Владыка по свету,
Ангелы следом вдоль Темзы брегов бесконечных
в собор поспешали;
Там, в Веруламе,[70] священные светочи ярко горели
по стенам;
Там драгоценные камни — нетленны, как те, что
на небе, — струили
Свет в двунадесять цветов, на земле из которых
известно премало,
В ту равнозвездную тьму, пяти органам чувств
заповедную темень,
Что, как Потоп, затопляет сознанье живущим
и очи ввергает
В две постоянных орбиты, объявшие разом
и вещи, и мысли, —
Дубом обшиты — по дубу резьба — из массивного
камня колонны;
Были здесь закреплены звенья нижние вечно
зыбучей спирали,
В Небо Небес уходящей; и Ноздри Златые ворот
затворились
И не вбирали изнанкою изголодавшеюся
Бесконечность.
Мысль претворить возмогла Бесконечность живую
в коварного Змия,
В пламени всепожирающем миру представшего, —
и человеки,
Плача, бежали от взора его в Сокровенного Мрака
чащобы,
Ибо из Вечных Лесов получились премногие
смертные Земли,
В вихре пространства вращаясь, потоплены,
как в океане, — и только
Плоти вершины последние чуть поднимались
над черной водою.
Змиеподобный воздвигнуть во славу Коварного
Храм порешили, —
Тень Бесконечности, ныне разъятой на циклы
конечных вращений,
Ангелом стал Человек, Небо кругом, Господь —
венценосным тираном.
Ныне пришел древний Страж в этот Храм и взошел
он на южную паперть,
Всю окруженную наичернейших листов
чернолистом, в долине,
Глухо и скрыто обставшей Наклонную Ночи
Колонну, заветным
Пурпурным цветом поросшую — образом
сладко-коварного Юга,
Некогда к Небу взнесенную гордой главой
Человека, а ныне
Крышкой прикрытую, как волосатая и безголовая
Шея, —
Ночи Колонну, наклонную в сторону Севера,[71]
ибо оттуда,
Водоворот тошнотворный, глядела, звала и манила
Погибель.
Англии Ангел встал
Над Колонною Ночи, Юрризена видя,
Юрризена с Медною книгой его,
Которую короли и жрецы переписали, дабы
устрашить ею мир, Север и Юг казня.
Бледный огонь и тучи тяжело катились в ночи
Энитармон,
Вкруг Альбиона утесов и лондонских стен;
Энитармон спала.
Клубы густые седого тумана — Религия, Войско
и Царство, —
Таяли, ибо Юрризен решил книгу раскрыть,
страданьем исполнясь.
Тяжко проклинала измученные Небеса британская
юность,
Ибо сплошной мрак наступил, подобающий
Ангелу Альбиона.
Родители оттаскивали их прочь, и Престарелая
Невинность
Проповедовала, ползая по склону Скалы,
лишающей мыслей, —
Кости Престарелой Невинности скользили
по склону, плоть шипела огнем,
Змию воздвигнутый Храм, в воздух взмыв,
затенял и мрачил белый Остров;
Ангела Альбиона рыдания прозвучали в пламени
Орка,
Тщетно трубя о начале Судного дня.
Плач — и все громче и громче — стоял
и в Вестминстере; выло аббатство;
Тайного Знанья хранитель покинул свою вековую
обитель,
Пламенем Орка гоним: мех на рясе топорщился,
ворс и волосья
Из парика встали дыбом и с плотью и мозгом
срослись воедино.
В диких мученьях он мчался по улицам, яростным
ветром гонимый, к воротам
Парка; солдаты шарахались; вопли его разносились
в пустыне.
Крик над Европой, рев!
Скованный Орк стенаниям внемлет, ликуя,
Но Паламаброн потрясает своим
Пылающим факелом; Ринтра[72] же держит в
подземных глубинах свои легионы до верной поры.
Энитармона смеется во сне (торжество ее женского
знанья!),
Видя, что в тюрьмы жилища, и в узников люди
теперь превратились;
Призраки, тени и спектры повсюду, а окна —
в проклятьях решеток;
Страшное «Бог накажет» начертано на дверях
и «Страшись!» — в Небе;
В тяжких оковах и застенке лежит горожанин;
и житель предместья
В тяжких оковах бредет; и крестьянина кости
трещат и крошатся.
В тучах Юрризена Орково пламе победно бушует,
сжирая
Плоть Альбионова Стража и нежные мощные
члены калеча;
Крики и стоны, стенанья и плачи, отчаянья
жалкие речи
О гибели Стража над Альбионом повисли.
И тщетно взывает
Огненный Ангел в позоре бесславном своем
и в безмерном мученье
К Судному дню: он трубит что есть силы — труба
остается беззвучна!
Трижды пытается он Страшный суд возвестить,
воскрешая усопших.
Очнулся мощный дух
По имени Ньютон — поднял трубу и дунул
С чудовищной силой во весь Альбион!
Как листья Осени, желты и мертвы.
Мириады Ангелов пали с Небес,
Ища свои земные могилы, треща полыми костями
и жалко крича.
Тогда проснулась Энитармона, не ведая больше о том,
что она спала.
Восемнадцать веков
Миновали, как будто их не было вовсе.
Сыновей с дочерьми она призвала
На празднество пышных полночных забав
В ее хрустальный дом,
Такую Песнь запев:
«Дочерь Этинта,[73] встань! Пусть угрожает Червь —
Он тебя не пожрет, пока не пройдет Ночь,
Ночь Священных теней,
Когда одинок человек.
Дочерь Этинта, Царица Вод, как в небесах
ты сияешь прекрасно!
Дочерь Этинта, сколь счастлива я зреть твои чада
вместе с тобою!
Резвые рыбки в лунной дорожке — малые чада
твои, Этинта!
Дочерь моя, ты душе угодна, боль ее ран
ты заговоришь —
Дочерь моя, долгожданной лаской ноги омыла
Энитармона!
Маната-Варкион![74]
Свет материнской души, пламенеешь в доме.
С тобой, златокрылым, твои орлы.
Пламя нежного заблуждения, вымолвить трудно,
насколько ты мне желанен!
Где моя райская птица соблазна, Леута,
двуединство любви с молчаньем?
Леута, радуги многоцветье на крыльях!
Леута, мать цветов!
С нежной улыбкой Чума! Вижу твой свет!
Дщери твои, о Дщерь,
Перетекают одна в другую, переливаются,
как сладкие запахи.
Встань и ты, Антамон![75]
Юный король серебристой росы, не медли!