелеными ветвями. Осуждались девушки, не сумевшие в течение года привлечь к себе внимание молодых людей: к дверям их домов прикрепляли ветви лавра, пихты или березы, украшенные лентами, разноцветной бумагой и мишурой (провинция Лимбург). Еще Й. Схрейнен отмечал эту важную сторону общественной жизни XIX — начала XX в.: право коллектива выносить порицание за отход от привычных традиционных норм и сложившегося стереотипа добрачного поведения.{748}
Регулятором избрания брачного партнера из определенного круга лиц могло выступать государство, запрещавшее заключать браки кровным родственникам. Так, законодательные акты времен Республики (с 1579 г.) содержали запреты на кроскузенные браки (провинции Гелдерланд и Оверэйссел). В то же время в других провинциях страны такое родство не считалось помехой супружеству. Возможно, именно в двух названных частях Нидерландов еще действовавшие нормы обычного права повлияли на соответствующее законодательство.{749}
Отношение народа к соблюдению общепринятых норм брачного возраста отражали поговорки, которые бытовали в начале XX в. в Нидерландах: «Дочерей и мертвых лещей нельзя долго хранить»; «Дом, полный дочерей, подобен погребу, полному прокисшего пива».
Иным было отношение к сыновьям. В крестьянском хозяйстве каждая пара мужских рук ценилась особенно высоко: мужчина — «добытчик хлеба» для семьи, и его старались подольше задержать в родительском доме. Например, в Северном Брабанте (в начале XX в.) брак сына означал для отца-фермера потерю работника, снижение дохода, а порой и невозможность перестройки хозяйства, его модернизации. Зачастую старший сын, став полноправным хозяином только после смерти родителя, мог обзавестись собственной семьей. Естественно, что в этих условиях крестьяне поощряли более поздние браки сыновей. Подтверждение этому находим в статистике за 1880–1889 гг.: средний брачный возраст для мужчин 30,2 года, а для женщин — 27,5 г.{750} Таким образом, причины социально-экономического характера во многом определяли брачный возраст, и их воздействие порой оказывалось более сильным, чем моральный ущерб от публичного осмеяния.
В конце XIX — начале XX в. решающее слово при выборе брачного партнера, особенно в сельской местности, оставалось за родителями. Это хорошо прослеживается в Западной и Восточной Фландрии, а также в валлонских провинциях Намюр и Люксембург (в то время наименее промышленно развитых областях Бельгии). Разумеется, повсюду не исключались и браки по любви, когда молодые люди шли против воли старших. Существует точка зрения, что к середине XX столетия давление семьи на молодежь уменьшилось и постепенно стало заменяться влиянием групп по проведению совместного досуга, товарищей по учебе и работе.{751}
Каждая девушка мечтала выйти замуж за любимого. В народе бытовало множество поверий и гаданий, связанных с предстоящим браком. В Бельгии, например, благоприятным временем для гаданий считался день летнего солнцестояния — 24 июня — св. Жан. Именно в этот праздник девушки плели венки из цветов и, бросая их на деревья, узнавали по определенным приметам, когда ждать замужества.{752}
Кроме взаимной склонности и родительского авторитета выбор супруга был обусловлен и социально-экономическим положением семей будущих мужа и жены (значение экономического фактора в создании новой семьи сохраняется и по сей день). Брак должен был закрепить за человеком то место в обществе, которое он обрел рождением в данной социальной группе. Поэтому для нидерландцев начала XX в. само упоминание о браке между аристократами и представителями рабочего класса казалось почти чудом: настолько редким явлением это было. В сельской местности зажиточные крестьяне также пытались сохранить высокий социальный статус своих детей, регулируя семейно-брачные отношения: здесь «хозяйство женилось на хозяйстве» и «коровы вступали в брак с коровами». Браки, которые влекли за собой социальное неравенство, вызывали неприкрытое осуждение в обществе. Отмечая в начале XX в. тенденцию к большей подвижности социальных слоев, исследователи подчеркивали тот факт, что социальные группы в Нидерландах и Бельгии оставались эндогамными. Более того, по их мнению, даже в наши дни социальная эндогамия в сельских районах провинций Гронинген, Фрисландия и Северная Голландия проявляется сильнее, чем в XIX столетии.{753}
Важным фактором сохранения социальной структуры общества являлась конфессиональная эндогамия, так как социальное положение часто ассоциировалось с определенной религией. Кроме того, именно в семье воспитывается и культивируется религиозный дух, оберегаются традиции, связанные с определенным вероисповеданием. Население Бельгии гомогенно: подавляющее его большинство составляют католики; Нидерланды характеризует наличие двух конфессиональных групп: римско-католической и протестантской (кальвинизм), соотношение между которыми менялось на протяжении столетий, в XIX в. здесь еще сохранялось значительное преобладание протестантской религии.
