Стиснув зубы до скрипа, я, как наяву, увидел ее, запертую в своих покоях, после того, как она чуть не уничтожила портрет Дафны и не убила Катарину. Абигайль всегда смотрела на меня болезненным, отвратительным до тошноты взглядом, переполненным сумасшедшим обожанием. Но в тот раз в ней что-то изменилось — она была напугана, глядела на меня, как на незнакомца, с будоражащим привкусом ненависти.
Раньше Абигайль кидалась на меня, стоило только появиться в поле ее зрения, но в тот раз она чуть не вывалилась в окно, стремясь оказаться от меня, как можно дальше. И едва я коснулся ее бархатистой и мягкой на ощупь кожи, мой разум взорвался — оказался разгромлен сразившим его наповал исходившим от нее ароматом.
Тряхнув головой, я попытался избавить мысли от ее образа, но как мне было забыть стройную фигурку, льнувшую ко мне лозой, как мне было выбросить из треклятой памяти вкус ее губ, как избавиться от охватившего меня желания немедленно овладеть ей на том самом гребаном пиру, прямо на столе с яствами, на глазах у всех?
Собственные разум и тело предали меня.
В груди утробно зарычала злость, опалившая мои внутренности. И я сжал рулевое весло так, что оно едва не начало крошиться в моих руках.
Нет, Абигайль лучше не быть на этом гребаном причале, иначе я задушу ее собственными руками.
«Не думай о ней, — взмолилась в моей голове Дафна. — Хватит терзать меня своим предательством. Перестань все время воскрешать в памяти ее образ».
Ее слова раскрошили мои ребра тараном, заполняя внутренности вязкой мукой и темным отвращением к самому себе.
Нет, Даф… Не говори так. Морской дьявол меня поглоти, не говори так.
«Ты принадлежишь мне, не ей!» — слышал я ее крик.
Я зажмурился, пытаясь представить золотые локоны Даф, но вопреки моей собственной воле перед мысленным взором вспыхнули лишь наполненные гневом синие глаза, и я едва сдержался, что бы не зарычать на всю округу.
Мне нужно было попасть в комнату Дафны. Я цеплялся за эту мысль с отчаянием утопающего. Во мне клокотала потребность ворваться в ее спальню, рухнуть на колени и молить о прощении. Только так я мог смыть с себя грязь мыслей об Абигайль. В месте, где все дышало Дафной, — лишь там я смог бы вернуть себе трезвый рассудок.
— Вид у тебя нездоровый, — хмуро заметил Микул.
— В лекари заделался? — мрачно спросил я, открывая глаза и ненавидя себя в этот миг так яростно, что этой ненависти хватило, чтобы намертво отравить все Туманные острова.
— Не хочешь — не говори, но продолжишь удерживать все в себе, и скоро рванешь, как пороховая бочка, — отозвался друг.
Я со свистом втянул воздух через стиснутые зубы и тряхнул головой.
— Тогда в этот час тебе лучше быть от меня подальше.
Пристань была все ближе, я угадывал знакомые лица слуг замка, рыбаков, видел Катарину, но ни Абигайль, ни Лейлы не было. И это почему-то лишь усилило мою злость, а потом она и вовсе возросла троекратно, заставляя кровь закипеть, потому что я понял, что опять. Думаю. О гребаной. Колдунье.
«Ты слишком жесток ко мне. Хватит… Хватит меня мучать», — с укором прошептал голос Даф.
А я в слепой ярости не знал, куда мне деваться от этого. Как мне избавиться от полоумного наваждения?!
Даже Микул, словно почувствовав что-то, отошел от меня на пару шагов, а остальные воины даже и соваться ко мне не думали. И это было бы смешно, если бы в этот миг я не был готов размозжить голову о киль драккара.
Наконец, мы причалили к пристани, и Ллойд с Уильямом даже не успели пришвартоваться, а я уже спрыгнул на деревянный помост и, не видя ничего перед собой, быстрым шагом направился к замку.
Народ в страхе расступался передо мной, и я слышал оклики Катарины, но и не думал останавливаться. Она умная девочка, быстро поймет, что я не в настроении, и отстанет.
Все после. Сначала я должен попасть в спальню Даф. Сначала я должен прогнать треклятую ведьму из своих мыслей.
Но неожиданно меня дернули за руку, и я, пылая яростью, развернулся и наткнулся на перепуганное лицо Катарины.
— Мой ярл, госпожа Абигайль спалила ее! — выпалила она.
Мрачное предчувствие наполнило меня до краев.
— Кого? — с рычанием вырвалось из меня.
— Спальню, — на одном дыхании пробормотала Катарина. — Спальню госпожи Дафны.
Мой мир пошатнулся. И всепожирающая дикая ярость, какой я еще не знавал прежде, овладела моим сознанием. Она пронеслась по телу, дрожа в каждой клеточке болезненным напряжением.
За один жалкий миг я добрался до комнаты в башне. Путь к замку, главный зал, лестница — всего этого просто не существовало. И вот я уже толкнул дверь и замер на пороге, как парализованный.
Здесь не было ничего. Лишь стены обслюнявленные языками пламени.
Мой взгляд лихорадочно бродил по обгоревшей каменной кладке, будто это был кошмар, который вот-вот обернется реальностью, и я снова увижу ее кровать, где находил спящую Дафну после своих дальних походов, или найду драгоценности, при взгляде на которые ее мшисто-зеленые глаза загорались восторгом.
Но на полу валялись лишь нераспознаваемые обугленные останки того, что когда-то было для меня святыней.
По коленям прошлось лезвие косы, отсекающее мои ноги. Я рухнул бы на пол, если бы вовремя не ухватился за дверной косяк. Комната вставала передо мной могилой.
Я затряс головой и зажмурился. Увиденное не укладывалось в моем сознании. Мой единственный оплот здравомыслия был сожжен.
Сделав несколько нетвердых шагов вглубь спальни, я нагнулся и поднял с пола обугленный столбик кровати.
«Ты знал, что так будет, — горько прошептал голос Дафны. — Знал, что когда-нибудь она доберется сюда. Знал и хотел этого!»
Нет! Я…
«Ты хотел!» — завопила она на меня.
У меня не было ни одного гребаного оправдания.
Я чувствовал ее укор всем телом, вина придавливала меня к полу, а изнутри шла такая тоска, что впору было хоть самому выбрасываться в приглашающе распахнутое окно. И видит Хозяйка туманов, я бросился бы, если бы из самого сердца по пятам за жгучей болью, преследуя ее, как ловчий на охоте, не шла всепоглощающая ярость.
Каждая мышца в теле заскулила от напряжения, челюсти заныли, заскрипели зубы, а в горле назрел рык.
Как. Она. Посмела?! Как эта сука посмела наложить лапы на комнату Дафны?!
Обугленный столбик раскрошился в моих пальцах и осыпался на пол черной пылью.
Я был слишком добр к ней. Слишком добр. Нужно было отрубить ее голову, еще когда проснулся в ее постели без единого воспоминания о том, что произошло. Нужно было швырнуть ее в пасть морскому дьяволу еще тогда, когда она опоила меня. Треклятая колдунья!
Убей я ее тогда, Дафна была бы жива. Но я пощадил ее. Пощадил, и вот, как она мне отплатила?!
Как же я был зол… Нет, это было больше, чем злость или ярость. Чувство, завладевшее мной, невозможно было описать никакими словами. Все то, что сдерживало меня раньше — цепи долга перед женщиной, которую я взял в жены, чтобы мой ребенок не родился ублюдком, сгорели вместе со всем, что было в этой комнате.
Все смело остывшее пламя пожара, а в голове билась лишь одна мысль: «Я ее уничтожу».
— Где она? — угрожающе тихо проговорил я, невидящим взором оглядывая бывшую спальню. — Где?
— Мой ярл, — едва слышно прошептала Катарина за спиной, тяжело дыша. — Госпожа Абигайль и юная госпожа Лейла… Они…
— Что?! — рявкнул я и развернулся так резко, что Катарина с криком отшатнулась от меня.
Наши взгляды встретились, и она, побелев, как полотно, рухнула на колени.
— Простите, ярл! Я не уследила! Вы поручили мне присматриваться за юной госпожой Лейлой, а я…
Рывком подняв любовницу, я вцепился пальцами в ее горло и приподнял над полом, заглядывая в глаза. Она вытаращилась на меня в ужасе, забрыкалась.
Я позволила госпоже Абигайль устроить поджог и сгореть в пожаре вместе с вашей дочерью!
— Говори, где она, — прорычал я.
— Госпожа Абигайль… — прохрипела она со слезами на глазах. — Госпожа Абигайль устроила поджог и сгорела в башне вместе с юной госпожой Лейлой. Мы сложили их обугленные тела на алтаре, на берегу, чтобы ветер забрал их прах и отнес к Хозяйке Туманов.
Я долго всматривался в перепуганное лицо Катарины, не произнося ни слова. Смысл ее слов доходил до меня долго, разум будто заморозился и онемел, не способный переварить то, что дошло до моих ушей. На меня нашло странное оцепенение, в котором угасали и ярость, и жажда крови, и вина перед Дафной.
Губы Катарины задрожали, она всхлипнула и повторила:
— Госпожа Абигайль и юная госпожа Лейла… Мертвы.
Я кивнул, потому что понятия не имел, что говорить или делать, а затем разжал руки, из-за чего Катрина упала на пол, и медленно сделал шаг назад.
Уставившись на почерневшие от копоти камни, я мысленно повторил ее слова: «Абигайль и Лейла мертвы». Но это какая-то глупость. В этой фразе не было смысла.
Абигайль подожгла северную башню и сгорела в ней заживо вместе с дочерью. Нашей дочерью. Моей дочерью.
«Когда она стала «твоей»? Ты всегда ненавидел Лейлу, — прошептал голос Дафны. — Это из-за нее ты женился на Абигайль, а я выбросилась из окна. Твоя жена все правильно сделала. Теперь я отомщена. Так возликуй же, Келленвайн».
Ликовать?
Верно, я должен ликовать. Каких-то несколько жалких мгновений назад я сам хотел убить Абигайль, и мое желание исполнилось молниеносно.
Да, я должен ощущать удовлетворение свершившейся местью. С мрачным торжеством я должен приветствовать их смерти, представляя, как сломавшая мою жизнь колдунья кричала в предсмертной агонии, пока пламя пожирало ее плоть.
Только ни ликования, ни удовлетворения, ни торжества не было. Вместо этого, откуда-то из глубины души на меня неумолимо и безжалостно шло непередаваемое чувство пустоты.
Все равно, как если бы я с воинственным кличем шел на врагов, а перед самой атакой обнаружил, что у меня отняли руки, державшие меч. И вот уже мой противник набрасывался на меня, а я не мог даже увернуться, потому что ноги мои тоже отказали.