Вместе с тем отношение к вступлению в брак с представителями другой конфессии как в Бельгии, так и в Нидерландах было по существу одинаковым: явное предпочтение отдавалось конфессионально-однородным бракам. В Бельгии сложности могли возникнуть лишь при заключении брака между католиками-ортодоксами и более умеренными приверженцами этой религии. То же размежевание наблюдалось и в Нидерландах, где в каждой религиозной общине существовало по меньшей мере два крыла: ортодоксальное и либеральное; особенно это было характерно для протестантизма (толерантная реформатская церковь, доктринерский кальвинизм, множество различных групп и сект); поэтому нарекания часто вызывали даже союзы внутри одной религии. В стране при наличии двух главных конфессий большинство семей было (и остается) конфессионально гомогенными; интеграция очень велика и среди католиков, и среди кальвинистов. Исторически сложившееся здесь территориальное разграничение — на севере численное преобладание протестантов, на юге господство католической церкви — сохранялось и в исследуемый период.{754} Необходимо отметить при этом, что Нидерланды всегда отличались атмосферой веротерпимости и государство никогда не препятствовало вступлению в брак лиц разного вероисповедания. Один из первых законопроектов Республики Соединенных провинций от 1579 г. устанавливал: «Никто не может быть преследуем в судебном порядке или подвергнут следствию из-за религиозных убеждений».{755}
Наряду с этим католическая церковь строго запрещала своим прихожанам заключать брак с иноверцами (кроме случаев, когда выдавалось специальное разрешение), не отставали от нее и кальвинисты. Если же такой брачный союз создавался, то, как правило, католическая религия доминировала: один из молодоженов принимал католичество. Но к началу XX в. наметилось определенное изменение ситуации. Это позволило К. Ишварану сделать прогнозы на будущее и говорить о соответствующей тенденции в Нидерландах, где на смену традиционной модели — религиозной эндогамии — идет новая — конфессионально-смешанные браки (главным образом среди либеральных протестантов).{756} Процесс этот, однако, очень сложен, требует самого тщательного и всестороннего изучения, и, на наш взгляд, преждевременно делать далеко идущие выводы.
Исследования, проведенные в Бельгии, показали, что молодые люди стремились выбрать спутника или спутницу жизни в родном крае; даже на региональном уровне (как, например, Фландрия, Валлония и район Брюсселя) отступления от этого правила были не так уж часты. Большинство семей состояло из жителей одной либо лимитрофных местностей, одного административного округа, одной провинции. Таким образом, при заключении брака соблюдалась локальная эндогамия, и ее степень во фламандских провинциях была традиционно выше, чем в валлонских.
На случаи локальной эндогамии и ее нарушения в период ухаживания обращали внимание бельгийские этнографы XX в. Например, А. Мариню писал о том, как парни той или иной деревни оберегали девушек от посягательств соперников из соседних селений. По его мнению, юноши воспринимают именно этот девичий коллектив как круг своих потенциальных невест.{757} Поэтому нарушение локальной эндогамии каралось иногда даже и в середине нашего столетия. Корни этого обычая уходят к глубину веков. Так, в средневековье на территории современной Бельгии был распространен один из вариантов права жениться или выходить замуж в пределах домена — владения сеньора (le droit domanial de formariage).[8] Если же мужчина или женщина вступали в брак вне его поместья, то должны были восполнить сеньору убытки.
Таким образом, наряду с локальной и сословной (социальной) эндогамией определяющим здесь было право господина распоряжаться судьбами своих подданных. Этот обычай исчез уже в конце средневековья, но в наиболее глухих уголках страны он просуществовал еще почти до последних дней Старого режима (т. е. до 1789 г.), а во многих местностях между реками Самброй и Маасом его отголоски чувствовались еще в начале XX в. Например, в селении Спонтен парень, женившийся «на сторону», или девушка, вышедшая замуж за чужака и покинувшая родные места, должны были уплатить определенную денежную сумму в качестве штрафа или откупного общине (а первоначально господину), которая теряла своего члена.